"Родина" и другие произведения - Лев Лунц

Весь день прошел у меня в неприятностях. Так, я обнаружил непорядок у журналистки, заключающийся в том, что бумаги распределены у нее не по 43, а по 42 регистраторам. Но главное огорчение ждало меня в двадцать пять минут четвертого, именно: клубный инструктор Баринов явился в канцелярию без особого дела, несмотря на то, что на дверях висит объявление: "Без особого дела не входить", и, явившись без особого дела, стал разговаривать с машинисткой, чем мешал ее работе. Когда же я начал доказывать ему, что такое поведение недостойно коммуниста, он ответил мне, чтобы я пошел к чорту, и что он знает коммунистический долг лучше, чем я, ибо я — канцелярская крыса. На это я ответил ему, что я честный пролетарский рабочий. На это он ответил мне, что какой чорт ты пролетарский рабочий, если двадцать лет служил делопроизводителем в Сенате. Тогда я отошел к своему столу и начал писать рапорт Начальнику Политпросвета.

И вот тут-то меня и осенила великая мысль. Именно: мы предполагаем произвести коренную реконструкцию нашего Политпросвета. Но как перестраивать, если все учреждение состоит из несознательного элемента? Следовательно, перестраивать нельзя, но перестраивать нужно, ибо такова логика революционной жизни. Следовательно, перестроить на новых началах необходимо самих служащих, иными словами — граждан. Таков замечательный вывод, к которому пришла цепь моих рассуждений. Я сразу понял всю глубину сделанного мною открытия. В сильном волнении отложил я в сторону рапорт и пытался заняться текущей работой, но не мог.

4 января. Утром.

Ночью спал плохо. Решил подать докладную записку Совнаркому, ибо считаю, что реконструкцию граждан на новых началах следует производить в общегосударственном масштабе.

5 января. Утром.

Ночью спал плохо. Решил, что перестройку следует производить в мировом, иными словами, в космическом масштабе.

В тот же день. Вечером.

Придя домой, немедленно сел за стол и принялся за составление докладной записки. Но, дойдя до практической части, я вынужден был остановиться, ибо остановилась и цепь моих рассуждений. Именно: я не знал, в какую материю и как превратить граждан.

Только что цепь моих рассуждений достигла этого звена, как вдруг вбежала жена моя в сильном возбуждении. Щеки ее пылали, и грудь вздымалась. Она сообщила мне, что в нашем доме поселился гипнотизер, который показывает сейчас в помещении Домкомбеда чудеса. На это я возразил ей, что согласно соответствующих декретов, никакие чудеса невозможны. Войдя в помещение Домкомбеда, я увидел следующую картину. Комната была наполнена публикой. В утлу стоял человек подозрительного вида, и, двигая руками над головой спящего, требовал, чтобы тот делал то-то и то-то. Тогда я выступил вперед и произнес речь по текущему моменту. Тогда присутствующие стали ругать меня словами, которые не надлежит повторять в письменной форме; гипнотизер же начал пристально смотреть на меня, причем меня стало клонить ко сну, после чего я перестал что-либо помнить. Очнувшись, я увидел, что публика хохочет, гипнотизер же победо-носно улыбается. Оказывается, он усыпил меня и превратил в осла, причем я ревел, как осел, и когда мне дали соломы, ел ее с большим аппетитом. Приведенный в негодование таким оскорблением, я заявил, что отправлю гипнотизера в Ч.К., на что он ответил мне, что не боится меня, ибо имеет бумагу от Коммиссариата Здравоохранения. Тогда я удалился в сопровождении плачущей жены.

В тот же день. Ночью.

Сегодняшний вечер — великий вечер, ибо сегодня я нашел недостающее звено в цепи своих рассуждений. Осел, думал я, есть животное бесполезное, но вот можно превратить гражданина в корову и разрешить этим молочный кризис. Или превратить приговоренного к принудительным работам в лошадь и сдать в Авто-гуж.

Но все это для неблагонадежного элемента, для буржуазии и ее прихвостней, ибо корова, осел и лошадь не суть высшая материя. Во что же превратить честных трудящихся?

Но здесь цепь моих рассуждений была прервана соображением: имею ли я право прибегать к помощи гипнотизера, и не противоречит ли таковое прибегание установленному миросозерцанию. Но тут же я вспомнил, что гипнотизер разрешен Комздравом, и успокоился. Новые перспективы открылись моим взорам: Комиссариат Здравоохранения берет на учет всех гипнотизеров, устра-ивает краткосрочные студии гипнотизма и выпускает кадр ударных гипнотизеров, которые поступают в распоряжение высшего начальства.

