Последняя крестьянка - Валентина Гусева

— Дурак! — сказал другой, сделав то же самое. И довольно неумело сплюнул через разбитую губу.

— Фашист, — вставил третий и с презрением посмотрел на Ваньку. Все встали. Смотрели на него как на чужого. А Колька, осторожно трогая распухший нос, зло сказал:

— Ну что, живодер, закопал Карнауха? Вон морда какая довольная.

Ванька ответить не успел.

— Мяу… — послышалось из-под куртки. Ребята остолбенели. А когда Ванька рванул молнию и из куртки показалась знакомая мордаха с наполовину загнутым ухом, произошло что-то невероятное. То ли общее помешательство, то ли еще что-то, отчего ворона, сидевшая недалеко на дереве, испуганно сорвалась и улетела подальше. А на самом деле это просто, держась за животы, хохотали ребята. Колька подскочил и вытащил котенка из куртки. Кто-то дал Ваньке дружеского тумака, Ванька ответил тем же. И через минуту хохочущая и визжащая куча-мала мало что оставила от вчерашнего кажущегося разногласия в их дружной мальчишеской компании. Котенок переходил из рук в руки, а Ванька сидел рядом, смотрел на ребят и, не стесняясь их, размазывал по лицу уже начинающие высыхать счастливые слезы. Немного успокоившись, ребята увидели, как с пустыря уходил Серега. Позади шел Витька. Серега, почти завернув за угол, обернулся и громко крикнул: — Ванька, ты не слабак! Слышишь, Ванька, не слабак ты.

12.12.2012 г.

Баллада о котятах

Со временем все забываем,

Все гаснет в туманном краю,

Одна же картинка простая

Впечаталась в память мою.

Вот с внуком отец на скамейке,

Припомнился сердца толчок –

Не вижу котяток семейку,

Вцепился в лопату внучок.

И, глядя на эту лопату,

Я внука постигла беду –

Отец прошептал виновато –

Котят закопал я в саду.

И эту житейскую фразу

И взрослому трудно понять,

Но детский доверчивый разум

Не может, не хочет принять.

И чувствует внука сердечко –

Вот-вот совершится беда,

И все мироздание вечное

Обрушится вмиг навсегда.

На деда с отчаянной болью –

Отчетливо помню сейчас,

Смотрели с недетской мольбою

Озера огромные глаз.

В них все — изумленье и горе,

Надежда, тревога, мольба,

Как будто не мальчика Вовы,

А мира решалась судьба.

Секунды беду приближали –

Но вдруг еще можно вернуть.

Ну, дедушка, — губы шептали.

На внука не мог он взглянуть.

Но все ж неизбежно решенье,

Дед трогает внука плечо –

Сегодня и впрямь воскресенье,

Беги, может, живы еще.

Как будто плотину прорвало,

Нарушен житейский обряд,

Внук с ревом — а вдруг опоздал он –

Несется к могиле котят…

Лежала не нужной лопата,

О чем-то шептала лоза…

А рядом слепые котята

На мир открывали глаза.

И спрятались тучи куда-то,

И ветер внезапно утих…

Сидели дед, внук и котята,

Счастливее не было их.

Вовка

М

ного разных событий происходит в нашей жизни. Простых и сложных, важных и не очень, радостных и печальных, очень продолжительных и мгновенных. Большинство из них стирается в памяти, ветер времени равнодушно развеет их и превратит в ничто.

Но среди них есть такие, которые застревают, отпечатываются в человеческом мозге на всю жизнь и нет-нет да и всплывают по каким-то неведомым ассоциациям в нашей жизни, причем так отчетливо, как будто они случились только вчера.

Давным-давно, не менее полувека назад, когда еще были живы мои родители, я жила в родительском доме и там же в летнее время у бабушки с дедушкой гостил и их внук — сын моего старшего брата, а мой маленький пятилетний племянник Вовка. Это был обыкновенный живой любознательный мальчик и, как почти все дети, очень любил собак и кошек.

Конечно, и у нас была кошка, и время от времени и, как казалось моим родителям, довольно часто приносила котят. И всегда много — 4–5. Через некоторое, очень короткое время, котята, еще не успев открыть глаза, исчезали. Отец не афишировал причину исчезновения котят, да и так всем было ясно. Иногда по просьбе соседей или на радость детям оставляли одного самого красивого малыша.

В этот раз родившихся котят нашел мой племянник. Привлеченный каким-то незнакомым тоненьким писком под крыльцом, Вовка естественно заинтересовался, умудрился туда забраться и в укромном уголке, среди разнообразного хлама, обнаружил пять слепых шевелящихся комочков. Кошки, к счастью, не было и через несколько минут эти комочки были извлечены Вовкой из-под крыльца и водворены дома на диван.

Конечно, городскому мальчику, впервые увидевшему котят, было очень интересно с ними повозиться. Он с удивлением и восторгом смотрел на расползающихся по дивану котят, осторожно брал их и складывал снова в кучку, рассматривал мордочки, еще не полностью раскрывшиеся глазки, трогал их короткие дрожащие хвостики, счастливым взглядом приглашал и меня полюбоваться этими, еще не ставшими пушистыми, мышиного цвета существами.

А я любовалась Вовкой.

Если бы тогда меня спросили, что такое счастье, я показала бы на стоящего на коленях перед диваном Вовку. Глядя на увлеченного котятами племянника, я вспомнила слова Пушкина — «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»

Но мгновенье, оно и есть мгновенье…

Прошел день или два, я вернулась с работы и на скамейке возле палисадника увидела следующее.

На этой скамейке какой-то, как мне показалось, потерянный, сидел мой отец. Рядом стояла лопата. И рядом же стоял Вовка. Вцепившись в колени деда, весь подавшись к нему и запрокинув к нему лицо, он каким-то вздрагивающим срывающимся голосом произносил только одно слово — «дедушка, ну, дедушка…»

И столько отчаяния, мольбы и ожидания было в его голосе, что у меня сжалось сердце.

Я поняла, что произошло что-то ужасное. На мой вопросительный взгляд отец как-то растерянно махнул мне рукой, что означало — «уйди».

Я вбежала в дом. Мать ходила из угла в угол, бесцельно переставляла что-то на столе.

— Что случилось? — спросила я. Она повернула ко мне расстроенное лицо и сказала:

— Отец котят закопал в саду. Только что. А Вовка случайно увидел. Вот плачет.

Я снова вышла.

Нет, Вовка не плакал. Разве можно назвать плачем это неописуемое состояние мальчика.

Увидев меня, Вовка повернул ко мне лицо. Его широко раскрытые глаза врезались в мою память. В них было и изумление, и боль, и мольба, и надежда, и ужас от того, что еще чуть-чуть и никто не сможет ему помочь.

Он не кричал, не требовал, не топал ногами. Он как будто догадывался, что есть в этом еще не познанном им до конца мире какой-то закон, правило, по которому и поступил его дед. И он просил нарушить это чудовищное, непонятное ему правило, умолял и надеялся. И эта надежда не