Фонтан - Хэй Дэвид Скотт

— Чушь, — возражает Би. — Попробуйте. — Он отламывает маленький кусочек. — У меня глистов нет.

Но официантка косится на его руки: по роду занятий у него под ногтями вечный траур.

— Пробуйте!

Девушка колеблется. Но у нее три старших брата, и потому она кладет кусок в рот. Ей доводилось есть вещи и похуже.

— Нормально.

Би мотает головой:

— Нет, нет, нет. Пробуйте.

— Нормальный сэндвич.

— Нет, нет!

— Да, да!

— Нет! Соус. Что за противный у него вкус?

— Барбекю.

— Это не соус барбекю. Это…

— Соус барбекю по рецепту с Восточного побережья.

— Чего?

— На основе уксуса.

— А!

— Ага.

Би берет себя в руки.

— Гадость, — говорит он. — Можно мне нормальный соус? Канзасский или техасский?

— Я проверю, но, кажется, у нас такого нет.

— Нет, — подтверждает Би.

— Тогда зачем вы его просите?

— Пытаюсь повысить информированность.

— Революцию затеваете?

— Да, — бормочет Би.

Вместо одной официантки перед ним теперь целых пять. С десятью дерзкими беспечными сосками. Би расположил соски в ряд и вздремнул на них, он мог бы растянуться в полный рост. Затем она троится. Би обращается к той, что посередине. Ему хочется, чтобы та, что посередине, заткнулась и забралась к нему на колени, а он бы обнял ее, уткнулся бы головой ей в шею, и тогда этот не звонящий, не вибрирующий телефон уже не имел бы значения. И его старые треснувшие очки тоже не имели бы значения. И то, что он не перешел тот ручей, тоже. И путешествие во времени в 1983 год тоже.

— В следующий раз приходите со своим, — советует официантка.

— Возможно, я так и сделаю, — отвечает Би. — Я приготовлю собственный соус барбекю. Идет?[12]

— Валяйте, фермер Би. — Девушка подмигивает ему и уходит.

— Я сделаю собственный соус барбекю, — сообщает Би изувеченному и печальному сэндвичу с томленой свиной шеей. — Сам. И я не фермер. Хе.

Он берет стакан выдувного стекла «под Чихули». По-прежнему пустой.

— Э, а вода? — лепечет Би, поднимая взгляд. Но официантка ушла, унеся с собой его пристанище. Би проверяет телефон, выключая для экономии энергии подсветку, поворачивая его к светящемуся пыльному «вурлитцеру»{8}. По-прежнему одна полоска.

Снова крутят рекламу Росса Робардса. На сей раз другую. На сей раз он сообщает Би, что никогда не поздно стать художником. Что миллионы людей стали художниками благодаря книгам Росса Робардса. Его кассетам. Его дискам. А теперь появился подкаст. Би сомневается, что Росс Робардс, красные глаза которого, скорее всего, отбелены с помощью цифровых технологий, что-нибудь знает про гребаные подкасты. Миллионные продажи. Три разных комплекта. По трем разным ценам. Би делает в уме несколько быстрых подсчетов. И каждый раз в итоге выходит: ну ни хрена ж себе.

Би вытаскивает бумажник. Несколько чеков с заправок. Клочков тонкой бумаги.

Имя: Роберт Беллио

Банк: «Банк 1»

Номер счета: 092734-9283

Баланс: -1509

«Это временно, — говорит он себе, — лишь временно».

А что было бы, если бы — успех?

Би молча сидит. Неподвижный объект.

А потом вдруг вопрошает вслух: как мэрия могла потерять шестиметровую скульптуру?

Огненное кольцо{9}

У него сердечный приступ. Дакворт точно знает. Эта колотьба в груди.

Все, конец.

«По крайней мере, я в музее», — думает он. Жена каждый месяц приносила бы цветы, устроив постоянную инсталляцию.

Если бы он был женат.

О, Инга, о, Гретхен.

То ли Эрма, то ли Эмили, то ли Эмма тихонько ахает и сжимает бедра.

— Я не сделал снимок, — лепечет Уэйлон. Он отодвигает в сторону разбитую линзу стоимостью три тысячи долларов и вытаскивает из щеки все еще дымящийся зазубренный кончик карандаша. — Не сделал. Я не сделал снимок.

