Тюремный доктор. Истории о любви, вере и сострадании - Аманда Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Брайан заглянул в дверь и робко двинулся по пестрому ковру к моему рабочему столу. Неуверенная походка выдавала человека, самооценка которого неоднократно попадала под удар. Сколько я его помнила, он регулярно принимал антидепрессанты: лекарства облегчали симптомы, но тут он пытался прекратить терапию, убежденный, что все прошло, и депрессия возвращалась снова.
За 20 лет работы я повидала немало таких пациентов. Богатый, успешный представитель среднего класса с хорошо поставленной речью; из тех бизнесменов в костюмах в полоску, что каждое утро едут в центр города на работу. В самом начале карьеры такой тип мужчин, должна признаться, меня сильно смущал – казалось, они не станут доверять молоденькой женщине-врачу. Однако, к удивлению, мне удалось расположить к себе и его, и многих других таких же. Наверное, в первую очередь это объяснялось моим искренним неравнодушием по отношению к ним. Я всегда считала, что основные причины болезней кроются в эмоциональных неурядицах. Однако со временем это вылилось в проблему: большинство пациентов теперь видели во мне не только врача, но еще и советчика. И мистер Коллинз не был исключением.
– Чем могу помочь, Брайан? – спросила я как можно мягче, чтобы не смущать его.
С опущенными глазами он присел на стул напротив.
– Вы действительно уходите? – спросил Брайан, тревожно глядя на меня.
Впервые мне пришлось столкнуться лицом к лицу с эффектом, который производило мое увольнение, и это было просто невыносимо. Я кожей ощущала напряжение, повисшее между нами.
– Да, боюсь, что так.
Мгновение он молчал, пристально глядя в одну точку на ковре, прежде чем поднять на меня глаза. Я увидела в них слезы. Сердце мое разрывалось в груди.
Из упаковки на столе он вытащил бумажный платок и промокнул уголки глаз. Его голос дрожал.
– Но что же я буду без вас делать? Вы – единственная, кто понимает, через что я прохожу, а ведь мне так тяжело открываться людям!
Его страхи были вполне естественными, их испытывает множество людей, вынужденных сменить лечащего врача.
– Вы переводитесь куда-то неподалеку?
Я открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Собиралась ответить отрицательно, но сам вопрос, который он задал, снова отбросил меня в сферу неизвестности. Я тяжело сглотнула и сделала вдох.
– Нет, вряд ли.
Брайан снова огорченно опустил глаза, а потом внезапно встал со стула.
Он протянул мне руку, как делал, наверное, сотни раз на рабочих совещаниях, скрывая за такой формальностью свое разочарование.
– Ну что ж, желаю всего наилучшего, доктор Браун.
Пожимая ему руку, я чувствовала, что в горле встал ком.
– Вы прекрасно себя зарекомендовали, и я высоко ценю все, что вы сделали для меня за эти годы, – продолжал он своим официальным, отрывистым тоном.
– Вашим будущим пациентам можно только позавидовать.
Я закусила губу, изо всех сил стараясь не заплакать. Призвав на помощь медицину, я велела мистеру Коллинзу придерживаться прежней дозы антидепрессантов, а через 3 месяца заново оценить свое состояние.
Я проводила его до двери, мы мгновение помолчали, сознавая, насколько оба расстроены.
– Все будет хорошо, – подбодрила я его.
Но стоило ему выйти за дверь, и я разрыдалась, не в силах больше сопротивляться переживаниям этого дня. Я понимала, что должна держаться, что жизнь врача – это непрерывный поток сложных ситуаций, эмоциональных пациентов, боли, страданий и смерти. Следовало быть сильной – я и была сильной, всегда, но сейчас просто не представляла, как проживу следующие несколько недель.
Зазвонил телефон. Я не хотела брать трубку, и уже решила не отвечать, но мне требовалось что-то – что угодно, – чтобы не провалиться в пропасть отчаяния.
– Это доктор Браун? – спросил голос на другом конце.
– А кто говорит?
– Это доктор Фил Берн. Я прочитал ваше письмо в «Пульсе».
В груди екнуло.
– Я ищу врачей для работы в тюрьмах на юго-востоке Англии.
– Прошу прощения?
Мне показалось, я неправильно расслышала.
– Я ищу врача для работы в тюрьме, – повторил он.
Мысль эта меня потрясла. Я настолько завязла в своей деревенской практике, что о других местах работы, вроде того, о котором шла речь, даже не подумала.
Доктор Берн рассказал о должности: с частичной занятостью, в тюрьме для несовершеннолетних 15–18 лет, Хантеркомб в Оксфордшире, недалеко от Хенли-на-Темзе.
– Вам это может быть интересно? – спросил он.
С тюрьмой у меня ассоциировались исключительно драки, ножевые ранения и повешенные – всякие ужасы, которые показывают в кино. Смогу ли я работать в подобной обстановке?
Однако в глубине души я понимала, что эти представления о тюрьмах вряд ли соответствуют действительности. И мне все равно надо чем-то заниматься… Чем-то новым, чем-то, что меня увлечет, заставит снова почувствовать себя нужной. Работой, на которой я смогу помогать людям.
– Да! – ответила я неожиданно для себя самой.
Не дав себе времени на размышление, я просто положилась на инстинкт; не спросила о зарплате, вообще не задала никаких вопросов…
Насколько испорченными могут быть подростки 15–18 лет? Мои сыновья, Роб и Чарли, были того же возраста, так что я, возможно, смогу стать для заключенных доверенным лицом, так как они будут меня воспринимать как мать, а не как угрозу.
Неужели я действительно была такой наивной? О да. Но время это исправило.
Мой собеседник объяснил, что немногие доктора соглашаются работать в тюрьмах, считая тамошнюю среду слишком страшной и неприятной, а потенциальных пациентов сложными, не склонными к сотрудничеству, непредсказуемыми и к тому же жестокими.
– Однако, – и при этих словах он сам рассмеялся, – человек, так открыто выражающий свое мнение, как вы, наверняка справится!
Я не могла поверить, что излишняя откровенность в журнале внезапно открыла для меня целый спектр новых возможностей. Доктор Берн увидел во мне настоящего бойца. Да, мне уже почти 50, но почему не попробовать что-то новое? Никогда не поздно начать сначала. Это может касаться и карьеры, и отношений, и образа жизни. Много лет я убеждала в этом своих пациентов, и вот настало время столкнуться с неизвестностью самой. Вполне возможно, я смогу изменить к лучшему жизнь этих ребят.
* * *
Господи боже, что я наделала!
Вернувшись домой, я снова ощутила сомнения: не слишком ли поспешила, приняв предложение о работе, о которой практически ничего не знаю?
Я сидела за кухонным столом, изучая информацию по тюрьме Хантеркомб. Официально она классифицировалась как исправительное учреждение для несовершеннолетних, в которое превратилась с 2000 года. Здание построили во время Второй мировой войны, как лагерь для интернированных, а в 1946
