Смертоцвет - Александр Зимовец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да я это… я просто… люди говорят… — мастеровой тут же стушевался и сделал все возможное, чтобы исчезнуть со сцены поскорее.
— Вообще, видел кто-нибудь что-то подозрительное? — тем же тоном спросил Герман, повернувшись к толпе. Среди людей — в основном, мастеровых в картузах и мещанок в платках — поднялся ропот, все завертели головами, а кое-кто поспешил бочком-бочком исчезнуть. Оно и понятно: лишний раз с жандармерией дело иметь никому неохота. Затаскают на допросы, а того и гляди как-нибудь притянут, да на тебя же все дело повесят. Оно тебе надо?
Вскоре Герман стал опасаться, как бы не исчезли настоящие свидетели, ежели они имеются. Стал расспрашивать, кто обнаружил тело. Оказалось, девочка-служанка из этого дома.
Опросив девочку и нескольких мастеровых, кого удалось поймать, Герман остался разочарован. «Ничего не видал», «слыхом не слыхивал», «да никто на такую пакость покуситься не мог, у нас тут, слава богу, народ православный и с понятием». Только всего и набралось показаний. Ни единой зацепки. Узнал только, что тело, по-видимому, лежит здесь с самого утра, да и доктор такое время смерти подтвердил.
— Вы, доктор, стало быть, покойного знали? — спросил Герман. — Как думаете, были у него какие-нибудь враги?
— Ну, милый вы мой, какие враги у бакалейщика? — пожал плечами доктор. — Ежели он кому муку с червями продавал или обвешивал, так ему за такое, конечно, морду могли бы набить, но чтобы эльфийское проклятие… Маловероятно. У нас тут, в глуши, и эльфов-то нет, вот кроме господина Рождествина.
— Чтобы применить эльфийское проклятье, совсем не обязательно быть эльфом, — ответил Рождествин. — Многие из них инструментальны, завязаны на специфические артефакты. Собственно, поэтому часть из них и утрачена: нет артефакта — нет заклятья. А переизобретать их заново запрещено.
— Ну, этаких тонкостей я не знаю, — проговорил доктор, отряхивая руки. — Это вам виднее.
Между тем, подъехал длинный тарантас из земской больницы, за которым доктор послал ранее. Двое широкоплечих служителей соскочили с козел, приготовившись убирать тело.
— Что же, господа, — произнес доктор. — Если вопросов тут больше нет…
— Так, погодите, а это что?.. — спросил Герман, едва тело приподняли. На земле, в небольшом углублении тускло блеснуло нечто, словно мутный глаз.
Герман наклонился и поднял предмет — это был небольшой твердый шарик, как будто стеклянный, но чуть крошащийся под ногтем. Он поднес к носу и ощутил запах мяты.
— Кажется, мятный леденец, — Герман пожал плечами.
— И что? — равнодушно осведомился Рождествин.
— Не знаю, но все-таки, улика. Надо узнать, любил ли покойный леденцы, а то вдруг это от убийцы осталось.
— Да быть может, и просто кто-то обронил во дворе, вот хоть бы и та девочка, — скептически прокомментировала Таня. — Но вообще за наблюдательность вам «отлично».
Герман вытянулся перед ней в струнку и щелкнул каблуками.
К тому времени, когда печальный тарантас, скрипя осями, увез тело, уже стемнело. Герман, сопровождаемый Ермоловой и Рождествиным, вышел со двора на мостовую, становилось уже прохладно и начинал накрапывать дождь.
— Ты говорила, что были другие случаи, — сказал Герман, повернувшись к Тане. — А было что-то общее между ними? Установили?
— Установили, — Таня кивнула. — Все убитые — крепостные.
— И все?
— Нет, не совсем все, — Таня слегка замялась. — Вот только неясно, имеет ли это прямое отношение к делу.
С этим словами она раскрыла свою кожаную папку и извлекла из нее листок.
— Вот, глядите, поручик.
Герман взял и пробежал глазами список:
'1. Маркел Федотов, 45 лет, мастеровой суконной фабрики помещика Черкасова. За трудолюбие и трезвое поведение назначен сперва мастером, затем приказчиком по цеху. Предложена вольная, однако отказался, сказал, что трудиться в крепостном состоянии сподручнее.
2. Ермолай Митрофанов, 69 лет, староста села Буракина, принадлежащего помещику Ухтомскому. Прослужил старостой тридцать лет беспорочно, за это помещик предложил ему уйти на покой, получив вольную и денежное вознаграждение, однако тот ответил, что слишком стар уже, чтоб так жизнь менять и просил позволения служить в той же должности до смерти.
3. Трофим Угрюмов, 56 лет, лакей графа Бекасова. Получил свободу по завещанию, но умолял молодого графа не отпускать его и оставить при себе.
4. Елизавета Никифорова, 18 лет, горничная княжны Трубецкой. Считалась близкой подругой княжны, та просила отца дать ей вольную, но сама горничная ее от этого отговорила: сказала, что боится, будто тогда уж у них такой дружбы с княжной не будет'.
— Стало быть, все могли получить свободу, но отказались, — задумчиво проговорил Герман.
— Не такое уж редкое дело, — прокомментировал равнодушно Рождествин. — Эмоциональная связь крепостного с барином очень велика. Помните того лакея князя Вяземского? Кроме того, иные и в крепостном положении живут неплохо, а неизвестность страшит…
— И все-таки, совпадение любопытное, — Герман все еще пребывал в задумчивости. — Надо выяснить, был ли Рыжов из таких же. Если да, то… то что, собственно?
— Как вы, должно быть, догадываетесь, — произнесла Таня, — Московское управление сейчас рассматривает две версии. Первая, что мы имеем дело с каким-то безумцем. Возможно, одержимым эльфийским артефактом, бог весть как попавшим ему в руки. Такие случаи бывали. Вторая — что у нас завелась агрессивная секта революционеров, нечто вроде печальной памяти «Черного предела». И эти-то товарищи вознамерились убивать тех, кто сам отказался от свободы. Вроде как они предали святое дело освобождения, ну или что они там думают.
— Напрашивается еще и третья версия, — негромко произнес Герман и взглянул на Таню со значением.
— Вот как? Какая же?
— Что это какой-то очередной эксперимент нашего ведомства, бог весть для чего затеянный.
— Нет, — ответила Таня твердо. — Эту версию сразу отметаем.
— Точно? — Герман посмотрел на нее внимательно. — А то как бы не вышло как в прошлый раз. Мне нужно точно знать, чтобы в ходе следствия нам опять не выйти на самих себя.
— Точно, — голос подполковника звучал уверенно. — Одно дело эксперименты с освобождением, но вот так направо-налево убивать ни в чем неповинных людей… за кого вы, поручик, нас, в самом деле, принимаете⁈
— Я вас принимаю… за очень опасных людей. Я уже говорил, я ведь сам до конца не
