Третье открытие силы - Андрей Сидерский

- Который час? - поинтересовался я.

- Рыба просыпается в семь, - сказал Альберт Филимонович.

- Какая рыба? - спросил я.

- Неважно, - ответил он, - главное то, что у нас еще есть шанс.

Мы вышли на конечной остановке. Вокруг был лес. Прямо от трамвая начиналась тропинка. Она струилась между деревьями и терялась в сине-зеленой мгле. Альберт Филимонович шел впереди, я - за ним. Вылинявшая спина его военного ватника была хорошим ориентиром, потому что слегка поблескивала в темноте. Это было похоже на мягкое сверкание свежевыпавшего снега под пыльным фонарем цвета хаки.

Через пару километров лес вдруг неожиданно закончился, и мы оказались на открытом пространстве. Альберт Филимонович остановился и, обведя удочками расстилавшийся перед нами простор, сообщил:

- Это, Миша, - заливные луга. Оболонью зовутся.

- Постойте, постойте, Оболонь ведь - жилмассив. Там не луга, а дома...

- Только не сейчас... Нынче на Оболони - заливные луга.

- Так это что, тропинка через лес привела нас в прошлое? - спросил я, и в груди у меня почему-то вдруг похолодело. Нет, я полностью доверяю своему учителю, но такого поворота событий никак не ожидал...

- Она привела нас прямо на Оболонь, - коротко ответил он и замолчал.

- А метро? - попытался я хотя бы приблизительно определиться во времени и пространстве, но он не отвечал, быстро, по-военному уверенно шагая впереди меня по едва заметной среди сухой травы тропке.

Вокруг были черные пучки голых осенних кустов, там и здесь тускло поблескивали озера и торчали одинокие деревья. Я едва поспевал за учителем и совсем уже выбился из сил, когда он вдруг остановился на берегу продолговатого неширокого озера.

- Здесь будем переходить, - заявил он.

- Как?!

- Ну как - вброд, разумеется...

Необъяснимый, совершенно неадекватный страх сковал все мое тело. Желудок превратился в ледяной камень, и я почувствовал, как к прямой кишке изнутри подступает нечто неостановимое.

- У вас туалетная бумага есть? - спросил я, почти плача.

- Это сейчас пройдет, - сказал он, нужно только решиться и войти в воду.

- Но зачем?! - я был на грани истерики. - Ведь его можно обойти!

- Обойти можно, - согласился он, и я испытал несказанное облегчение. - Но только не нам. Мы должны идти вброд.

- Я воспринял это как приговор. Внутри опять все сжалось. Мне стало ясно, что даже расстегнуть штаны я уже не успеваю.

- В воду!!! - заорал он, страшно выпучив глаза, и я ринулся в озеро.

Отчаяние захлестнуло меня, перед глазами поплыли радужные круги, ледяная вода мгновенно заполнила кроссовки, ноги до колен одеревенели от судорог. Однако, к моей несказанной радости, роковое ощущение в области прямой кишки вдруг пропало.

Теплым потоком растворившись внутри живота, оно ручейком потекло по позвоночнику куда-то в голову, спустилось вниз по груди и затейливым завитком выглянуло наружу сквозь пупок, почему-то так и не завершив свой путь по микрокосмической орбите моего доподлинно физического тела.

Приставив к моей спине чехол с удочками наподобие автоматного ствола, Альберт Филимонович шел сзади. Когда черная вода достигла подбородка, я утратил всякое ощущение реальности. Я чувствовал только сковавший тело холод и помнил о жизненной необходимости переставлять ноги по-очереди.

Наконец, мы оказались на другом берегу. Я с удивлением обнаружил, что все еще жив. Альберт Филимонович сказал:

- Ну, вот мы и пришли... И туалетная бумага тебе, похоже, больше не нужна.

- А вы откуда знаете?

- Я видел, как апана в твоем теле направилась вверх...

- Что направилось вверх?..

- Апана... Этим словом йоги называют один из потоков Силы в тонком теле человеческого существа. Обычное направление его движения - вниз. Он обеспечивает, кроме всего прочего, работу механизмов выделения.

- А-а-а... Никогда к йоге серьезно не относился...

- Ну, это, в общем-то правильно... Правда, лишь постольку, поскольку серьезное отношение к чему бы то ни было в этом мире является роковой ошибкой. Однако, если проводить параллели, то, по сравнению с истинной йогой, все, происходящее у нас в зале, - детские игрушки...

- Погодите, как это - роковой ошибкой? А Путь Духа, кодекс чести воина, библейские заповеди, в конце концов - разве хотя бы это не заслуживает предельно серьезного отношения?

