Инферно. Последние дни - Скотт Вестерфельд

Комната Перл выглядела, как будто свалку скрестили со студией звукозаписи, а потом взорвали.

Вдоль стен выстроились картонные коробки из-под яиц, большие, двенадцать на двенадцать; такие обычно скапливаются у задней двери ресторанов. Между долинами коробок поднимались извилистые холмы из них же, изгибаясь, словно звуковые волны, которые они поглощали.

— Эй, у тебя же тут тонна всякого оборудования! — воскликнул Захлер.

Его голос не создавал эха, практически не отражаясь от стен, и звучал не громче, чем у полудохлого кота.

Я не раз говорил Захлеру, что мы могли бы точно таким же образом сделать звуконепроницаемой его комнату, и тогда его родители перестали бы вопить, чтобы мы приглушили звук. Однако нам всегда не хватало мотивации. А может, картонных коробок из-под яиц.

Пол покрывали запасные кабели, светозащитные устройства для выполнения спецэффектов, спагетти электрических соединений, удлинители, в которые были воткнуты дюжины адаптеров, все с этикетками, показывающими, что конкретно тут подключено. В одном конце комнаты возвышались две подставки с электроникой со скрученными кабелями. Модули были расставлены строго по видам: цифровые блоки, черные, без кнопок, блестящие арпеджиаторы, несколько допотопных синтезаторов с аналоговыми шкалами и иглами — словно реквизит старого научно-фантастического фильма, готовый к съемке.

Захлер нервно оглядывался по сторонам, видимо спрашивая себя, не заглушит ли все это оборудование его маленькую дешевую электрогитару. Я же задавался вопросом, зачем Перл, владелица всех этих клавишных инструментов, рисковала угодить под падающую духовку, спасая какую-то старомодную гитару.

— Где же ты спишь? — спросил Захлер.

Кровать была завалена компакт-дисками, кабелями, губными гармониками и маленькими барабанами.

— В основном в комнате для гостей, — с заметной гордостью ответила Перл. — Искусство требует жертв.

Захлер рассмеялся, но одарил меня многозначительным взглядом. Кем-кем, а жертвой Перл не выглядела. Она не показала нам все апартаменты своей матери, но даже увиденное было больше того, чем располагали наши с ним родители, вместе взятые. Стены увешаны картинами, стеклянные витрины полны дорогих безделушек со всего мира. На верхние этажи вела лестница, а в вестибюле внизу мы миновали двоих охранников. Скорее всего, Перл видела Тадж-Махал своими глазами.

Так с какой стати она вообще заинтересовалась этим «Стратом», если явно могла позволить себе купить такой же? Может, она приучила себя хватать все, что падает с неба?

Она явно разозлилась из-за нашего опоздания, словно это было интервью или что-то в этом роде.

Я порылся в дисках на постели, пытаясь понять ее предпочтения. Во что Перл по-настоящему «вдарена» — кроме старых индийских гробниц, пунктуальности и звуконепроницаемости? Диски не дали мне подсказки. На них вручную были написаны названия групп, о которых я никогда не слышал: «Зомби-феникс», «Армия Морганы», «Нервная система»…

— «Нервная система»? — спросил я.

Перл издала стон.

— Это та группа, в которой я была раньше. Чокнутые джульярды[10]… ну, и я.

Я бросил взгляд на Захлера: круто. У Перл не только полно настоящего оборудования, она также знала некоторых настоящих музыкантов. Значит, мы, возможно, не произведем на нее особого впечатления. Виртуозами нас не назовешь — мы начали заниматься только в шестом классе. Возможно, репетиция вообще окончится провалом.

— Вы выступали? — спросил Захлер.

— Да. В основном в их школе. Но у «Системы» не было души. Нет, наверно, она была, но потом взорвалась. Вы собираетесь делом заниматься?

«Стратокастер» успокоил мне нервы.

Гитара свисала с плеча, ее лакированная задняя сторона холодила бедро. Струны были как шесть паутинок, с такой легкой реакцией, какой мои пальцы в жизни не ощущали. Без подключения к электричеству я взял ми-аккорд и с изумлением услышал, что даже падение с третьего этажа не сбило настройку «Страта».

Перл нажала кнопку питания на усилителе Маршалла — огромном старом звере с трубками внутри. (Зачем клавишник имеет под рукой гитарный усилитель? Может, он тоже упал с неба?) Трубки разогревались медленно, шипение, похожее на то, с каким разбивается о берег волна, постепенно усиливалось.

— Вам, ребята, обоим придется пользоваться этим усилителем, — извиняющимся тоном сказала Перл. — Знаю, не самый лучший вариант.

Захлер пожал плечами.

— Глупо.

Она вопросительно вскинула брови. Захлер говорит «глупо» вместо «круто», что в некотором роде сбивает с толку.[11] Но, по крайней мере, он не стал распространяться, что у меня никогда не было своего усилителя, так что до сих пор мы тоже пользовались одним, принадлежащим ему.

Перл бросила нам шнуры, и я подключился — сначала щелчок соединения, потом знакомое гудение шести открытых струн. Я прижал пять из них и щипком издал низкое ми. Захлер настраивался на него, заставив греметь одну струну за другой и спровоцировав таким образом небольшой пластиковый хор футляров с дисками, содрогающихся на кровати.

«Маршалл» был включен на седьмой уровень громкости, до которого мы никогда не осмеливались подниматься у Захлера в комнате. Я от всей души надеялся, что картонные коробки Перл сделают свое дело, иначе наша музыка проберет ее соседей до костей. Но если кто-то все же вызовет полицию… что же, я был готов рискнуть. «Страт» нетерпеливо запищал, когда я заскользил пальцами вдоль грифа, словно и она тоже была готова.

Наконец Захлер кивнул, и Перл потерла друг о друга ладони, восседая за низким маленьким столом, втиснутым между подставками с электроникой. Там стоял компьютер, присоединенный к музыкальной клавиатуре с изящными черными и белыми клавишами вместо обычной мешанины букв, чисел и символов.

Она положила одну руку на клавиши, другую на «мышь». Кликнула два раза, и на колонках вспыхнули огоньки.

— Играйте что-нибудь.

Пальцы внезапно занервничали. Это было важно — сразу же сыграть правильно, чтобы произвести хорошее впечатление на новую гитару. Перл думала, что нас свела вместе судьба, но это слово неверно описывало ситуацию. Не судьба заставила ту женщину обезуметь. Люди находились буквально на грани этим странным летом, принесшим с собой волну преступлений, нашествие крыс и сводящую с ума жару. Это было нечто большее, чем просто Перл, Захлер и я.

«Страт» не судьба, а просто еще один симптом противоестественной болезни, от которой страдал Нью-Йорк, чего-то странного, неожиданного, типа черной воды, которую мы видели на пути сюда.