Тасмин - Александр Операй

Выблядок.

Бастард.

Вот как его называли шепотом и про себя.

Он повесил, сжег и посадил на кол сотни вельмож и тысячи воинов и крестьян, которые не хотели служить новому королю.

С тех пор прошло два года.

Стала ли жизнь лучше?

Наверное.

Даутцен могла судить лишь за себя.

Отец всегда был рядом. Ему претила столичная жизнь. Он не искал развлечений и уж тем более не собирался повторно жениться. Война закончилась, и он почти никогда не покидал своих владений. Лишь изредка навещал соседей, да ездил на ярмарку за какой-нибудь ерундой, чтобы порадовать дочь.

— Во всем слушайся Николая, — сказал он на прощанье. Не стал обнимать Даутцен при посторонних. Печальный, постаревший. Михаил сразу же отвернулся к брату и заговорил с ним о дороге.

Отряд воинов во главе с Николаем, который был дядей Даутцен, должен сопроводить обоз и людей до самого замка лорда Линдеманна. Среди них было много молодых мужчин. Две самые близкие подруги Даутцен, которых она взяла с собой в дорогу, то и дело перешептывались и смеялись.

— Вам больше нечем заняться?

Катерина лишь прыснула со смеху. Несколько воинов ухмыльнулись в ответ. Кто-то обронил неприличное слово. Комплимент? Или так лишь ругаются?

Даутцен залилась краской стыда.

Какое счастье, что Николай разрешил ей хотя бы некоторое время ехать не в карете, а на своей лошади. Пусть эти две глупости в девичьих обличьях развлекают друг друга. Подружки Лукавого, как обозвал их капеллан.

Буду одна.

И буду грустить.

Если получится!

Ага. С этим всегда были проблемы. Даутцен редко придавалась дурным мыслям. Разве что о погоде, когда из-за дождей приходилось целыми днями сидеть у окна и заниматься игрой на лютне или ремонтировать одежду.

Она поверхностная.

Все ей, как с гуся вода. Мать умерла. Она о ней и не вспоминает. Едет за тридевять земель прислуживать жестокому и распутному лорду. Ну и пусть. Для чего она еще здесь нужна. Все равно живет без всякого смысла. Такой себе цветок на обочине тракта. Все проносится мимо. Завянет или вновь расцветет. Никому нет до нее дела.

Михаил слишком печалится.

Впрочем. Он всегда такой. Можно сказать, что грусть — это его суть. Без печалей он бы не смог протянуть и дня. Они были хлебом и водой, которыми Михаил подпитывал свою душу. Остывшую. Лишенную страстей.

Даутцен покидала родной дом так, будто уезжала всего лишь на день или два. Она все ждала, верила, что что-то непременно случится и ей придется вернуться. И потому не испытывала никакой печали. Только тошноту. Так ничего и не поела перед дорогой.

Николай помог Даутцен сесть на лошадь и ушел к воротам. Она поискала отца, но того нигде не было. Он явно не желал ее видеть. Неужели все мужчины такие? Совершенно бесчувственные.

Все было готово.

Где-то впереди завыл горн и отряд медленно двинулся в путь.

4

Два дня в дороге — это не шутка.

Спина болит так, что кажется Даутцен теперь всегда будет ходить сгорбившись. Ехать верхом больше нет сил, но сидеть на заднице в карете десять часов к ряду не лучше. Она пробовала болтать с подружками, читать, спать, вышивать, биться головой о спинку сидения, но в конце концов стала просто пялиться в окно на окружающие земли.

Там было грязно.

Растаявший снег, сквозь который проступают камни, прошлогодняя листва, ветки и глина. Бесконечные поля уходят во все стороны от дороги. Они словно спины гигантских животных, которые зимуют глубоко под землей и все еще спят, но вот-вот проснутся и придут в движение.

Кое-где на обочине уже во всю зеленеет трава. У нее странный цвет. Очень зеленый. Некий художник перестарался или быть может был пьян и разлил слишком много краски в одном месте, дернув неверной рукой, когда пытался придать местному пейзажу самый что ни на есть заунывный вид из всех возможных.

Иногда на холме или на ветке одинокого дерева, а то и вовсе на самом краю неба, которое трясется в окне, Даутцен видит черную птицу. Точка. Она всего лишь маленькая закорючка на огромном листе мира. Но выглядит странно и неуместно. Нет. Не так. Скорее всего только черным птицам и место в этом все еще зимнем краю, но ее присутствие пугает Даутцен. Она чувствует, что это именно то, чего она ждет все два дня в дороге. Черная птица вернет ее домой. Каким-то странным и ужасным способом.

Катерина говорит о любви.

И о сексе.

Всю дорогу одни и те же сплетни.

Даутцен ни в чем таком не разбиралась. Она лишь подозревала, что это как-то связано между собой. Любовь, секс и болтовня.

— Может быть лучше просто сидеть и молчать рядом с любимым?

— Ага. Читать заумные книжки и киснуть от скуки у камина пока смерть в дверь не постучит.

— Что в этом плохого?

— Так ни одного мужчину рядом никогда не удержишь.

— Глупости. Зачем кого-то держать? Он же не зверь и не ведро или ложка.

— Ты совсем ничего не понимаешь. Они ценят нас не за ум.

— Умение петь? Или танцы? Я хорошо штопаю дырки в одежде.

— Нет. Нужно раздвинуть ноги пошире и время от времени громко стонать, будто примерила самое лучшее платье, которое стоит как замок твоего отца.

От таких мистификаций Даутцен прибывала в глубоких раздумьях. Она никогда не стонала из-за покупок новых вещей и совершенно не представляла, почему должна это делать. Чтобы понравиться мужчине? Ну что за осел… Катерина казалась глупой. Подругу интересовали лишь сплетни и наряды. И то и другое устаревало чуть ли не каждый месяц. Что толку?

Даутцен отвернулась к окну.

Дорога теперь шла по краю леса.

Нет ничего кроме деревьев. Старые. Ржавые. Многие мертвы. Высохшие до трещин на стволах, как земля в засушливое лето. Даутцен сказала бы, что кто-то выпил из них жизнь. Они скрипят, но ветра нет. Что-то стонет в глубине Затонувшего леса. И этот гул передается по земле на многие километры вокруг.

Голоса людей звучат слишком четко и громко. Они летят дальше за дорогу в лес и там вторят друг другу. Нечто человеческое теряется и становится совсем другим. Оно приходит в мир из той тьмы, которая прячется среди деревьев. Оно обретает там силу.

Все еще полдень. Время будто остановилось. Облака не меняют форму. Только опускаются все ниже и ниже. Гигантские валуны из капель воды и кристаллов льда. Они приносят с собой холод. Последние вздохи зимы.

Черная птица кружит над лесом.

— Дурная