Запятнанная биография (сборник) - Ольга Трифонова

Кроме того, была в его характере редчайшая черта: нежелание и неумение держать человека за горло, так он называл свою безграничную терпимость.

Возможно, терпимость эта выковалась, так сказать, в официальном браке втроем, который был организован одной умной, волевой и жесткой актрисой еще немого кино.

Она как-то давно и сразу поняла, что два мужа лучше, чем один, и что именно Осинин с его романтическими законами бл-а-а-родства — идеальный кандидат на второго мужа.

Первый, законный, открыто жил с женой знаменитого драматурга, Осинин тоже не чурался манекенщиц.

Короче, прожили жизнь, как в старой детской считалке: «Все они переженились… Якцидрак на Ципе-Дрипе…», хотя жизнь им досталась совсем недетская — войны, аресты близких и страх, страх, спастись от которого можно было в забытьи пьянства и блуда.

Но вернемся к Лесе и терпимости ее мужа.

Она часто ездила в командировки в один маленький город на Украине, и там ее тяжело и безнадежно любил главный инженер завода, где ее студенты проходили практику. Она разрешала катать себя по Карпатам, и дома очень живо рассказывала о жизни глухих местечек Закарпатья, и привозила себе оттуда экзотические, расшитые яркими цветами и бисером кожушки.

А мужу из комиссионок Львова она привозила разные экзотические шмотки: дубленки, которые тогда видели только в кино, туфли чудесной английской фирмы «Кларк» и голубые полотняные рубашки, но не «штатские», что презиралось московской фарцой и знатоками, а изготовления «Общего рынка».

Мужское сообщество сильно завидовало Осинину и, как ни странно, женское — его жене, ведь у нее всегда был такой счастливый и благополучный вид.

А супруга самого главного редактора журнала «Стремя» завидовала ее сапогам с ботфортами, таких сапог не было ни у кого во всей Москве. Правда, никто не знал, что сапоги были велики Осинке (так называли ее за глаза) на три размера, но у фарцовщицы Музки товар был только в одном экземпляре.

Зато у Кирилла всего было много. Бывший крымский партизан, татарин или караим и отличный сапожник, он попутно торговал отличными шмотками. Жил в древнем, может, описанном Пастернаком в «Докторе Живаго» доме у Белорусского вокзала.

Но настоящий пир наступал для писательских жен в Дубултах.

В этой прекрасной местности Рижского взморья располагался Дом творчества писателей (так назывались для приличия все писательские санатории), а рядом, всего в получасе езды на электричке, была Рига, а в Риге — посылочницы Дзидры, Велты, Скайдрите… Они получали посылки от родственников со всего мира, на это и жили.

Но это малоинтересная история, а другая история произошла в середине семидесятых прошлого столетия, когда на отдых в Дубулты приехал с женой и сыном немецкий писатель и функционер Вилли.

Они решили убежать от тошнотворной гэдээровской скуки, но не только.

Жена Вилли надеялась попасть в закрытую для иностранцев зону — город Калининград, бывший Кенигсберг, где она родилась и где прошло ее детство.

Вилли же, испытывая нечто наподобие ностальгии, убедил себя, что для нового романа, где будет присутствовать потрясший его на всю жизнь опыт войны и плена, ему необходимо снова побывать в Советском Союзе.

Он был неплохим писателем. Конечно, слабее Белля, но неплохим. И жена его тоже писала книги.

В этой местности все писали. Литературные начальники — о войне или политические романы, дамы — о любви или на худой конец что-нибудь жалостливое.

Жизнь в Доме творчества текла радостно и благополучно. Вечерами гуляли по берегу залива, ходили в уютные латышские кафе, играли в теннис.

Даже организовали турнир и продавали билеты, а потом на вырученные деньги устроили очень милую вечеринку с танцами. За тапера был главный редактор главной газеты по искусству.

На вечеринку пригласили приезжих иностранцев — Вилли с женой, похожей на Валькирию — такой она представлялась Лесе: большой, красивой, белозубой и со странной тягой в зеленых глазах. Звали ее Габриэла. Вот там Леся и познакомилась с ними и по пьяному делу обещала тайком свозить Габриэлу на ее родину — в закрытый для иностранцев город Калининград.

Когда протрезвела, об обещании пожалела, но отступать не собиралась и после обеда подошла к ним в баре, чтобы обсудить детали поездки.

Бывалый воин Вилли предложил пойти пить кофе и обсуждать поездку в другое кафе, где не было своих и столики не стояли так тесно.

Там под шум юрмальских сосен они поблагодарили Лесю и сказали, что все же от затеи лучше отказаться. Опасно.

