Голаны - Моисей Винокур

От Кфар Сильвер ушел вправо через Джулис и вот она - Кастина. Вот и шлагбаум поднят. Ахалан, ласточка. Дом родной!

Чин-чинарем запарковался в ряду. Путевку сдал. Диспетчеру сказал: "Время отметь и запомни. Семнадцать ноль ноль".

По рюмке коньяка с полковником Милу выпили. Читал письмо, аж прослезился.

- Ай да Шуки, - говорил, - класс мужик!

- А что про меня там пишет?

- Ты-то при чем? - удивился Милу. - Езжай домой. Отоспись. Надеюсь, поумнел за неделю? Экипаж развалил, сопляк. А я хотел тебя в Первые перевести.

Едет Мотька в такси на Холон. Удивляется генералу. Ай да Шуки! думает. - Ай да Шуки!!!

- Ну, ты, - понукает Мотька таксера. - Совсем уснул. Падла!

"Ты у меня, одна заветная... " - поет душа Мотьки Бреслера. Будто и не было маневров в Бир-эль-Тмаде, не было танка, стоящего раком, и выпадания матки в кабинете генерала. Хотели, тварюги, получить с меня фунт за сто? Считать запаритесь. Не поверите диспетчеру - полковник подтвердит.

Бесшумно, как рысь, прыгает Мотька по ступеням пролета на второй этаж к своей квартире. Испугаю птичку до икоты... Зацелую, затискаю... Кузюньку мою... Пирожок... Бамба-Осем... Обгрызу, обглодаю до косточек...

Дверь входную, как вор, по-тихому. Крадется по коридору в салон. Где же ты...

Что за бред? - столбенеет Мотька. - В это время гонят порнуху?

Облошадели на телевидении! Время-то... У соседей дети не спят!

Видит Мотька, еб твою мать! Телевизор вообще не включен.

Это в спальне, взахлеб... жена... Кути, милый!... Ах, вот... еще! Вот... уже! Ах, вот... Ю-у-у-у!

* * *

... Есть в Кирьт-Малахи забегаловка "Али Баба". Марокканец Проспер Каркукли хозяин там. Очень кошерный и гостеприимный еврей этот Проспер. Говорили: сидит на игле. Ну и что? Пидор лучше?

Гудела рота "гимель", выставляя Мотьке пари. Веселый мальчишник.

Притулился Марьян Павловский к плечу напарника. Не разлей вода.

Глушил водку, как не в себя, и зверел, шляхта.

Помню, Моти вообще не пил. Улыбался странно и прятал глаза. А я с тех пор никогда не слыхал, чтоб жен называли птичками. А уж Бамба-Осем тем более.

ПАРОЛЬ "ВЕТКА ПАЛЬМЫ"

Глава первая

Оружейных дел мастер Саид Хамами с женой Аюни и узлом носильных вещей прибыл в Сион на крыльях орла из Йемена.

В изначалье Пятого царства. Во времена Давидки-бомбардира.

Того самого Дуделе, что приказал обстрелять и затопить пароход "Альталена" с репатриантами-бейтаровцами на борту в виду берегов Святой Земли.

И потопил!

Накаркало воронье напасть державе той, низкорослого, патлатого фараончика, и не смыть его имя с надгробья истории...

Да.

Но не о нем речь.

Чудо с орлом и йеменцами сотворило Еврейское Агентство.

Появились на улицах Адена, на базарных площадях и в молитвенных домах опасные люди издалека, говорящие шепотом. В сумерках приходили они и исчезали в ночи, но от сказанного "безликими" умолкали раввины, да старухи пророчили беду.

Переполнились сердца ивриим страхом, а души томлением.

Закрывал теперь лавку Саид Хамами задолго до вечернего намаза правоверных, терял покупателей в весенний месяц Ияр - месяц охоты на перепелов и бойкой торговли. Уходил, прятался в комнате, прилепленной к лавке, где земляной пол был сплошь покрыт лоскутным одеялом в две ладони ребром толщиной.

Ждала его там девочка Аюни - жена его из почтенной семьи, что выпекали лепешки на продажу, а в праздник Песах - мацу.

В красном, золотом шитом наряде ждала его Аюни.

Маленькие ножки, такие теплые и трепетные в любви, как пара птенцов-перепелят, укрыты от чужого взгляда традиционным лиджа от пяток до бедер, и только он, Саид Хамами, знает таинства жены.

Грешил он, подглядывая, как его Аюни плавит воск на мангале. Как полоски льна пропитывает вязкой липучкой, накладывая на ноги и укромные места на лобке и под мышками. Как, закусив нижнюю губу, с визгом и стоном срывает с нежного тела своего тонкий пух волос - и все это ради него Саида, господина своего и кормильца.

Подводила брови зеленой сурьмой. Натирала десны кожурой ореха, и тогда белые зубы ее были красивее сахара.

Мятой и камуном пахла Аюни. Мятой и камуном...

В ту зиму, в месяц Шват, познал жену свою Саид. В конце зимы появились "безликие", и ушла мужская сила из Саида.

Совсем ушла.

