Рассказы - Николай Ерёмин

— Отличная идея! — сказала жена. — Дирижабль на крыше нашего дома! Только давай, пока будем ждать конца света, откроем там ресторан «Седьмое небо». Не возражаешь?

— Разве тебе возразишь? — сказал я, — Ты, как всегда, права!

Творческий день

— Ну и как прошёл твой творческий день? — спросила жена Маша Михаила Злобина.

— Плохо.

— Что так?

— А, и вспоминать не хочется, то ли магнитная буря повлияла, то ли колдовал кто.

Утром, как только ты ушла на работу, стал я делать неотложные звонки, и вдруг посреди разговора телефон перестал работать. Глухо. Набрал я 036 по мобильному, в чём дело, спрашиваю. Отключили за неуплату, отвечают. Как так, возмущаюсь, я специально в начале месяца предоплату сделал. Идите, разбирайтесь в сервисный центр!

Прихожу — а там столпотворение. Старики и старухи ломятся к двум окошкам с квитанциями в руках.

Всех отключили!

— Кто последний? — спрашиваю.

— Я! — отвечает бойкая старушонка.

— В левую кассу или в правую?

— Сразу в обе, где будет быстрее!

Ладно, стою, и тут передо мною открылось окошко третьей кассы. Только я протянул свою квитанцию в окошко, как бойкая старушонка оттолкнула меня и закричала:

— Я впереди!

— Пожалуйста, — говорю, — но зачем толкаться? Я ведь тоже могу тебя толкнуть, да посильнее!

— Во-первых, не ты, а вы! Я с вами вместе свиней не пасла! А во-вторых, что хочу, то и ворочу! И ничего мне не будет. Потому что у меня справка из психобольницы! — да как захохочет.

Посмотрел я на толпу — наверное, у всех справки, подумал — и вышел вон.

— И ты из-за этой ерунды расстроился? — спросила Михаила Маша. — Я каждый день сталкиваюсь с такими сценами и ничего.

— Слушай дальше!

Сел я в автобус и поехал в областную библиотеку, в отдел редких книг, журнал «Мир искусства» полистать. В начале прошлого века издавал его миллионер Рябушинский, лучших художников к изданию привлёк — Бакст, Добужинский, Врубель, Коровин. Хорошо всем платил, пока с революционерами не связался и не разорился.

Дай, думаю, сниму ксерокопии для своего альманаха «Многоликая любовь», ну, там виньетки, заставки, рисунки, напомню современникам о гениальных художниках прошлого. Захожу, а меня не пропускают.

— У нас перерегистрация читательских билетов!

— Нет у меня билета и никогда не было, — говорю.

— Тогда оформляйте новый. Давайте ваш паспорт.

— И паспорта нет — не ношу, чтобы не потерять. Вот, есть удостоверение литературного объединения «Керосиновая лампа», кстати, с паспортными данными. Спишите из него!

— Нет, нам нужен паспорт, а вдруг в удостоверении устаревшие данные?

— Да нет, новые. Но зачем вам они, если Госдума недавно в Москве приняла закон о неразглашении паспортных данных?

— Москва далеко, а здесь Абаканск. Нет паспорта— нет и читательского билета!

Развернулся я и вышел вон.

Но у самой раздевалки догнала меня директор библиотеки, милая женщина, с которой мы не раз проводили всяческие мероприятия.

— Михаил Иосифович, извините! Прошу вас вернуться! Мы вам сейчас выпишем билет Почётного читателя нашей библиотеки… Татьяна Ивановна, как вы не узнали? Это же наш знаменитый поэт Михаил Иосифович Злобин, наша гордость, член Союза писателей, лауреат Пушкинской премии… Его вся страна знает!

Татьяна Ивановна покраснела, как рак, и сказала:

— Ради Бога, извините, Михаил Иосифович, не врубилась сразу, меня название «Керосиновая лампа» с толку сбило. Я же ваши стихи наизусть в седьмом классе учила, они же в школьную хрестоматию включены! Вот вам Красный читательский билет. Добро пожаловать во все отделы, без очереди!

— Да мне, собственно, в отдел редких книг.

— Это на четвёртом этаже!

— Чаще нужно в библиотеке бывать и с народом общаться! Тогда и узнавать тебя будут, — проворчала жена Маша. — И ты из-за этой ерунды расстроился?

— Ничего себе ерунда! Тебя не узнают, в упор, можно сказать, не видят, демонстрируют, что без бумажки ты букашка.

Короче, поднимаюсь я на четвёртый этаж, стучусь, открываю дверь, а там — чайник кипит, и пар из него валит по всей комнате, уставленной старинными книгами.

— Да не чайник это, а увлажнитель воздуха! — пояснила мне очень красивая молодая заведующая отделом Марина и выдала переплетённый комплект журнала.

