Девушка моего друга - Исай Давыдов

С Лерой в эти дни я старался не разговаривать, и если встречал ее во дворе или на лестнице, то делал страшно озабоченное лицо, торопливо здоровался и уходил.

Потом я постепенно привык к этой боли, стал меньше замечать ее, а тут начались занятия в институте, появились новые заботы, новые знакомства, и уже через месяц я спокойно думал о Лере и Вовке и даже снова стал разговаривать с Лерой. Она, как и раньше, заходит теперь ко мне за учебниками и держится спокойно, с достоинством, как старшая.

С Вовкой мы по-прежнему друзья. Он часто заходит ко мне, а я к нему. Когда Лера занята, я привожу Вовку на наши институтские вечера, знакомлю его с нашими ребятами, и мне приятно, что у меня такой умный и красивый друг, который нравится всем нашим студентам и особенно девушкам.

О том, что Лера и Вовка собираются пожениться, знает уже, кажется, весь наш пятиэтажный дом. Мне даже один раз пришлось услышать, как дворничиха тетя Дуся обсуждала с лифтершей вопрос о том, где они будут жить, когда поженятся, — у Леры или у Вовки.

Но не все говорят об этом так спокойно и доброжелательно.

Однажды, возвращаясь вечером из читальни, я услыхал, как Женька Сухов говорил ребятам на лестничной площадке о Лере и Вовке грязно, похабно.

Я тогда подошел к Женьке и сказал:

— Ты не имеешь права так говорить о Лере. Это скотство. Я запрещаю тебе так говорить о ней.

— А кто ты такой, чтобы мне запрещать? — Женька, прищурившись, нагло ухмыльнулся. — И какое тебе до нее дело? Или тоже пользуешься?..

Вначале я хлестал по Женькиному лицу ладонями.

Потом мне этого показалось мало, и я стал месить его кулаками. Женька упал. Ребята оттащили меня, силой довели до моей квартиры и втолкнули в дверь…

Иногда к Вовке приезжает его товарищ по техникуму Славка, скромный, очень мило улыбающийся парень в очках, который может часами читать на память Есенина, Багрицкого и Блока. Порой вместе с Вовкой Славка заходит ко мне, и мы идем гулять, втроем или даже вчетвером — с Лерой. В Славке мне нравится все, кроме одного, — его слишком откровенного внимания к Лере. Он все время старается быть возле нее, читает стихи только тогда, когда она с нами, он даже несколько раз приглашает ее в кино, и они уходят вдвоем, без Вовки. Мне и то обидно, а Вовке, кажется, все равно — он шутит, смеется и совершенно не обращает на это внимания. Я как-то не выдерживаю и спрашиваю его:

— Тебе не кажется, что Славка слишком любезен с Лерой?

— Кажется, — невозмутимо отвечает Вовка.

— Почему же ты так спокойно к этому относишься?

— Видишь ли, Семка… Мы с Лерой после защиты диплома собираемся пожениться. И если она способна увлечься Славкой, то пусть лучше это будет сейчас, чем потом. Потом это может быть страшно. Особенно, если будут дети. Вовка хмурится и отворачивается к окну. Я смотрю на него и удивляюсь: насколько он все-таки старше, взрослее меня, хотя мы с ним почти одногодки. Я не всегда бываю с ним согласен, но все же мне кажется, что он умеет думать о жизни серьезнее и глубже, чем я. В общем, так вот и идет наша жизнь до того дня, когда однажды Вовка не заходит ко мне и полушутя не спрашивает:

— Скажи, Семка, с какой стороны у человека аппендикс?

— Понятия не имею, — отвечаю я. — А ты что — решил заняться анатомией? — Нет, мне некогда заниматься анатомией. У меня что-то с правой стороны болит. — Он показывает на низ живота. — Вот тут. Ты спроси вечером у матери. Ладно? — Ладно. Спрошу. Вовка уходит.

Вечером мама говорит мне, что аппендикс — с правой стороны и что, когда он болит, надо класть лед и вызывать врача. Сама она помочь в этом случае не может — она глазник.

Я бегу к Вовке. Аппендикс у него болит еще сильнее.

Вовка уже не может заниматься, лежит на диване с грелкой и жалуется, что она не помогает.

— Дай сюда грелку! — требую я.

— Возьми ради бога! — Вовка охотно отдает ее мне. — Все равно толку от нее ни на грош.

Я выливаю из грелки кипяток, наполняю ее холодной водой из крана и приношу в комнату.

— Вот теперь клади. А я побегу за льдом и вызову врача.

— Да брось ты, Семка! — Вовка морщится. — Какого, к черту, врача! Поболит — пройдет.

— Мама сказала, что нужно вызвать врача.

— Ну, мало ли что сказала твоя мама. Я свою-то не всегда слушаюсь. Ты лучше Леру позови.

— Хорошо, — обещаю я и ухожу.

