Девушка моего друга - Исай Давыдов

prose_su_classics Исай Давыдов Девушка моего друга ru Ortega FictionBook Editor Release 2.6 2016-04-09 160B9D67-F0F1-4768-9039-1448B2055FE4 1.2

v 1.2 исправление «калибрятины», структура, скрипты, сверка с оригиналом (исправлены сотни ошибок OCR), обложка, иллюстрации — Ortega

Давыдов И.Девушка моего друга Приволжское книжное издательство Саратов 1965 Давыдов И. Девушка моего друга. Рассказы. Саратов, Приволжск. кн. изд., 1965. 200 с. Р2 Исай Давыдов ДЕВУШКА МОЕГО ДРУГА Редактор В. А. Коркина Художник Е. А. Жуков Художественный редактор П. И. Карчевский Технический редактор А. Т. Мокроусова Корректоры: И. А, Горшенина, Г. А. Прыгушина. НГ53114. Сдано в набор 31/ХИ 1964 г. Подп. к печ. 27/III 1965 г. Бумага 84x108 1/32. Бум. л. 3,125. Печ. л. 10,25. Уч.-изд. л. 10.522. Тираж 65 000. (I завод 50 000). Цена 32 коп. Переплет 10 коп. Приволжское книжное издательство. Саратов, Вольская, 81. Типография № 1 Областного управления по печати. Заказ 203.

Исай Давыдов

Девушка моего друга

Рассказы

Девушка моего друга

1

Когда, приехав с вокзала, мы с мамой входим в нашу квартиру, в ней тихо, пусто, и посреди коридора сидит большая серая крыса. Она удивленно смотрит на нас черными глазами-бусинками, шевелит усами и неторопливо убегает в ванную. Все комнаты открыты. Наши стулья почему-то оказываются в комнатах соседей, а всей остальной мебели нет. Видно, пропала. Стекло в одном из окон вылетело — наверно, его выдавило при бомбежке взрывной волной. Кто-то забил окно листом железа. Хорошо еще, что мы вернулись из эвакуации летом, а то зимой из-за этого могли бы замерзнуть. В первую же ночь крысы начисто съедают задники у моих ботинок, и утром приходится срочно бежать на толкучку, покупать на последние деньги другие ботинки и на ночь убирать их повыше. За неделю мы с мамой приводим квартиру в порядок. Теперь в ней можно жить. По вечерам я спускаю плотные синие бумажные шторы и старательно прижимаю их края к оконным рамам, чтобы снаружи не было видно ни полосочки света, В первые дни мне это не всегда удается, и тогда к нам приходит дворничиха тетя Дуся, которая следит за; светомаскировкой. Она ловко прижимает шторы к рамам и потом пьет у нас чай с сахарином.

Как-то вечером я встречаю на лестнице Лерку Хмелеву, которая живет у нас на пятом этаже. С ней мы до войны играли в прятки, в ножички, дрались и менялись фантиками. Словом, ту самую Лерку, без которой я не могу представить свое детство.

Лерка всегда была ниже меня, а сейчас она кажется мне особенно маленькой. Но, несмотря на это, я вдруг чувствую, что она уже взрослая. То ли в этом виновата ее пышная прическа, то ли ее модная шляпка, то ли бусы, выглядывающие из-под пальто, но она уже взрослая, а я все еще мальчишка и поэтому не могу назвать ее по-старому — Леркой. Она начинает ахать, расспрашивает обо всем меня, рассказывает о себе. Месяц назад она вернулась из Фрунзе, где с начала войны жила в интернате, и уже успела поступить в студию при одном из небольших московских театров. Неожиданно она спрашивает: — Ты с Вовкой Малковым переписываешься? И тут же почему-то краснеет. Я отрицательно качаю головой: нет, я не переписываюсь с Вовкой, хотя мы с ним и были до войны друзьями. Не знаю уж почему, но я не переписывался во время эвакуации не только с Вовкой, который уехал на Урал, но и ни с кем из ребят нашего дома. Как-то не принято это у мальчишек, даже если они большие друзья.

— Жалко. — Лера вздыхает.

— А в чем дело?

— Я переписывалась с ним почти все время. Но последнее письмо пришло в интернат еще в начале лета, а здесь я ни одного не получала. Он писал, что его матери обещали пропуск в Москву…

— Хорошо бы! — говорю я и думаю: «Странно! Почему это Вовка с Леркой переписывался? Очень странно!» Видимо, Лера понимает, о чем я думаю, потому что она снова густо краснеет и прощается.

— Ты заходи ко мне! — кричит она уже сверху, в пролет лестницы.