Леся для порядка чуть-чуть понастаивала, на глазах Габриэлы появились слезы благодарности, а Вилли предложил выпить коньяк за дружбу.

И самое интересное и странное — дружба состоялась. Длинная, длинная дружба, почти на сорок лет.

И когда Леся приехала к ним в гости, они говорили на жутком пиджин-инглиш, помогали жестами, мимикой и даже присваивали предметам кухонной утвари имена, чтобы было понятней, кто от кого ушел и к кому пришел.

А уходили они все трое в разное время от бывших возлюбленных и приходили к новым. И им было весело, хотя Леся начинала новую жизнь с новым мужем, а у тех, наоборот, что-то незаметно и бесшумно разрушалось: Габриэла снова стала подолгу задерживаться у своей подруги Кристель, которая жила в загородном доме «без воды» — как-то сказала Валькирия. «И без мужчин», — добавил Вилли. Валькирия вспыхнула. Они все были в подпитии, поэтому Леся вдруг, думая о своем, спросила: «Как долго длится любовь?»

— По-твоему, как долго? — переспросил жену Вилли.

Валькирия не ответила.

— Семь лет, — сказал Вилли. — Семь лет.

Их сыну только-только исполнилось восемь.

Если бы Леся не была так глупа, так влюблена и так по-пионерски добропорядочна, она заметила бы, что сильно нравится Вилли. В ней для него соединились все женщины русской литературы: и Наташа Ростова, и Татьяна Ларина, и Настасья Филипповна, а, кроме того, он был талантлив и понимал ее, видел, что у нее все еще впереди: и любовь, и разлука, и мудрость, и одиночество, и страдание.

Их соединение было бы шансом и для него, и для нее, но она была инфантильна и еще слепа, поэтому они остались друзьями на всю жизнь, а Валькирия вернулась к своей подруге Кристель, которую она покинула на восемь лет ради Вилли, и Вилли написал роман, где русская женщина носила имя Леси и была похожа на нее внешне.

Промелькнул в романе и маленький пес по имени Обеликс, но действие происходило не на Украине, а в Сталинградских степях, где пленный Вилли был в рабстве и жил в землянке вместе с хозяйками.

Роман носил след неизжитой любви к Новалису и Гельдерлину, но, несмотря на это, был удостоен Национальной премии Германской Демократической Республики.

Женщины переписывались, повествуя о всякой чуши, так как помнили, что письма подвергаются цензуре, а Вилли напивался почти каждый вечер, потому что чувствовал — грядут большие перемены. Один раз, пьяный, он позвонил Лесе и после печального разговора, прощаясь, сказал: «Я целую твои ночные губы», но она сделала вид, что не слышала.

Однажды Вилли приснился сон: он — кузнечик и скачет огромными прыжками по шоссе, а мать (уже давно почившая) уговаривает его прекратить это опасное занятие, и тогда он подпрыгивает высоко-высоко и опускается на руку матери.

На следующий день он попал в аварию на автостраде Берлин — Лейпциг, перелетел через кювет с переворотом и опустился на четыре колеса.

Но это случилось позже, когда накануне объединения двух Германий они с Валькирией переехали из унылого Лейпцига в столь же унылый Восточный Берлин, в район Кепеник.

А Леся приезжала к ним еще в Лейпциг, где они жили в особняке фабриканта Зингера, и, поднимаясь по лестнице, блестящей от воска, узнавала эту лестницу: да-да, она уже ходила по такой лестнице вместе с героем романа Германа Гессе.

И вообще, — в Германии все было из литературы. Все. И пшеничное поле с васильками и кирхой на другой стороне его, вдоль этого поля они гуляли с Валькирией, и Леся услышала рассказ о романе с русским офицером Васей, у которого глаза были того же цвета, что васильки на этом поле, и как потом ее поймали вечером, когда она возвращалась со станции, и обрили. Все истории порознь — походили на правду жизни, а вместе — на литературный вымысел.

Но однажды на Унтер-ден-Линден в магазине «Эксквизит», где на валюту торговали товарами из-за стены, Валькирия вдруг побледнела так, что полинял кварцевый загар и зрачки зеленых глаз расширились невообразимо:

— Смотри, смотри туда! Вон, видишь, стоит разговаривает с продавщицей! Это он меня стриг, он теперь живет в Западном Берлине! Живет себе поживает, а ведь он сотрудничал с гестапо!

Она говорила громко, на них начали оборачиваться. Элегантный, загорелый, тот, что разговаривал с продавщицей, быстро вышел.