6 января. После службы.

В два часа дня Начальник Политпросвета вызвал нас, ответственных работников, в свой кабинет, дабы познакомить их со своим проэктом реконструкции Политпросвета на новых началах.

Суть его сводится к следующему. В основу кладется самодеятельность массы, для поднятия каковой уничтожается институт заведующих, именно: Во главе учреждения остается Заведующий Политпросветом, все же остальные заведующие подъотделами, секциями и подсекциями переименовываются в старших инструкторов. Таким образом, Политпросвет приблизится к массе, ибо масса не доверяет заведующим. Проэкт был встречен собранием восторженно. Затем система регистраторов и папок перерабатывается, и число их увеличивается на 40 %, равным образом, число анкет, которое должен заполнить каждый служащий, с 10 увеличивается до 16. Далее, устные объяснения между начальниками и подчиненными упраздняются, и все сношения между ними происходят в форме письменных рапортов, каковые рапорты хранятся в особых регистраторах под особой нумерацией.

Все эти предложения также были встречены собранием восторженно, но клубный инструктор Баринов заявил, что эти новые начала ни к чему не приведут, а только увеличат бумажную волокиту. Тогда я, несмотря на негодование, которое душило мне грудь и не давало говорить, взял слово и в кратких, но сильных выражениях обвинил клубного инструктора Баринова в буржуазном миросозерцании, ибо правильный учет, базирующийся на правильном делопроизводстве, есть базис строительства, и что, следовательно, бумага есть… но здесь голос мой пресекся, и я потерял дар речи, ибо в эту минуту меня осенила великая мысль.

Высшая материя, в каковую должно превратить граждан, есть бумага. Немедленно изложил эту мысль в своей докладной записке, аргументировав ее нижеследующим образом: во-первых, бумага есть материя тонкая, иными словами, материя высшая, во-вторых, бумага есть материя, легко поддающаяся учету, в-третьих, бумага есть материя, и тем самым уже ценна для Советской России, каковая ощущает острый материальный кризис. Изложив принципиальные соображения, я перешел к практической части. Увлечение мое все росло при этом, слова пели под моим пером и слагались в дивную гармонию. Я становился поэтом. Многочисленные преимущества в космическом масштабе представились моим восхищенным глазам.

Прежде всего, иными словами, во-первых, облегчается борьба на всех фронтах. Например, командир полка, или даже целой армии может превратить своих красноармейцев в бумажки и, сложив их в чемодан, пробраться в тыл белых разбойников, и, вновь придав бумажкам человеческий образ, напасть на врагов с тыла. Во-вторых, разрешаются продовольственный, экономический и топливный кризисы, ибо бумага никаких потребностей, свойственных человеку, не имеет. Под этот же пункт подходят вопросы борьбы с преступниками и с женщинами, не приобщенными к труду.

Наконец, иными словами, в-третьих, этим разрешается бумажный кризис, ибо граждане могут быть использованы, как бумага, в настоящем смысле этого слова.

Такова, в общих чертах, цепь моих рассуждений. Окончив, я встал и в волнении направился домой. Жена спросила меня, отчего я такой бледный, но я ничего не ответил ей, ибо, хотя я и стою на платформе женского равноправия, но полагаю, что женщины суть материя более низкая, чем мужчины, и должны быть обращены в бумагу худшего качества.

7 января.

Подозреваю, что клубный инструктор Баринов что-то подозревает. Надо быть осторожным.

8 января.

Ночью спал плохо: думал, что делать. Ничего не придумал.

9 января. Вечером.

Сегодня на службе меня осенила мысль: не могу ли я сам загипнотизировать себя, иными словами, превратить себя в бумагу? В сильнейшем волнении бросился я после службы к гипнотизеру на предмет получения соответствующих инструкций, каковые он дал мне с готовностью. Оказывается, для того, чтобы обратить себя в какую-либо материю, надо долго думать о том, что ты — требуемая материя. При этом опыт требует долгой практики и долгой тишины и уединения. Думать надо в течение трех или четырех часов.

10 января. Утром.

На пути моем оказалось неожиданное фундаментальное препятствие. Именно: для превращения требуется три или четыре часа полной тишины, жена же моя, будучи низшей материей, больше трех или четырех минут молчать не может. Думал, что ночью, когда она заснет, я сделаю первый опыт, но жена моя мешала мне, будучи и в объятиях сна, ибо храпела. Ждал до четырех часов утра в надежде, что она успокоится, но под влиянием волнений истекшего дня, я сам, незаметно для себя, уснул.