Похорони меня ложью - С. М. Сото

знаю, удивляться мне или радоваться тому, что они не изменились так радикально за последние девять лет.

С седыми волосами цвета соли с перцем и морщинами на лице чуть глубже, чем я помню, Майкл сильно постарел после смерти двух своих дочерей. Я говорю это потому, что формально так оно и есть. В ночь смерти Мэдисон, умерла и я. Вместо того, чтобы потерять одного ребенка, мои родители оплакивали нас обеих. Поглощенные собственным горем, они забыли, что у них есть еще один ребенок, который нуждается в них.

В груди поселяется тяжесть. Она обволакивает мои легкие, сжимая органы в тиски и делая почти невозможным дышать, пока я пытаюсь разобраться. Это то же самое чувство, которое я всегда испытывала, когда находилась рядом с родителями. Вот почему я уехала.

Вот почему я вычеркнула их из своей жизни.

Потому что я не могла дышать в этом доме.

Я умирала там, а им было все равно.

Заставляя себя отвести взгляд, я осматриваюсь вокруг. Четыре голые белые стены, окно, закрытое мягкими, больничного сорта занавесками, маячащая дверь, которая, по-видимому, ведет в туалет, и еще одна дверь, единственное средство моего выхода. Это все, на чем я могу сосредоточиться в душной, пропахшей аммиаком комнате.

Побег.

Будто услышав мои мысли, пожилой мужчина, одетый в лабораторный халат, протискивается через выход, пристально глядя на меня. У меня пересыхает во рту, а желудок сжимается, когда двое мужчин в форме входят следом за ним с жестким выражением лица. С блокнотом в руке и кожей, слишком загорелой, чтобы быть естественной, доктор подходит прямо к моим родителям, пожимая им руки. Медсестры окружают его, шепчутся вполголоса, на что он только кивает и смотрит на меня. Я чувствую, как взгляды офицеров испепеляют мое тело, но я заставляю себя смотреть куда-нибудь еще, слишком боясь, что, глядя на них, они утащат меня.

— Это к лучшему. Я планирую вести и задавать вопросы, чтобы она не слишком испугалась, — слышу я, как доктор говорит моим родителям тихим, успокаивающим тоном.

Мой взгляд сужается в тонкие щелочки, и я сжимаю губы в твердую, мрачную линию, не желая, чтобы они обсуждали что-то обо мне без моего ведома.

Я с сомнением смотрю на доктора, когда он приближается ко мне. Он слегка улыбается, утешая. Все что угодно, но только не это.

— Рад, что вы снова с нами, мисс Райт. Как вы себя чувствуете?

— Я… я…

Мое горло сжимается, не позволяя говорить. В пищеводе сухо и больно, будто я не разговаривала несколько дней или недель. Я закрываю рот, сдаваясь, все еще ошеломленная тем фактом, что мои родители действительно здесь. Затем украдкой бросаю взгляд на офицеров, которые стоят в стороне, чего-то ожидая.

— Какой у вас уровень боли? — подсказывает доктор в ответ на мое молчание.

— Высокий, — хриплю я.

Это не ложь. Я чувствую, что каждая кость в моем теле сломана. Даже дышать неприятно.

— Этого и следовало ожидать. Вы получили целый список травм. Вам повезло, что вы остались в живых. — он начинает рыться в кармане халата в поисках ручки и подходит ближе к моей кровати. — Я хочу, чтобы вы как можно лучше следовали за светом. Как думаете, сможете это сделать?

Я морщусь, все еще пытаясь понять, что происходит. Какая-то часть меня хочет наброситься на него и послать к черту этот дерьмовый тест, просто дайте мне что-нибудь от боли. Может, тогда я смогу избежать реальность на альтернативу. Где темно и тихо, и нет боли или призраков моего прошлого, преследующих меня, как в этой палате.

Я знаю, что он хочет, чтобы я следила за светом, но не уверена, что у меня хватит сил даже на это. Все болит. Я не могу этого сделать. Моя голова падает обратно на подушку, не имея ни капли сил, чтобы удержать ее. Вспышки проносятся в моей голове, как фотографии на пленке. Деревья. Падение в грязь. Извилистая дорога. Крики. Так много криков.

Я зажмуриваю глаза, пытаясь сложить кусочки головоломки вместе и понять, что я помню. Мне казалось, что шестеренки, вращающиеся в моем мозгу, застряли и нуждаются в помощи, чтобы снова начать нормально работать. Я не могу сформулировать ни одной связной мысли. Там была машина, чьи-то руки крепко сжимали руль, нога давила на педаль газа, виляя. Затем калейдоскоп красок и боль. Так много боли.

Это была авария.

Я попала в аварию.

Я знала это, чувствовала всем своим существом, но, хоть убейте, не могла вспомнить, зачем и куда я направлялась. Кто кричал? И почему все это так сильно причиняет боль?

Из живота исходит боль, которую я даже сейчас не могу полностью стряхнуть. Она проходит через мое тело мучительными волнами, угрожая вновь затянуть под воду.

— Мисс Райт, я знаю, что вы устали и испытываете сильную боль, но мне нужно, чтобы вы остались со мной. Вы можете это сделать?

Услышав голос доктора, я глубоко вздыхаю и заставляю себя кивнуть. Следуя инструкциям, я открываю глаза и поворачиваю голову ровно настолько, чтобы следить за светом, прикрепленным к его ручке, насколько это возможно, учитывая мое состояние.

— Хорошо, очень хорошо, — хвалит он, пряча инструмент в карман халата. — Здесь несколько офицеров от имени шерифа округа Гумбольдт. Я знаю, что все не очень хорошо, но им нужны ваши показания о ночи, когда произошла авария. Вы находились в медикаментозной коме в течение последних пяти дней, чтобы облегчить опухоль в вашем мозгу. Это нормально, если вы не можете вспомнить о произошедшем; мозгу тяжело, и вы прошли через довольно многое. Но не могли бы вы попытаться рассказать нам, что вы помните об аварии?

Я облизываю сухие потрескавшиеся губы и открываю рот, но не могу вымолвить ни слова. Потому что, по правде говоря, я не помню, что произошло. Я помню, как закричала, и машина потеряла управление, но не помню почему. Единственное, в чем я хоть немного уверена, это в Мэдисон. Она спасла мне жизнь.

Мой взгляд мечется по палате в ее поисках. Не знаю, как ей это удалось, но она была там. Я чувствовала ее. Чувствовала тепло ее руки сквозь одежду, просачивающееся в мою кожу. Все это время я чувствовала, что она жива и здорова.

Она была там.

Я сглатываю и заставляю губы шевелиться.

— Я… я не помню, — хриплю я. — Я просто помню, как сидела в машине… и произошла драка. Кто-то кричал на меня. — я замолкаю, закрываю глаза, когда появляются новые образы, но они не имеют смысла.