Полина - Александр Дюма

Прошло, возможно, около двух часов, когда я был разбужен шумом закрывавшейся двери: я ясно слышал, как она проскрипела на петлях и громко захлопнулась. Я вскочил, как человек, внезапно разбуженный от тяжелого сна, и из инстинктивной предосторожности спрятался за колонну… Как ни вглядывался я в темноту, мне ничего не удалось увидеть, однако я оставался настороже, поскольку был убежден, что мне не приснился этот шум, разбудивший меня, и что он действительно был слышен.

III

Буря утихла, и хотя небо было еще покрыто черными тучами, иногда между ними уже проглядывала луна. В одно из таких мгновений, тотчас же сменявшихся наступлением густой темноты, я отвел глаза от двери, издавшей, как мне казалось, подозрительный шум, и осмотрел все вокруг. Я находился, насколько это можно было различить в полутьме, в развалинах старинного аббатства и, судя по уцелевшим стенам, попал в бывшую часовню. По обе стороны от меня тянулись монастырские коридоры с низкими полукруглыми сводами, а прямо напротив в высокой траве беспорядочно валялись разбитые каменные плиты, служившие надгробиями на кладбище, где в давние времена обитатели этого монастыря находили вечный покой у подножия каменного креста, все еще стоявшего здесь, хотя полуразрушенного и утратившего фигуру Христа.

Ты знаешь это по себе, — продолжал Альфред, — и, наверное, любой мужественный человек может признаться, что бывают такие минуты и обстоятельства, когда окружающие предметы оказывают сильное воздействие на состояние души. Накануне я попал в страшную бурю, едва спасся от гибели, полузамерзший забрел в незнакомые развалины и, усталый, заснул, а потом был разбужен странным шумом; к тому же я вдруг вспомнил, что нахожусь в тех самых местах, где последние два месяца происходили ограбления и убийства, приводящие в отчаяние всю Нормандию; я был совершенно одинок, безоружен и, повторяю, в таком тяжелом душевном состоянии, когда вся моя воля и энергия были подавлены тем, что было мной недавно пережито. И тебе не покажется удивительным, что рассказы хозяйки, поведавшей мне их у своего камина, пришли мне на память; вместо того чтобы снова лечь и попытаться уснуть, я притаился за колонной, прислушиваясь к малейшему шуму. Впрочем, уверенность в том, что меня разбудил звук, произведенный человеком, была столь велика, что мои глаза, всматривавшиеся в темные коридоры и более освещенное кладбище, постоянно возвращались к двери в нише стены, — двери, в которую, как я был уверен, кто-то вошел. Раз двадцать я хотел подойти к ней, чтобы прислушаться и что-нибудь выяснить. Но для этого нужно было пробежать по освещенному пространству. К тому же я опасался, что в этом монастыре мог укрыться еще кто-нибудь, как и я прячущийся от чужих взглядов и неподвижно стоящий в тени. Четверть часа прошло, но кругом было тихо и пустынно; тогда я решил воспользоваться первой же минутой, когда луна скроется за облаками, чтобы перейти пятнадцать-двадцать шагов, отделяющих меня от ниши с дверью. Мне не пришлось долго ждать: вскоре луна скрылась и темнота стала такой густой, что я решился без особого риска исполнить свое намерение. Итак, покинув колонну, к которой я прислонялся, как готическая статуя, я стал медленно и осторожно переходить от колонны к колонне, удерживая дыхание, на каждом шагу замирая и вслушиваясь; так я достиг стены коридора, прокрался вдоль нее, наконец добрался до ступеней, которые вели под свод, сделал три шага и коснулся двери.

Минут десять я стоял, пытаясь что-то услышать, но все было тихо; тогда мое убеждение поколебалось, уступив место сомнению. Я начал думать, что все-таки это было лишь сновидением и что, кроме меня, в приютивших меня развалинах никого не было. Я уже хотел было отойти от двери и возвратиться к моей колонне, но в этот миг снова показалась луна, осветив пространство, которое мне предстояло пересечь. И все же я решил пойти, несмотря на эту помеху, которая меня уже не пугала, но внезапно услышал, как упал отделившийся от свода камень. Этот звук, хоть я знал его причину, заставил меня вздрогнуть, как от предостережения; вместо того чтобы двинуться вперед, я остался еще на минуту в тени свода над моей головой. Вдруг сзади, за закрытой дверью, раздался далекий и гулкий звук; мне показалось, что где-то в глубине подземелья захлопнулась другая дверь. Вскоре послышались отдаленные шаги, потом они стали приближаться: кто-то поднимался по лестнице, на верхних ступенях которой стоял я. В это мгновение луна опять скрылась. Одним прыжком я очутился в коридоре и стал пятиться по нему, вытянув руки назад и глядя прямо перед собой на дверь в нише. Так я добрался до своей защитницы-колонны и занял прежнее место. Через минуту я услышал такой же звук, что разбудил меня; дверь отворилась и опять затворилась, потом показался человек. Выйдя наполовину из тени, он остановился, чтобы прислушаться и осмотреться вокруг, и, видя, что все спокойно, поднялся в коридор, но повернул в сторону, противоположную той, где я находился. Он не сделал еще и десяти шагов, как я потерял его из виду: такой густой была темнота. Через минуту луна вновь показалась, и на краю небольшого кладбища я увидел таинственного незнакомца с заступом в руках; он копнул им два или три раза землю, бросил какой-то предмет, который я не мог рассмотреть, в выкопанную ямку и, чтобы не оставить никакого следа, привалил сверху могильный камень, поднятый им прежде. Приняв эти меры предосторожности, он снова осмотрелся вокруг, но не обнаружив и не услышав ничего подозрительного, поставил заступ к соседней колонне и скрылся под сводом.

Эта минута была коротка, и сцена, описанная мною, происходила довольно далеко от меня; однако, несмотря на быстроту действий этого человека, я успел заметить, что он был среднего роста, белокурый, лет двадцати восьми-тридцати. На нем были простые штаны из голубого полотна, подобные тем, что обычно носят крестьяне в праздничные дни. Лишь одна вещь могла указать, что этот человек не принадлежал к тому классу, чью одежду он использовал, — то был дорогой охотничий нож, висевший у него на поясе и блестевший в лунном свете. Что касается лица, то я не смог бы точно описать его, хотя успел рассмотреть его достаточно, чтобы узнать при встрече.

Ты понимаешь, что после всей этой странной сцены на весь остаток ночи у меня пропала всякая надежда на сон и даже всякая мысль о нем. Итак, я стоял, по-прежнему не ощущая усталости, охваченный тысячью противоречивых мыслей и твердо решивший проникнуть в эту тайну; но сразу же сделать это было невозможно: у меня не было оружия, как я уже сказал, и не было ни ключа от этой двери, ни инструмента, чтобы можно было ее отпереть. Тогда я подумал: не лучше ли сообщить обо всем, что я видел, нежели решиться самому на приключение, ведь в конце его я вполне мог, как Дон Кихот, встретить какую-нибудь ветряную мельницу? Поэтому, как только небо начало светлеть, я направился к паперти, по которой вошел, и через минуту очутился на склоне горы. Непроглядный туман окутал море; я вышел на берег и сел, ожидая, когда прояснится. Через полчаса взошло солнце и его первые лучи прогнали туман с поверхности океана, еще дрожащего и свирепого после вчерашней бури.