Закаспий; Каспий; Ашхабад; Фунтиков; Красноводск; 26 бакинских комиссаров - Валентин Рыбин

- Давай, Лесов-хан, поедем на станса. Поезд садимся - Асхабад китты. Господинам чемодан отдаем.

Инженер сел на ящик, рядом с Бяшимом, подумал: «Все-таки не простил мне хан вчерашней запальчивости, повел себя как истинный помещик, которому не чета какой-то инженеришке. Даже пролетку не дал - посадил на арбу с батраком. Знай, мол, сверчок, свой шесток».

На станции, после недолгих переговоров с дежурным, они погрузили багаж в товарный вагон. Вскоре товарняк отправился в путь и через два часа остановился в Асхабаде. Еще полчаса затратили на переезд с привокзальной площади до Боголюбовской улицы, где жил управляющий земства Юнкевич. Сняли С повозки багаж, постучали по жестяному почтовому ящику, висевшему на воротах. Слуга приоткрыл калитку, понятливо кивнул. Через минуту на дорогу высыпала дворня. Сама госпожа, молодая, лет двадцати пяти, лишь выглянула и скрылась. Увидел ее вновь Лесовский, когда вошел во двор. Сунув руки в карманы халата, она стояла на айване и приказывала слугам, куда снести вещи.

- От Теке-хана, - объяснил Лесовский, поднявшись на айван.

- О боже, как это любезно с вашей стороны, господин инженер! - с восторгом воскликнула госпожа Юнкевич и, бросив взгляд в глубину айвана, позвала:- Юзеф, к нам гости!

Управляющий земством вышел в синем шелковом халате, в туфлях на босу ногу и в тюбетейке. Юнкевич был стар и лыс, а в этом домашнем наряде вообще показался Лесовскому глубоким стариком.

- Ну, ну, входите, входите, молодой человек, - быстро и слишком вежливо заговорил Юнкевич. - И что же нам прислал хан текинский? Жив ли, здоров он? Все ли у него ладно? Как кяриз? Уже начали работы?

- В общем-то, дела идут, - неопределенно высказался Лесовский. - Но, как говорится...

- Договаривайте, я внимательно слушаю вас.

- Все хорошо, господин управляющий, если не считать, что одного бедняка, змея укусила.

- Как! - вскрикнула и всплеснула руками госпожа Юнкевич. - Человека укусила змея?! О боже, Юзеф, я так боюсь этих проклятых змей. Их так много здесь, только и слышишь об укусах.

- Кто этот несчастный? - не обращая внимания на жену, забеспокоился Юнкевич.

- Один из арестантов, присланных на кяриз.

- Надеюсь, он жив?

- Нет, он умер... Смерть засвидетельствована приставом Бахара. Султанов недоволен. Проявляет крайнее любопытство, откуда Теке-хан заполучил заключенных.

- Черт побери, я больше всего боялся какого-либо казуса, - возмутился Юнкевич. Подумав, подошел к телефонному аппарату, который висел на стене айвана, покрутил ручку и попросил телефонистку соединить его с Доррером.

- Георгий Иосифович, я желаю вам здравия... Узнали? По голосу? Весьма рад... Очень приятно... Звоню в такую жару! Ну что вы, на дворе уже осень. Уже, так сказать, отяжелевшие от пыли листья просятся на землю... Поэт? Ну, что вы... Тем более, что дело весьма прозаическое. От хана прибыл мой человек... Да-да, конечно, кое-что привез. С удовольствием переслал бы, но я насторожен... Именно случилось... Да, связано со смертью... Жду вас, граф, будьте так любезны...

Юнкевич повесил трубку, подумал, выговорил озабоченно «да-с» и отыскал торопливым взглядом супругу.

- Нелли Эдуардовна, пожалуйста, распорядитесь, чтобы накрыли стол. Через полчаса будет граф...

Госпожа удалилась, и управляющий вновь обратился к Лесовскому:

- Милейший инженер, вы меня прямо-таки огорчили.

- Премного сожалею, - печально ответил Лесовский. - Но кяриз в таком состоянии, что хуже уже не бывает. Я не удивился бы, если б вылез оттуда сам дракон.

- Н-да, неприятнейший казус. А этот туркмен почему здесь торчит? - кивнул он на Бяшима.

- Это батрак Теке-хана, ваше превосходительство. Мы вместе приехали.

- А-а... Ну так отведите его на топчан и скажите кухарке, чтобы заварила ему чай.

Лесовский повел Бяшима к топчану, оглядывая огромный квадратный двор, к которому со всех четырех сторон прилегали айваны. Перила и деревянные колонны айванов были окрашены в светло-синий цвет и придавали всему поместью легкий праздничный вид.

Лесовский и Бяшим расположились на топчане, застеленном коврами. Слева протекал небольшой, обложенный жженым кирпичом, арычек, пополняя водой хауз. Рядом свешивали ветви ивы. Над тахтой возвышалась глинобитная, выше крыши, стена - своеобразный улавливатель ветра. Когда ветер дул с севера, он ударялся в эту стену и, падая на тахту, овевал сидящих на ней господ. Сейчас было безветрие, да и на тахте пили чай отнюдь не знатные господа.