Помнит он, разговорился со знакомым охотником-мусульманином о беде своей. Как продал лучший свой "мультук" с прикладом из ливанского кедра за бесценок. И сказал охотник: "Криза"! А что это - объяснить отказался. Ходил человек в Мекку, в хадж, Аллаху падал в ноги в молитве, а объяснить убоялся.

"Криза", - и весь сказ.

Бежал сон и покой от Саида. Корила себя и горевала Аюни, ставшая неугодной в глазах мужа. Плавилась, сгорала свеча до восхода солнца, уходила ночь вместе со сжигающими слюну рассказами Аюни, как видела она однажды ослов - самца и самку, как на бегу и с разбегу вошел хамор с ревом и воплем в атон и как правоверных, ужаленных ревом, понесло из мечети вдогонку за ослами. Как били палками человеки животных, но упрямые ишаки продолжали реветь и любить друг друга.

Только и эти рассказы не укрепляли Саида.

Тогда пошел он к известному колдуну в Адене по прозвищу Заб, и сказал ему косорылый мудила, говоря: "Ты, ягуд! И место твое в стране твоего народа! А беда твоя лежит на листьях кустов "джат". Пожуешь листья и забудешь печали свои, и прошлое свое, и ремесло свое. Много детей будет у тебя, и то, что с печалью носишь ты между ног своих, в прибыль и в радость превратится. Знаменитым будешь в роду своем, и соплеменники твои придут к тебе на поклон".

Так сказал косорылый Заб, и Саид поверил ему. Всем сердцем поверил. И сбылись слова те в Сионе.

Большой серебряный орел перенес Саида и Аюни из Адена в Луд, и поселил их в городе Реховот, в квартале Шаарим. В квартале тайманим. Стали называть соседи Саида - Саадией, а его жену Аюни - Аувой.

С кризой наш Саадия так и не расстался, но уже совсем по другой причине. Быстро смекнул Саадия, что поймавший кризу в Сионе, может считать себя счастливым человеком. Избранником судьбы может считать себя, да!

Зазывают как-то Саадию к военному коменданту.

- Давай, - говорят, - оформим в войско.

- Нет! - говорит Саадия.

- Как "нет"? - говорят. - Обязан.

- А у меня криза!

- Когда же пройдет твоя криза?

- Дайте мне чанс!

Или вот, к примеру, нудники из бюро социального обеспечения. Приставали. Ругали. Примерами глупыми запутывали.

- Посмотри, говорят, - дорогой Саадия. Все соседи твои уже полицейскими стали. Уважаемыми людьми стали, - говорят. - В мэрии служат чиновниками и инспекторами на базаре. Очень уважаемыми людьми стали соседи твои. Поголовно. Ты же на пособии сидишь и не хочешь стать уважаемым человеком.

- А у меня криза! - говорит Саадия. - Дайте мне чанс...

Ко времени нашего знакомства с семейством Хамами Саадия успел "нашмокать" Ауве пятерых детей.

Ко времени нашего знакомства оружейных дел мастер из Йемена превратился в известного в квартале Шаарим лекаря. Косметолога, можно сказать. Народного косметолога...

Приходили соплеменники во двор Саадии пожевать сочнозеленые листья гата, чтоб исчезли морщинки на хую. Приходили выпить стопочку арака и пососать табачного с придурью дыма из наргиле.

Все со спиралями длинных жестких волос впереди ушей и все, как один, в черных беретах бронетанковых войск Армии Обороны Израиля.

Мода у них такая. Мнение.

Красивые бабки зашибал Саадия за свою терапию. Очень красивые бабки!

Так говорил мне Саадия в вечер нашего знакомства.

- Красивые деньги и почет, - говорил Саадия. - И ты, сосед мой Муса, имеешь в глазах моих почет. Только машина твоя очень длинная. Как сороконожка, машина твоя, и в брюхе ее десять маленьких сороконожек.

- Ты прав, господин мой Саадия, - говорю я пожилому тайманцу, и мне не очень хочется толковать об этом.

- Машина твоя пьет твои соки, яа Муса, - говорит Саадия. - Не должен мужчина так рано вставать и так поздно работать.

Саадия берет коричневыми морщинистыми пальцами с желтыми ногтями щепотку листьев гата и запихивает за щеки, плотно набивая рот.

- Бери, яа Муса. Листочки от дерева жизни отведай, - угощает Саадия от своего изобилия. - Юсиф, - зовет кого-то, - принеси для русского арак.

- Я водку пью, - говорю я господину своему Саадии. - Исключительно водку.

- Плохо, - говорит господин мой Саадия. - Иноверцы могут пить водку. Она им не во вред, а у еврея от водки в мошонке всплывают яйца и высыхает мужская сила. У еврея яйца не должны плавать сверху...

"Да, - думаю, - тот еще "лепила" мне тюльку гонит. Скользкую тему бухтит мужик. Некрофилию. Где ж это видано, чтобы на трезвую голову живую бабу шмурыгать?" Но молчу. Я у него в гостях.

- Сколько детей у тебя, господин мой Саадия? - ухожу я от нездоровой темы и думаю: "На хрен я вообще сюда приперся? В растительный мир и фольклор?"

- Два сына у меня, яа Муса, два леопарда! Самцы! - говорит Саадия, и зубы его процеживают зеленую жижу наркотика. - Иосиф и Биньямин.