Леры дома нет. Я оставляю ей записку и бегу в аптеку.

Из первого же автомата я вызываю к Вовке врача, а уже через двадцать минут взлетаю на четвертый этаж с пузырем льда в руках.

— Где Лера? — спрашивает Вовка.

— Ее нет дома. Я оставил записку.

Врач — высокий хмурый мужчина — приходит минут через десять после меня. Он щупает Вовку справа, слева и мрачно произносит:

— У вас аппендицит. Вот направление. — Он быстро, почти одним росчерком пишет маленькую бумажку. — Я пришлю за вами скорую помощь.

— А это обязательно, доктор? — спрашивает Вовка.

— Что обязательно?

— Ну, в больницу…

— Если хотите жить — совершенно обязательно.

— Хочу, доктор. — Вовка кивает и просит:

— Семка, собери мне быстренько в портфель мыло, зубную щетку, порошок и «Автоматику». Вон там, на столе, толстая лежит.

Да, сунь еще первый томик Метерлинка. Он у меня на очереди…

Врач уходит. Я провожаю его до дверей на лестницу, потом собираю все, что нужно, и сажусь возле Вовки.

— Наверно, операция будет, — тихо говорит он.

— Наверно, — соглашаюсь я. — Говорят, это самая легкая операция.

— Да черт с ней! — Вовка машет рукой. — Пусть бы тяжелая была! Только быстрее! Диплом ведь, Семка! Каждый день дорог! А тут лежи, плюй в потолок… Эх!

Приходит с работы Вовкина мать и, узнав, в чем дело, сразу начинает волноваться и суетиться. Мы успокаиваем ее, как можем. Леры все нет. Мы встречаем ее уже тогда, когда за Вовкой приезжает скорая помощь и я вместе с санитарами помогаю ему спускаться вниз. Лера бежит нам навстречу по лестнице, вдруг видит — Вовку, людей в белых халатах, бледнеет и прижимает руки к груди.

— Вова, что с тобой? — почти кричит она.

— Не волнуйся, чепуха. — Вовка через силу улыбается. — Аппендицит. Через неделю вернусь.

В машине скорой помощи, кроме санитаров и Вовки, умещаются только двое — Вовкина мать и Лера. Мне приходится остаться. На другой день я убегаю со второй лекции и иду в институт Склифосовского узнать, что с Вовкой. Какая-то удивительно спокойная, невзрачная женщина за окошечком говорит мне, что больной Малков прооперирован, операция прошла удовлетворительно, состояние тоже удовлетворительное.

— Увидеть его можно?

— Нет. Свидания только по воскресеньям.

— Что ему можно принести?

— Пока — только фрукты. Все остальное у него есть.

После занятий я еду в Елисеевский магазин — лучший коммерческий магазин в Москве — и покупаю там два больших антоновских яблока. Они стоят безумно дорого, эти яблоки. На них уходят все деньги, которые мама оставила мне на карманные расходы до следующей стипендии. Как драгоценность, я везу эти яблоки в институт Склифосовского и протягиваю в окошечко равнодушной, невзрачной женщине.

— Записка будет? — сухо спрашивает она.

Сейчас.

Я вырываю из тетради лист и пишу записку.

— Ответа ждать будете?

— Буду.

Женщина отдает кому-то яблоки и записку, и их уносят.

Я жду долго, почти, полчаса. Наконец мне приносят мой же тетрадный листок, на обороте которого корявыми, шатающимися буквами написано:

«Семка, спасибо. Скажи Лере, чтоб приехала обязательно.

Между нами — мне паршиво. Кажется, во время операции прорвался гной. Спроси у матери, чем это пахнет.

В.».

Прямо из вестибюля института звоню на работу маме, но мне говорят, что она на обходе и к телефону в это время не зовут.

После обеда я выбегаю на угол и из автомата звоню еще раз. Мне говорят, что мама на операции.

Вечером, когда мама, наконец, приходит домой, я спрашиваю, чем пахнет, если во время операции аппендицита прорывается гной.

— Перитонитом, — говорит мама.

— А что это такое?

— Воспаление брюшины. Это очень опасно. А у кого это?

— У Вовки.

Мама начинает волноваться:

— Это плохо, Семочка. Это очень плохо. Я посоветуюсь завтра с нашими хирургами.

На следующий вечер мама приходит раньше обычного.

— Я специально отпросилась, — говорит она. — Скажи Вовиной маме, что помочь может пенициллин.

Это новое средство. Импортное. Его страшно трудно достать, и оно стоит очень дорого. Но, говорят, оно делает чудеса. У нас его достать невозможно. Кажется, у главврача есть какой-то крошечный запас, но он о нем даже не позволяет говорить. Вот если она где-нибудь раздобудет…

Я бегу к Вовкиной матери. Она, выслушав меня, одевается и уходит куда-то звонить.