Конечно, журнал классный! Оформление что надо, некоторые рисунки и виньетки не грех и позаимствовать, конечно, со ссылкой на первоисточник. Но когда я попросил снять ксерокопии, Марина сказала, что ксерокопирование запрещено, потому что сокращает жизнь оригинала.

— Я воспроизведу оригиналы в своём альманахе! — возразил я. — И жизнь их продлится в новом поколении!

— Нет! — сказала Марина, как ножом отрезала. Так что полистал я, полистал «Мир искусства» и, как говорится, несолоно хлебавши, вышел вон.

— И ты, конечно, из-за этой ерунды опять рас-строился? — спросила Маша Михаила.

— И из-за этой, и из-за того что, когда я к твоему приходу решил приготовить что-нибудь поесть и стал резать кусок мяса, только что вынутого из холодильника, нож выскользнул и я порезал себе до крови большой палец правой руки, что практически невозможно! Не иначе колдонул на меня кто-то. Вот, глянь, кое-как залепил я рану лейкопластырем, а кровь всё сочится.

— Бедный ты мой, бедный! Так расстроиться! Из-за такой ерунды! С кем не бывает! Мне бы твои беды! Дай-ка сюда свой пальчик, сейчас мы его перебинтуем и всё будет хорошо. Вот так! И что мы имеем в итоге? — спросила Маша.

— А в итоге мы имеем всего одно четверостишие, — сказал Михаил, — вот послушай:

«Снова заря Мандельштама встаёт над острогом, Напоминая и предупреждая о многом. В строгом остроге кончается срок — но меж строк Встретит ли завтра поэта зарёю Восток?»

— Ну что ж, — сказала Маша, — права была Ахматова, когда сказала — Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда… Всё-таки ты — молодец!

Тут зазвонил телефон.

— Вот видишь, и телефон подключили, а ты расстраивался!

Тяжёлый взгляд

— Вы так на меня посмотрели, как будто я вам сделала что-то плохое!

— Да нет, ничего плохого вы мне не сделали.

— Но вы так подумали и посмотрели!

— Да не смотрел я на вас. Я на расписание электричек смотрел.

— Ах, значит, если мне не восемнадцать, а восемьдесят один, значит на меня уже и смотреть незачем?

— На вас — незачем. Мне надо узнать, когда будет электричка.

И вообще, я вас в первый раз вижу!

— Зато я вас здесь частенько наблюдаю. Куда это вы всё время ездите?

— Я езжу в деревню собачку кормить.

— Ах, бедная собачка! Её ездют кормить! Ко мне вот никто не ездит, никто меня не кормит, я сама о себе забочусь, хоть и не собачка совсем.

— Ну, собачка сама о себе не может позаботиться, вот я её и кормлю через сутки. А сегодня новое расписание.

— Через пять минут будет ваша электричка! Никуда не денется. И всё же вы на меня так больше не смотрите.

— Как — так?

— Ну, недоброжелательно. Взгляд у вас тяжёлый.

— Я знаю, что тяжёлый. Но я на вас, повторяю, не смотрел. И зачем мне на вас смотреть?

— Ну, мало ли. Чем на расписание смотреть, посмотрели бы на меня, спросили, и я бы вам ответила.

— Не люблю заговаривать с незнакомыми людьми.

— Отчего это вы не любите?

— Оттого, что у каждого свои проблемы. Вот у вас, я вижу, проблема одиночества. Вы хотите, чтобы о вас заботились, чтобы с вами хотя бы поговорили. Неужели у вас никого нет, с кем бы можно было поговорить?

— Нет, никого.

— Как же так? А муж, дети, внуки, наконец?

— Мужа у меня и не было, и нет. Я всегда ненавидела мужчин и сторонилась их. Вот и осталась девушкой, то есть старой девой. Одинокой старой девой.

— Зачем же со мной тогда заговорили? Я ведь мужчина.

— Затем и заговорила, что ненавижу и вас как мужчину, потому что вы на меня посмотрели, как будто я вам сделала что-то плохое. А я ничего плохого вам не сделала.

— Это ясно. Ни я вам, ни вы мне — ничего плохого. Вон электричка показалась, давайте я вам помогу поднять вашу сумку, она, наверное, тяжёлая?

— Ах, не смейте трогать меня и мою сумку! Помощничек нашёлся! Я ни в каких помощниках не нуждаюсь и сама сяду, без посторонней помощи. И вообще, я передумала ехать!

Старушка повернулась ко мне спиной и стала переходить железнодорожные пути перед приближающимся поездом.

— Что вы делаете! — закричал я. — Вернитесь! — и потянулся, чтобы удержать её.

Машинист резко затормозил. Заскрежетали колёса. Из-под них посыпались искры. Но было уже поздно.

Цыганка Аза

— А вы верите в колдовство? В колдунов и колдуний? — спросил меня поэт Михаил Злобин. — Я, представьте себе, верю, а с годами всё больше и больше.