Мое облако – справа. Киноповести - Ю. Лугин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Из-под Гдова? И майор с Третьего Прибалтийского?
– А что? Как-то вздрогнула вся…
– Я сама с Третьего Прибалтийского, и вдруг подумала… Впрочем, неважно, о чем подумала. Мало ли что кому показаться может.
– А что показалось, можно спросить?
– Спросить можно, – говорит Алевтина и на несколько секунд выпадает из реальности…
…в затуманенную в ее восприятии красным маревом из-за пульсирующей боли заброшенную деревенскую кузницу, где на дровяных козлах распластано окровавленное тело крепыша-татарина, а стоящий рядом немецкий гауптман с ужасом прислушивается к звучащему издалека неестественно тоненькому голосу:
Дуви ду дуви дуви ди ха ха ха!
Дуви ду дуви дуви ди ха ха ха!
7
Обычная подсобка в подвале рачительного завхоза советского детдома военных лет. Под потолком небольшое окно, вдоль стен полки с инструментами и разнокалиберными коробками, в центре верстак. Рядом с восьмиступенчатой лестницей, ведущей от двери, топчан из трех досок на двух чурбаках. Над дверью прикреплена к стене черная тарелка репродуктора.
Дверь распахивается, и Иваныч проталкивает в подсобку Вована и Чимбу.
– Шагай, шагай, тунеядцы!
– Полегче, дядя! – возмущается Вован.
– И за базаром следи: не тунеядцы, а иждивенцы! – вторит приятелю Чимба. – У государства на иждивении, понял, да?
– Во какой умный! – удивляется Иваныч и передразнивает: – «Понял, да?» Глуздырь пипеточный, а туда же! А ты не спеши, со мной пойдешь, – говорит он Титаренкову, останавливая того на лестнице.
– А чем Горел лучше нас? – возмущается Вован. – На одном скоке спалились – всем и отвечать!
– Еще один глуздырь!
– А чё, в натуре? – кипишится Чимба. – Такой же тунеядец! Ай-я-яй, как не стыдно! Такой большой мальчик, а стекла в хлеборезке разбил!
Титаренков, как пятилетний ребенок, еще ниже опускает голову.
– Я больше не буду.
– Я сказал: Горел со мной пойдет, – повышает голос Иваныч. – У меня для него отдельное задание.
– Василий Петрович сказал здесь работать, – упрямится Горел-Титаренков. Для него слова директора Тулайкина все-таки авторитетнее слов явно расположенного к нему завхоза.
– Ладно, – подумав, говорит Иваныч и командует «глуздырям»: – Спички из карманов! Сами и по-быстрому, пока шмон не устроил!
Вован нехотя отдает Иванычу коробок спичек, а Чимба демонстративно выворачивает пустые карманы.
– И предупреждаю: если с парнем что – ответите!
– Мы малохольных не трогаем, – бессовестно врет Чимба.
– Больных обижать непринято, а он у нас на всю голову больной – и снутри, и снаружи, – паясничает Вован.
– У него, между прочим, голова рукам не помеха. В отличие от некоторых. Прав Петрович: пороть вас надо! Государство кормит, одевает…
– Еще один отец выискался! – говорит Вован.
– А мы и учимся, между прочим! И сейчас учиться должны. А что плохо учимся, так это по способностям. Мамка, чай, не наругает! – говорит Чимба.
– Разгалделись… – Иваныч поднимает с пола и ставит на верстак тяжелый плотницкий ящик. – Короче так, шпана детдомовская! До начала уроков полтора часа. В ящике гвозди гнутые – полдня из поваленного забора у конторы в Орулихе выдирал. Втроем быстро управитесь. Молотки на верстаке. Через час прихожу и удивляюсь: все гвоздики ровненькие, чистенькие…
Чимба демонстративно засовывает руки в карманы.
– А если нет, то чё? Чё ты нам сделаешь?
– Забуду, что вы тут под замком сидите, и спать пойду. После обеда Петрович сам вас выпустит. Если повезет, на кухне еда останется.
– Гад ты, Иваныч!
– Нет, пацаны, – вздыхает Иваныч. – Ругать вас некому, а чтобы людьми выросли…
– Мамы нет. Не наругает, – говорит Горел и, приходя в непонятное возбуждение, начинает метаться по кондейке.
– Во сорвался как наскипидаренный! Мамку ищет! – хохочет Вован и получает очередной подзатыльник. На этот раз от Иваныча.
– Ты чего потерял, Николай?
– Окно!
– Окно как окно.
– Закрыть! А то… – не находя слов, Горел взмахивает руками и изображает губами громкий шипящий звук.
– Если закрыть, придется огонь зажигать, керосин тратить.
Титаренков-Горел резко останавливается.
– Не надо огонь, Иваныч. Не надо окно закрывать, – глухо говорит он, берет молоток, становится у верстака и начинает выпрямлять гвозди.
– А вы чего стоите? – обращается Иваныч к Чимбе и Вовану. – Вперед, стахановцы! Вехоткин за бригадира.
