Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий - Дина Хапаева

Синдром парадигм

Социология выдохлась, психоанализ выдохся. Нет инноваций. Бурдье покончил с Бурдье, Турен покончил с Туреном, а остальные социологи все самоучками занялись философией.

«Время неуверенности», «эпистемологическая анархия», «эпистемологический кризис», «кризис научности» — таковы слова-эмблемы, запечатлевшие диагноз кризиса, поставленный социальным наукам уже почти двадцать лет назад. Современный дискурс о кризисе возникает в середине 80-х годов., когда становится очевидным, что главные способы объяснения общества, которыми до сих пор столь успешно пользовались социальные науки, — марксизм, психоанализ, структурализм — перестали выглядеть убедительно. Функционалистские парадигмы («школа подозрения», как назвал их Поль Рикер), основанные на недоверии к рациональным мотивам поведения и объясняющие развитие истории и общества действием всесильных «факторов», исчерпали кредит интеллектуального доверия. Эпоха детерминистических учений осталась в прошлом. Сама по себе смена, одного учения на другое, конечно, мало смутила бы научную общественность. Проблема стала напряженно ощущаться потому, что исчезнувшие старые модели, которые вскрывали суть происходящего с помощью анализа глобальных структур, не были заменены новыми:

«Никакая объединяющая парадигма не пришла на смену структуралистской <…> Появлялись новые способы осмысления, но ни один из них не смог наложить свой отпечаток на тотальность всего исследовательского поля, как это было в случае структурализма»[35].

Мир внезапно предстал лишенным всякого определенного объяснения. На месте нескольких учений, способных разложить любую сложную общественную ситуацию на серию простых схем, возникло несметное множество новых направлений, носящих разные названия. Марк Ферро, историк, член редколлегии «Анналов», оценивает сегодняшнюю ситуацию в социальных науках как «секторный империализм»:

«В результате те, кто претендует на то, чтобы понять современный мир, ведут себя как пауки в банке. Они грызутся по поводу методологических инструментов дисциплин, которые не в состоянии судить ни о тотальном, ни о глобальном, а только о частном с помощью своего ограниченного метода. Конечно, это вызывает разочарование, и общество чувствует фрустрацию от такого анализа».

Было бы неверным считать, что на протяжении последних двадцати лет никто не пытался изменить такое положение дел и обновить интеллектуальный пейзаж. «Синдром парадигм», длившийся с середины 1980-х до середины 1990-х годов., служит лучшим доказательством того, что во Франции прилагались серьезные усилия, чтобы создать в рамках традиционных социальных наук новые конфигурации идей.

Следует напомнить, что дискурс о кризисе приходит на смену господствовавшему в 1960–1970 гг. представлению о расцвете социальных наук и познания вообще[36], о безграничных возможностях, которые открывало перед обществом исследование социальной реальности. Распад великих парадигм не сразу вызвал ощущение безнадежности и эпистемологического тупика — напротив, поначалу он спровоцировал краткий период эйфории, упоение свободой от методологических принуждений. «Синдром парадигм», который пришел на смену эйфории, смягчал диагноз кризиса оптимистическим прогнозом о возникновении новой парадигмы, которая либо должна была вот-вот возникнуть, либо уже сформировалась незаметно для непосвященных. Провозглашение новой парадигмы всегда несло в себе рецепт борьбы с кризисом — смысл парадигмы и состоял в том, чтобы предложить способ излечения социальных наук от их недугов.

Рассмотрим подробнее эти попытки, в которых отразилось общее состояние социальных наук. Один из первых опытов, не привлекший к себе достаточного внимания, был предпринят Аленом Кайе в 1986 г. Его работа «Блеск и нищета социальных наук»[37] в духе времени определила их состояние уже не как кризис, но как агонию и… предложила контуры новой парадигмы, основанной на тройной критике: утилитаризма, эволюционизма и рационализма, изгнание которых из социальных наук должно было вернуть этим последним былую творческую активность. Следующая работа этого же автора «Отставка клерков. Кризис социальных наук и забвение политики»[38], опубликованная в 1993 г. и вновь призвавшая к созданию новой парадигмы, была встречена уже с гораздо большим энтузиазмом. В ней главной причиной кризиса и бесплодия социальных наук провозглашалось забвение политики, которое, по мнению автора, было вызвано крайним сциентизмом и объективизмом социальных наук:

«Стремление к объективности и позитивности заставило их (социальные науки) отвернуться от всего, что не поддавалось редукционисткому моделированию»[39].

