Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян

копейку». Ты что же не платишь? Ведь на моих плечах и дом, и ребенок, да еще сироту содержу.

Любимую поговорку он приводил просто так, ради красного словца. Никто еще не помнил, чтобы Рапаэл кому-либо сделал подарок, если не считать того, что каждый год, когда обтрясали тутовое дерево, его жена Грануш посылала жильцам по блюдечку первых ягод. А сиротой была дочь сестры Рапаэла, красивая, болезненная на вид Каринэ́, которая, как говорила моя мать, «с утра и до вечера, словно юла, крутится по хозяйству».

— У нас дома разделение труда, — объясняла Грануш, — Каринэ управляется по хозяйству, Анник еще маленькая, а я занята садом.

И действительно, Грануш была по горло «занята» садом. Ежедневно она усаживалась в фаэтон и отправлялась с Анник в далминский сад. Дома оставалась Каринэ, которая приводила в порядок постели, убирала комнаты, ходила на рынок, готовила обед, подметала двор. Кроме того, Каринэ вменялось в обязанности следить за огородом. Часто я видел, как, закончив домашние дела, босая, в старенькой ситцевой юбке, она выпалывала траву, окучивала помидоры или поливала грядки.

Каждый день, отправляясь в магазин, Рапаэл наказывал Каринэ:

— Гляди, чтоб эти щенки не залезли в огород.

«Этими щенками» были мы, но Каринэ никогда не делала нам замечаний, и мы свободно разгуливали по огороду. Потом узнали, что из-за нас парон Рапаэл бьет Каринэ. С тех пор грядки для нас стали священными, и мы даже близко к ним не подходили. А сын керосинщика Погос просто сказал:

— Кого в грядках увижу — изобью.

Мой отец питал к парону Рапаэлу особое почтение.

— Порядочный человек, — убежденно твердил он и бесплатно чинил обувь всему рапаэловскому семейству.

— Ну, ты не очень-то… — возражал сосед наш, дголчи[14] Газар.

— Как же так? Ведь вот когда я из деревни приехал, этот человек дал мне и дом и кров.

— Вижу я твой дом и кров, за этот курятник в месяц пять рублей платишь.

— Э-э, не говори, не говори! — вздыхал отец, покачивая головой.

Единственный, кто не боялся парона Рапаэла, был Суре́н, молодой рабочий из механической мастерской, которого все мы очень любили. Я догадывался даже, что сам Рапаэл побаивается его, хотя при встрече с Суреном он улыбался, протягивал ему руку. Никто не помнил, чтобы хоть раз парон Рапаэл завел с Суреном разговор «о правилах и порядках» или о квартирной плате.

— Мое почтение, товарищ Сурен! — кланялся Рапаэл.

— Здорово, торговец. Скольких сегодня надул?..

— Веселый ты человек, товарищ Сурен, веселый…

— Веселый-то веселый, Рапаэл, а знаешь, ведь рабкоопов все больше становится. Что дальше делать будешь?

— Хи-хи-хи! — деланно смеялся Рапаэл. — Ничего, как-нибудь проживем, — и торопился уйти.

Дворовые ребята любили товарища Сурена. Мы встречали его на улице, когда он возвращался с работы, и он здоровался с нами, как со взрослыми, уважаемыми людьми. Снимал замасленную кепку и громко приветствовал нас:

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравствуй, товарищ Сурен! — кричали мы.

Ущипнув за щеку какого-нибудь малыша, он говорил:

— Милые вы мои! Вот наберу из вас армию, настоящую армию, и пойдем крушить капитал.

Часто он рассказывал нам о гражданской войне. Рассказывал о смелых парнях, которые бились и погибали за свободу, боролись против богачей. А про капитал ничего не говорил. Слова «богач» и «буржуй» нам были уже знакомы. Например, все мы знали, что Рапаэл богач: у него есть дом, сад, магазин. Богатый — значит, буржуй. Но кто был этот капитал, никто из нас не знал.

— Товарищ Сурен, а кто такой капитал?

— Да как вам сказать…

— Плохой человек?

— Очень! — смеялся он, отдавая нам вырезанные из ивы свистульки, и говорил: — Ну, теперь идите. Вырастете — узнаете, а я ведь еще и не обедал.

Он входил в дом, брал мыло, полотенце и долго плескался и фыркал во дворе у подвешенного к дереву рукомойника. Мы и тогда не отходили от товарища Сурена. Свистели в его свистульки прямо у него под ухом, а он делал вид, будто сердится:

— Ну-ка, прочь, а то всем носы пообрезаю!

И шел обедать.

Загадка капитала придавала товарищу Сурену таинственность.

СЫН КЕРОСИНЩИКА ПОГОС

По-моему, среди нас самым счастливым был Погос. Он держал несколько пар голубей. Каждое утро он поднимался на крышу, запускал своих пернатых и смотрел, щурясь, как они парят высоко в воздухе.

В нашем квартале, кроме Погоса, были еще голубятники, и среди них самым большим специалистом слыл Хачи́к, сын гончара — Двухэтажного Овака. Часто мне приходилось видеть, как Хачик приманивает чужих голубей, ловит их, сажает в клетку. Его же голуби так привыкли к своей голубятне, что никому не удавалось их сманить.

Изредка и Погос приманивал чужих голубей. В такие дни и настроение у него было особенно приподнятое, и с товарищами бывал он особенно ласков и предупредителен, а по улице вышагивал с видом победителя.

Однажды Погос приманил красивого белого голубка.

— Ах ты мой миленький! — радостно приговаривал он, прижимаясь щекой к его теплой грудке.

— Здорово, торговец. Скольких сегодня надул?..

Я посмотрел на белого, будто слепленного из снега голубя и подумал о том, как счастлив Погос. А Погос засмеялся и сказал:

— То-то! А ты учителем хочешь быть, башка!

Только Погос спустился с крыши, держа в руках пойманного голубка, как объявился Хачик.

— Отдай! — потребовал он.

— Почему?

— Мой голубь.

— Раз я поймал, значит, мой, — заупрямился Погос. — В прошлый раз ты моего сизого приманил, разве я просил обратно?