– А чё сразу я? Горел старше – с него и спрос!
– Со всех спрошу!
Иваныч поднимается по лестнице.
– Иваныч, а Иваныч? – окликает его Чимба.
– Ну?
– Ты сына своего часто порол?
– Да не то чтобы очень. Он у меня смышленый был, но приходилось. Помню, привела его раз соседка – он с ребятами у нее крыжовник тырил, вот тогда…
Чимба перебивает:
– Может, поэтому и был?
Иваныч вздрагивает.
– Может, и поэтому, – говорит он хриплым, словно бы в приступе астматического удушья голосом. – Я своего Сашку правильным мужиком вырастил. Может, поэтому и погиб. Смертью храбрых.
Иваныч уходит, и слышно, как он возится с ключами с той стороны двери.
– Зря ты так, Чимба, – упрекает Вован приятеля.
– А чё они «отец», «отец», «пороть некому»! И Василий Петрович, и Иваныч. А меня папка никогда не бил! На велосипеде кататься учил, мороженое покупал! – Чимба, шмыгнув носом, отворачивается и начинает раздраженно шариться по полкам.
Короткая пауза.
– Понял, да, урод? – кричит на Горела Вован. – Иваныч с нас спросит, если ты с гвоздями вовремя не управишься!
– Я управлюсь, – отвечает Горел, не отрываясь от работы.
– Ага, давай-давай! По-стахановски, как Иваныч велел. Из-за тебя, урода, погорели! Иваныч бы ни за что…
– Я горел. Вы нет.
– Слабо было насвистеть, что мы не при делах? Так, мол, и так, в хлеборезку залез по своей дури, а пацаны меня отговаривали, не пускали!
– Он не про хлеборезку. Он про морду свою паленую, – не оборачиваясь, поясняет Чимба,
– В хлеборезке пожара не было, – Горел, не выпуская молотка из рук, пристально смотрит на Вована. – Ты сам про пожар насвистел. Я вспомнил.
– Заложишь? Кто тебе поверит – ты же огня боишься! Даром, что ли, Иваныч у нас спички отобрал?
– Ты кричал: там люди. Людям гореть нельзя. Люди не немцы. Немцев здесь нет.
– Сказанул! У немцев три глаза, хвост и рога с копытами, да?
– Немцы не люди. Немцев не жалко.
Вован пытается что-то сказать, но его перебивает Чимба:
– Оп-паньки! Вован, чё я нашел! – и показывает Вовану пачку «Казбека». — Почти целая. Блин, а Иваныч спички отнял! Щас бы закури-и-ли…
– Хренушки! – Вован выхватывает у Чимбы папиросы и прячет в карман. – Это Комару. Комар вот-вот с кичи откинется. А мы ему папиросочки!
– А Иваныч не хватился?
– А хватится, скажем: Горел нашел. Горел у нас немножко дурачок, и любой в туфту поверит, будто он папиросы растоптал, пачку – на мелкие кусочки и в окно… Слышь, ты? К тебе, между прочим, обращаются! Иванычу про папиросы настучать западло. Понял, да?
– А он не слышит. Он занят. Ему некогда. Сам говорил: дурачок, а дураков работа любит. Так ведь, Горел? Чего молчишь?
– Молчание – знак согласия! – смеется Вован.
– Я не дурачок, – говорит бесцветным и лишенным каких бы то ни было эмоций голосом Горел, продолжая стучать молотком.
– Да ладно, не обижайся! – Вован якобы по-дружески бьет Горела по плечу, отчего тот промахивается и очередной гвоздь улетает под стол. – Мы же понимаем: когда тебе огнем фотокарточку так подпортило, немудрено было шарикам за ролики заехать!
Горел вздрагивает.
– Чего остановился? Работай! Пока ты по гвоздикам молоточком тюкаешь, никто и не догадается, что у тебя – шарики за роликами.
– Не надо про огонь, Вован.
– Чё?
– Не надо про огонь.
– А то чё будет?
– Лучше молчи. Я не хочу с тобой разговаривать.
– Зато я хочу! Огонь, огонь, огонь!!! Ну?! Чё ты мне сделаешь? Убьешь?
– Ты хочешь, чтобы я тебя убил? Ты немец?
– Чё ты сказал?! За базаром следи! Какой я тебе немец?! Еще раз меня немцем назовешь, моментом бестолковку отремонтирую!
– Не кричи. Я понял. Ты не немец.
Горел наклоняется, поднимает из-под верстака уроненный гвоздик и вновь принимается за работу.
Но Вована уже понесло:
– Нет, ты теперь за понт свой ответь!
Он так явно провоцирует Горела, что даже Чимба не выдерживает:
– Хорош, Вован! Отвянь от него. Ты его от работы отвлекаешь!
– А чё он нарывается? Напугал, блин! У него мелкие в столовой из-под носа пайку выхватывают, а он только носом шмыгает! Все девчонки над ним смеются – слабак! Ну, давай, морда паленая, рискни здоровьем – еще раз меня напугай! Но так, чтобы я от смеха не обоссался!