По мнению Кайе, забвение политики завело социальные науки в тупик и лишило значимости их исследования. Политика должна быть в центре интересов социальных наук, чтобы позволить им начать дебаты с обществом и вернуть гуманитарному знанию его былое значение, — таков был рецепт, предложенный Кайе. В середине 1980-х годов, эта идея витала в воздухе. Но главным направлением выработки новой парадигмы оказались не работы Кайе, а статья философа Марселя Гоше «Смена парадигмы в социальных науках?»[40], опубликованная в «Le Débat» в 1988 г. В этой работе Гоше предугадал контуры «новой парадигмы», которая стала прообразом «прагматической парадигмы». Он построил новую программу на противопоставлении «философии подозрения» в целом и структурализму в частности. Согласно Гоше, на место детерминистских принципов «давления длительной протяженности и ограничений материальной организации против ложной свободы действия» пришли «реабилитация эксплицитной и осознанной составляющей действия» социальных актеров, «смещение интереса от лингвистических вопросов к вопросам прагматическим». Вместо «скрытой динамики» старых парадигм, которую прежде приходилось вскрывать и разоблачать, чтобы понять развитие общества, настало время обратиться к политике «одновременно непосредственно данной или „видимой“ и абсолютной обнаженной и вместе с тем всепроникающей». Идея сознательного действия субъекта, к которому приковывается внимание исследователей, становится девизом новой парадигмы, а политику Гоше возводит в ранг главной новой темы истории. В 1988 г., когда работа над «Местами памяти» была в разгаре, а проблематика памяти находилась в зените своей популярности, Гоше (тесно сотрудничавшему с Пьером Нора — автором этого грандиозного проекта) хотелось верить, что плацдармом для развития новой парадигмы станет именно история, которая займет ведущее место среди наук о человеке, отвоевав его у этнологии и социологии.

Другой источник «прагматической парадигмы» — «прагматический поворот» «Анналов», предпринятый историком Бернаром Лепти[41], — также исходил из отрицания структурализма. Уже в редакционных статьях 1988 и 1989 гг., написанных им совместно с Жаком Ревелем, наметились контуры нового интереса к субъекту, но тогда целью этих статей было не столько определить содержание нового направления, сколько заявить о желании «Анналов» модернизировать свою программу. «Прагматический поворот» в историографии оформился несколько позднее, в 1995 г., когда под редакцией Лепти вышла в свет коллективная монография «Формы опыта». Лозунгами ее участников стали «определенность действия», «множественность миров действия», «интерес к практикам актеров». Интерес к сознательным действиям субъектов-участников событий прошлого противопоставлялся подходу, характерному для «третьего поколения» школы «Анналов» (Жака Ле Гоффа и др.), в центре внимания которых была народная культура или ментальность. «Ментальность» детерминировала действия субъектов истории на подсознательном уровне не в меньшей степени, чем социальные или экономические факторы, которые интересовали ведущих представителей «второго поколения» этой школы, а именно Ф. Броделя и Э. Лабрусса. Уже в основу прагматического поворота «Анналов» были положены идеи «социологии оправдания» Болтански и Тевено, которым постоянно отводилось место теоретиков «новой парадигмы».

Даже историк Жерар Нуарьель, жестоко высмеивавший ежедневное рождение новых парадигм, не смог устоять перед соблазном предложить свою собственную «критическую парадигму», которой, впрочем, было не суждено завладеть умами. В ее основу должны были лечь позитивистские представления об истории[42].

Но самой известной в ряду этих многочисленных попыток стала «прагматическая парадигма», вобравшая в себя все надежды и весь запас наличных идей. В 1995 г. о ее рождении возвестил Франсуа Досс в своей книге «Власть смысла. Гуманизация гуманитарных наук». В этой работе Досс попытался обобщить все то новое, что происходило в Париже в конце 80-х — середине 90-х годов., под рубрикой «новой парадигмы». Слово о новой парадигме, которую давно ждали с нетерпением, было тепло встречено многими представителями гуманитарного знания, потому что никогда ранее желанная цель не казалась столь близкой, столь осязаемой, как на этот раз. Центральными элементами парадигмы стали прагматический поворот Лепти и социология оправдания Болтански — Тевено, рассмотренная как ее важный теоретический базис. Источниками вдохновения для этих авторов служили экономика конвенций, прагматизм и когнитивные науки. Опираясь на традицию американской прагматической философии (прежде всего Джона Дьюи), Болтански и Тевено акцентировали рациональную составляющую поведения субъекта, его способность принимать ответственные решения, руководствуясь моральным выбором, с одной стороны, и осознанным компромиссом с другими социальными актерами — с другой. Они эксплицитно противопоставили свою социологию оправдания социологии Пьера Бурдье, которую они сочли детерминистской. Субъекты социального действия наделялись способностью интерпретировать социальный мир и прибегать к различным стратегиям оправдания своих поступков.