- Баба евоний молодая, а господин старый, - заметил Бяшим, потягивая чай. - Плохо ей... У Теке-хана тоже есть один молодая баба, очень злой. Хан говорит: «О ти моя козичка!», а баба ему сказал: «А ты баран без яйца». Теке-хан очень лупил бабу, она плакал бедняжка. Зачем бить?! Яйца нет - ничего не поможет.

Инженер рассмеялся. Его новый знакомый все больше и больше удивлял своей непосредственностью. Вообще, Лесовский с первых дней пребывания в Закаспии открыл для себя, что аульные бедняки - все равно, что русские мужики.

- Пальван, а тебя как твоя зазноба жалует? - спросил Лесовский.

- Ай, с моим зазнобом плохо, Лесов-хан. Мой зазноб евоний папа на кибитке держайт. Если она пойдет

за воду, отец кричит: «Стой, назад! А ну, садись, ковер делий!» Калым буду собирайт, отецу евоний отдам - зазноба себе беру...

Беседу их прервал подошедший слуга, сообщив, что инженера зовут их превосходительство.

- Ну, господин инженер, вы, право, удивляете нас,- выговорил ему Юнкевич. - Сели с каким-то босяком-туземцем, чаи распиваете.

- В самом деле, вы подаете дурной пример, - с сожалением добавила и госпожа. - Мы накрыли на стол, сейчас пожалует граф, вы уж, пожалуйста, не оставляйте нас.

- Я к вашим услугам, Нелли Эдуардовна. - Лесовский поклонился и выпрямился, разглядывая в упор молодую женщину. Была она недурна собой - белолицая, с черными, влажно поблескивающими, словно после выпитого вина, глазами. Мадам переоделась в темно-зеленое декольтированное платье, попудрилась, покрасила губы и причесалась, уложив на плечи смолянисто-черные локоны.

Юнкевич тоже сменил наряд: на нем были белые полотняные брюки и шелковая рубашка. Некоторое время он оглядывал себя в зеркало, затем заглянул в зал, где прислуга накрывала стол, и вновь вернулся.

- Николай Иваныч, - обратился он запросто и положил инженеру руку на плечо. - Вы уж не сочтите за наглость, скажите, что из привезенного вами я должен передать графу Дорреру? Тут два чемодана и два ящика.

- Не могу знать, ваше превосходительство. Ханом было велено отвезти вам, а далее - решайте сами.

- Юзеф, ей-богу, ты поспешил. Не надо было говорить графу ни о каких подарках, - упрекнула мужа Нелли Эдуардовна. - Он бы и знать не знал ни о каких чемоданах.

- Он и так не знает, - добродушно отозвался Юнкевич. - Я же не сказал ему, что Теке-хан прислал два чемодана и два ящика. А из этого следует... Что из этого следует, Николай Иваныч?

- Не могу знать, ваше превосходительство.

- Я думаю, граф не обеднеет, если половину присланного мы утаим. Это будет по-божески. Душечка, вели домработнице, чтобы один чемодан и один ящик поставила в чулан.

- Ну, это еще куда ни шло, - согласилась Нелли Эдуардовна, наградив мужа благодарным взглядом, и удалилась в другую комнату. Оттуда донеслись ее распоряжения.

Вскоре приехал граф Доррер. Зычные сигналы клаксона за воротами оповестили о его прибытии. Слуга, взбежав на айван, испуганно доложил:

- Их сиятельство просят! Прикажете впустить?

- Не трясись и не суетись, - одернул слугу Юнкевич. - Или графов никогда не видел. Иди открывай ворота.

Сам Юнкевич тоже спустился к воротам, где мирно рокотал мотор «Руссо-Балта».

Граф Доррер пожаловал не один - с ним два здоровяка в подпоясанных косоворотках и хромовых сапогах. Сам он в белом, с кремовым оттенком, чесучовом костюме и белых штиблетах, в соломенной шляпе. Высок, хорошо сложен и, судя по энергичным движениям и рокочущему бархатистому голосу, здоров и прекрасно настроен. Слуг своих, выряженных на прибалтийский лад, он тотчас отправил на тахту, где сидел Бяшим-пальван. Поздоровавшись с Юнкевичем, взял его беспардонно под руку, помог подняться по ступенькам на айван. При этом отпустил шуточку: «Мирандолина, спасайтесь, граф Альбафьорита его собственной персоной!». Нелли Эдуардовна расцвела от этих слов. Неделю назад на сцене Народного дома она играла Мирандолину - и вот, поди ж ты, оказывается, граф был на спектакле и запомнил ее.

- Граф, вы так любезны! - расплылось в улыбке лицо Нелли Эдуардовны. - Я польщена вашим вниманием. Ах, если б вы знали, сколько отдала я сил и старания, чтобы перевоплотиться в трактирщицу!

- Ваши старания не прошли даром. - Граф поцеловал ей руку и подморгнул. - Из чопорной дворянки вы превратились в очаровательную плутовку.

- Пожалуйте, Георгий Иосифович, к столу, мы так ждали вас.