- Конечно, заслуживает! Но лучше, если это отношение будет не твоим... Можно избежать всех ловушек на Пути, насмеяться над поклонением любым идолам, отрешиться от всех человеческих и сверхчеловеческих привязанностей, даже основательно разобраться с такой заковыристой штукой, как чувство собственной значительности, и в итоге все же угодить в последнюю, ультимативную западню, из которой нет выхода. Эта ловушка, обойти которую не удается подавляющему большинству даже самых великих воинов - серьезное отношение собственно к Духовному Пути или к пути воина. Выручить человека, в нее угодившего, не способна даже смерть...

- Ну, хорошо, - спросил я, - а жизнь и смерть – это серьезно?

- О да, жизнь и смерть - это серьезно! - сказал он. - Но не очень... Если хочешь, мы поговорим об этом во вторник после тренировки. Сейчас не время. В тебе имеется еще такая штуковина, как прана, которая всегда направляется вверх. Так вот, нам предстоит заставить ее повернуть вниз...

О пране я кое-что слышал, может быть, не совсем то, что он имел в виду, однако решил не уточнять и только поинтересовался:

- Вниз? И что тогда?

- Тогда огонь и вода в твоем теле поменяются местами.

- И...

- И вода закипит, поскольку окажется над огнем. Образовавшийся пар наполнит тело большим количеством горячей влажной и очень плотной силы. Рыба не сможет устоять. Ты непременно победишь...

- Рыбу?

- Ультимативную западню... На каком-то этапе, разумеется, потому как ножки у ней - курьи... И впоследствии она повернется к тебе новой своей стороной... Картинка в очередной раз окажется размытой - текучие ничего не значащие краски и никакой определенности.

Он замолчал, приложив палец к губам и жестом предложив мне следовать за ним.

Его последняя фраза произвела на меня довольно-таки гнетущее впечатление. И вообще, я не ощущал особой уверенности в том, что все это мне нравится, по крайней мере, соглашаться с некоторыми из его утверждений очень не хотелось, так как согласие означало бы полное крушение всей моей системы ценностей. Я хотел было сообщить ему об этом, но он не стал слушать, повернулся и с хлюпаньем зашагал прочь. Чавкая скопившейся в кроссовках водой, я двинулся за ним, поскольку ничего другого мне не оставалось. Ступая по песку, я неожиданно отдал себе отчет в том, что весь наш диалог был произнесен шепотом. И это почему-то понравилось мне еще меньше.

Немного поодаль в ребристых кустах виднелось нечто, сколоченное из досок и в темноте напоминавшее маленький сарайчик. Когда мы, оставляя на песке мокрый след, приблизились к этому строению, у него обнаружилась дверь - тоже сбитая из серых растрескавшихся досок и подвешенная на двух кусках автомобильной резины. Причем открывалась она почему-то не в сторону, как положено нормальной двери, а вверх, наподобие задней дверце "восьмерки".

Мы забрались в сарайчик. Там были двухъярусные нары. Изнутри мне вдруг стало видно, что начинает светать – похожий на вьющийся липкий туман едва различимый серо-сиреневый свет струился снаружи сквозь многочисленные щели в стенах.

Посередине сарайчика на полу кольцом лежали кирпичи. Наклонившись, я разглядел, что это - кострище.

- Альберт Филимонович, давайте разведем костер, - предложил я, - а то у меня скоро все зубы в порошок сотрутся от мелкой дрожи...

- Нельзя, Миша, придется потерпеть. Совсем немного – уже почти шесть.

- Но почему нельзя?

- Мы должны соблюдать конспирацию и тщательно маскироваться. Рыбе не следует раньше времени знать, что мы здесь.

- Причем тут рыба, она же в воде? А мы - в сарае...

- Это - не сарай, это - прибежище...

- Что???

- Прибежище рыболовов и стрелков.

И тут мне стало по-настоящему жутко. Я неожиданно осознал, что учитель свихнулся, и я, ни о чем не подозревая, стал первой - а первой ли? - жертвой его странной мании... Я рванулся было к двери, но получил подсечку с ударом между лопаток, от которого все поплыло у меня перед глазами, и рухнул лицом прямо в мокрую пахнувшую мочой золу.

- Почему она мокрая? - спросил я.

- Крыша прохудилась, нужно смотрителю сказать, - ответил Альберт Филимонович, помогая мне подняться.

- Какому смотрителю? Они что, писяют в костер, чтобы огонь погасить, когда уходят?

- У всякого прибежища всегда имеется смотритель... А писяет в костер только тот, кто боится подойти к озеру и зачерпнуть воды.

- А кто боится подойти к озеру и зачерпнуть воды?

- Стрелок. Он всегда смотрит в небо, он не понимает, что рыба - лучше...

- Лучше чего?

Альберт Филимонович не ответил, шурша чем-то у меня за спиной. Я повернулся и увидел, что он распаковал свой военный гермомешок и достает из него сухую одежду и обувь.