Критик из «Лос-Анджелес таймс», опять зевая до слез, выходит из толпы[13].

Дакворт вдыхает поглубже. Боль стихает, остается только легкая изжога, и пачка «Ренни» в кармане поможет от нее избавиться.

Уэйлон теребит Дакворта за плечо.

Дакворт берет Уэйлона за руку. Стискивает ее.

— О господи, Уэйлон, ты жутко неухоженный, зато преданный фотограф.

— Я не сделал снимок.

— Все будет хорошо, Уэйлон.

— Яне сделал… — Уэйлон умолкает на полуслове, берет голову Дакворта в свои большие мозолистые руки («Почему они такие мозолистые?» — удивляется тот) и поворачивает критика к лестнице.

Спускающаяся по лестнице Табби Мастерсон, еще одна посетительница выставки «Быть художником™», несет на раскрытой ладони некий объект из проволоки, ткани и бумаги, настолько хрупкий, что слова «эфемерный» и «эфирный» применительно к нему показались бы слишком грубыми. Табби, ребячливого вида женщина лет семидесяти с небольшим, пять лет назад овдовела и недавно записалась в женский кружок, члены которого играют в карты и с выгодой для себя используют многочисленные достопримечательности Чикаго. В их список (под номером шесть) входит и Музей современного искусства. Челюсть у Табби слегка отвисает, но не потому, что так легче дышать, а потому, что возможное уничтожение Тимоти О’Доннеллом одной из самых прекрасных вещей, которые она когда-либо видела, вызывают у нее недоверие и ужас. Ей совестно, что она гордится собственной работой, только что сделанной на выставке «Быть художником™», — мобилем из тонких, как бумага, нитевидных летящих существ, возвращающихся домой перед брачным сезоном. Он называется «Миграция».

Гул в главном музее мегаполиса, суматоха, устроенная Тимми, чертыханья по поводу медленной загрузки видеосайтов, разговоры глазеющих туристов и суетящихся охранников, оказавшихся не готовыми к такой кутерьме, сменяются жутковатой тишиной, где все вдруг синхронно начинают дышать как один.

И коллективный вздох приводит «Миграцию» в действие. Птицы одна за другой взмывают в воздух и парят над женской ладонью, пока не выстраиваются идеальным клином. Хотя люди загипнотизированы, они расступаются перед Табби. Снова накатывает волна гула, переливаясь вздохами и монотеистическими воззваниями, а затем исчезает в океане тишины. Уэйлон смотрит на мобиль. Ладони у него потеют. Он не может представить ни одного ракурса, который мог бы запечатлеть красоту этого объекта. Фотограф проклинает собственные недостатки и арсенал разных трюков и хитростей с освещением, на которых он прежде строил свою карьеру.

Я — халтурщик.

Но профессионал в нем берет верх. Уэйлон переключается на короткофокусный объектив, заменяя испорченную линзу, и палец жмет на кнопку. Шелк. Тр-р. Тр-р-р-р. Тр-р-р-р-р-р. Пленка закончилась, последний кадр ушел на самопальный Атомный Асгардский Олимпийский Кубок Стэнли Тимми О’Доннелла. Преимущества перехода на цифру становятся слишком очевидны.

Табби рада, что ее хотят сфотографировать, ведь это входило в пенсионерскую программу посещения выставки «Быть художником™» в МСИ. Ей льстит внимание, особенно со стороны Дакворта. Фамилия кажется ей странноватой, наверное, в юности паренька вечно дразнили на спортплощадках. А вообще-то он младший арт-критик «Чикаго Шолдерс». Она даже читает его колонку, но та выходит только по суперкубковым воскресеньям, прямо перед некрологами.

Здесь есть еще один, из Лос-Анджелеса. Табби гадает, развито ли в Лос-Анджелесе изобразительное искусство, ведь все, что ей известно о Лос-Анджелесе, это что там снимают тысячи тысяч фильмов. Как там вообще что-нибудь происходит, если поголовно все, как она подозревает, заняты в киноотрасли? Табби слышала, что в Городе ангелов каждый человек либо актер, либо сценарист. Когда-нибудь и она напишет книгу о том, как росла на нефтяных месторождениях Канзаса.