Но зайти к Лере я так и не смог. Вскоре у меня серьезно заболела мама, и врачи сказали, что это надолго — может, на год, а может, и на два. Маме дали пенсию, но такую маленькую, что жить на нее вдвоем совершенно невозможно. И тогда я еду по совету ребят из соседнего двора на один из заводов и поступаю туда учеником токаря.

Когда я вечером говорю об этом, мама начинает плакать и спрашивает:

— А как же школа?

Я твердо обещаю, что буду учиться в школе рабочей молодежи.

И вот начинается жизнь, которая в первые недели, с непривычки, подавляет меня усталостью и систематическим недосыпанием. Я поднимаюсь в шесть часов утра, чтобы к восьми уже стоять возле токарного станка. А спать я ложусь в час или в половине второго, потому что в двенадцать у нас только кончаются занятия в школе.

Вначале мне кажется, что я этого не выдержу, и школу придется бросить. «Еще вот немножко позанимаюсь, — уговариваю я себя, — и все. Еще только немножко». Но проходит это «немножко», я назначаю себе другое, потом еще одно, а потом начинаю замечать, что устаю я уже не так, и в школе меньше хочется спать, и, пожалуй, как-нибудь можно дотянуть до каникул, а там отоспаться всласть…

В нашем доме постепенно становится все более шумно.

Жильцы возвращаются из эвакуации один за другим.

Как-то утром, убегая на завод, я вижу, что во дворе, возле подъезда, сгружают с подводы чемоданы и тюки Нинка Козина из соседней квартиры и ее мать. Через два дня, ночью, приезжают наши соседи по квартире, а в конце зимы возвращается с Урала Вовка Малков.

Лера еще за две недели говорит мне, что Вовка вот-вот приедет в Москву, и я понимаю, что они продолжают переписываться. «С чего бы это? — снова думаю я. — Неужели они влюблены?»

Раньше эта мысль как-то просто не приходила мне в голову. Теперь же, когда у нас в школе рабочей молодежи все влюбляются друг в друга, я подумал, что, может, и у Леры с Вовкой — то же самое. Но когда это у них началось? Неужели еще до войны? Ведь до войны Вовка учился всего лишь в пятом классе. Правда, он всегда был самым красивым мальчишкой у нас во дворе…

Впрочем, ладно! Какое мне дело…

В первый же вечер, когда у меня в школе нет занятий, Вовка сидит у нас и рассказывает о жизни на Урале.

Вовка по-прежнему очень красивый. У него строгое, мужественное лицо, плотно сжатые губы, умные серые глаза и длинные, зачесанные назад золотистые волосы. Он как раз такой, какими рисуют на плакатах молодых рабочих. В жизни я таких ребят видел очень мало, но на плакатах все молодые рабочие почему-то именно такие, как Вовка.

— Ты что думаешь делать? — спрашиваю я его.

— Айда к нам на завод!

— Я в техникум пойду, — говорит Вовка, лениво потягиваясь. — Я уже полгода проучился. У меня перевод есть.

Техникум, в который поступает Вовка, оказывается возле моего завода. И занятия там тоже начинаются в восемь часов. Поэтому по утрам мы с Вовкой обычно вместе ездим на метро. Изредка, когда Вовка задерживается в техникуме после занятий, мы встречаемся и на обратном пути. Как-то мы возвращаемся вместе с ним домой и встречаем у наших ворот Женьку Сухова. Когда-то, еще до войны, коренастый, с квадратным лицом Женька был командармом «армии», созданной мальчишками в нашем дворе. Я был в этой «армии» комиссаром, а Вовка в нее вступить отказался, и с тех пор Женька Вовку невзлюбил и всегда говорил про него только плохое. В войну Женька не уезжал из Москвы, работал слесарем и поэтому с презрением смотрел на всех, кто возвращался из эвакуации. Сейчас он стоит, прислонившись к стене, перекрестив ноги, и с важным видом курит. Рядом с ним грызет семечки Алик Степанов. Он был в нашей «армии» единственным рядовым, а сейчас работает учеником в той же мастерской, что и Женька. Солидно, как младшему, Женька протягивает мне потемневшую, изъеденную металлом и машинным маслом руку. Я спокойно пожимаю ее своей рукой, которая к этому времени уже тоже изъедена и металлом и машинным маслом. А у Вовки рука белая…

— Вернулись, белоручки, на готовенькое, — сплюнув в сторону, цедит он сквозь зубы.

Вовка бледнеет и грозно надвигается на Женьку.

— Что ты сказал? Повтори!

От неожиданности Женька чуть робеет, но, взглянув на Алика, гордо выпячивает грудь.

— А что слышал. Вернулись, говорю, на готовенькое, трусы чертовы…

Вовка со всей силы бьет Женьку по одной щеке, и в ту же секунду я бью его по другой.