Черная пелерина - Ноэль Рандон

— У вас вроде бы вчера был гость?

Агнесс молчала.

— Ваш сын приезжал проведать вас, не так ли? Почему вы не отвечаете?

— А что тут отвечать? Вы же знаете.

— В котором часу Жакоб приехал?

— Чуть раньше двенадцати.

— И вы спрятали его в своей комнате?

— Он просто сидел на кровати, в шкаф я его не прятала, — со злостью ответила допрашиваемая.

— А в котором часу он оставил От-Мюрей?

— В двадцать два двадцать. На поезде в Тулон.

— И все время он сидел в вашей комнате?

— Нет, он вышел раньше.

— Когда?

— Было семь часов, а может, шесть.

— А почему он ушел рано?

— Я сама его выставила, чтобы не нервировать хозяев.

— Ага. Но если он раньше ушел, то он раньше и уехал.

— Он поехал в двадцать два двадцать. Как только пришел, так сразу и сказал, что уедет именно этим поездом.

— Что с того, что он так сказал. Потом он мог поехать и другим поездом. Мог или не мог? — повысил голос Лепер.

— Конечно, мог, — ответила Агнесс.

— Стало быть, вы считаете, что ваш сын мог уехать значительно раньше?

— Это вы так считаете, а не я…

Комиссар нетерпеливо поерзал в кресле.

— Агнесс, куда вы ходили вчера вечером?

— На станцию. К поезду на Тулон в двадцать два двадцать.

— Почему вы сразу мне об этом не сказали? — комиссар поднялся.

— Я отвечаю на вопросы, — смущенное лицо Агнесс выражало злое удовлетворение.

Комиссар Лепер мстительно сказал:

— Если бы Жакоб уехал до восьми часов, то его бы вообще никто не стал подозревать, потому что в восемь мадам Дюмолен сидела еще за столом без шали, с брошью, приколотой к платью. Но Жакоб, как вы сами свидетельствуете, уехал из От-Мюрей именно в двадцать два двадцать. А до того времени он болтался по парку, возможно, даже вошел незамеченным в холл, а из холла в комнату хозяев… Ведь у мсье Дюмолена был повод, из-за которого он запретил вам принимать у себя Жакоба. Жакоб — закоренелый преступник. Закоренелый! И очень ловкий. Платиновая булавка длиной четыре сантиметра, а на ней четыре бриллианта по два карата каждый. Капитальная вещь, большая ценность. Королевское сокровище.

Комиссар Лепер смерил женщину строгим взглядом, но Агнесс не опустила глаз.

— Что Жакоб сказал вам на вокзале?

— Ничего он не сказал, мсье. Когда я пришла на станцию, поезд в двадцать два двадцать на Тулон уже ушел. Я опоздала.

— Ага, так, значит, вы опоздали… Хорошо, можете идти.

Мадам Гортензия сопровождала комиссара до самых ворот в конце парка.

— Мне очень неловко затруднять вас, — сказала она таким тоном, словно мсье Лепер был обычным знакомым, делающим слегка затруднительную для него услугу. — Но вы понимаете мое положение. Я уж не беру во внимание финансовый вопрос, хотя потеря значительная, но ведь это подарок Шарля. Он с такой радостью дарил мне эту брошь, был так доволен, что она мне понравилась. А я носила ее всего несколько часов, вот ведь жалость. Я ужасно досадую на себя за то, что бегала вчера по всему дому, выходила в парк, не проверив даже, хорошо ли действует застежка. И Луиза выскочила с этой шалью. Что за выдумка? А с другой стороны, кто мог знать, что в доме сидит преступник-рецидивист…

— Конечно, фатальное стечение обстоятельств, — согласился комиссар.

— Допрос дал какой-то результат? — спросила мадам Дюмолен.

— В некоторой степени, — ответил комиссар. — Вы вот только что упомянули о шали. Насколько я помню, мадемуазель Луиза принесла какую-то цветную шаль и набросила вам на плечи, но вы захотели другую…

— Да. Луиза принесла зеленую шаль из тонкой шерсти, совершенно не подходящую к моему платью. На мне после полудня был костюм из серо-голубого муара с большим декольте, — описала она по-женски свое убранство. — Этот туалет очень хорошо смотрится с черным кашемировым платком. Вот я и попросила Луизу принести этот платок.

— Мадемуазель Луиза принесла, — начал комиссар, — и хотела вас укрыть. И тогда вскочил с места мсье Фруассар, споткнулся о стул…

— Конечно, я вспоминаю, — улыбнулась мадам Дюмолен. — Но он сделал это как-то неловко, споткнулся о стул…

— Вот-вот, — подхватил комиссар, — споткнулся о стул, схватился за край шали…

— Это я не заметила. Но он, действительно, чуть не упал. Согнулся пополам, но задержался в самом конце террасы у ног Селестины. — Гортензия смеялась звонко и по-молодому. — Это ужасно глупо, но больше всего на свете меня смешит, когда кто-то падает!

— И в результате мсье Фруассара выручил мсье Дюмолен, насколько я помню?

— Да, наверное, это так. Мой муж ужасно любит быть галантным в обществе других мужчин, — сказала она с оттенком иронии. Потом мадам Гортензия посерьезнела и напрямик спросила комиссара:

— Прошу сказать откровенно: вы подозреваете Фруассара?

— Дорогая мадам Гортензия, я никого не подозреваю или, если вам угодно, вынужден подозревать всех. А в данный момент я хочу как-то упорядочить факты. Может быть, вы попытаетесь вспомнить, когда вы сняли первую шаль, поданную вам Луизой, перед тем, как набросить на плечи вторую, из черного кашемира: брошь еще была на платье?

Гортензия прикрыла глаза и долго обдумывала вопрос комиссара. Наконец она сказала не совсем уверенно:

— Наверное, да… Хотя, честно говоря, я не убеждена в этом. Нет, я не могу точно вспомнить.

— А как вы думаете, брошь могла зацепиться за шерсть и остаться в первой шали?

— Не знаю. Если только застежка была не слишком крепкая… Кончик иголки выглядывал из-за крючка, об этот острый кончик легко может зацепиться шерстяная материя… — размышляла вслух мадам Дюмолен.

— Вы осматривали обе шали?

— Конечно, я это прежде всего сделала.

— А зеленую шаль вы собственноручно забирали на террасе?

— Нет, комиссар. Она оставалась на спинке кресла. В мою спальню ее принесла Анни.

Они дошли как раз до края усадьбы и остановились у ворот, выходящих на широкую улицу. Продолжением этой улицы было шоссе, ведущее в Канн.

Мадам Гортензия подала комиссару холеную руку.

— Благодарю вас, дорогой мсье Лепер, я вам очень обязана. Прошу кланяться от моего имени вашей сестре, желаю ей скорейшего выздоровления.

А в это время Торнтон Маккинсли, плотно закутанный в купальный халат, стоял на скальных ступенях и осматривал окрестности. Ступени сходили почти отвесно к узкой полоске пляжа. Пламенный цвет купального «фроте»[1], синева моря, яркая зелень далеких холмов и близкого парка вместе с чистым золотым песком — все это свидетельствовало о том, что молодой режиссер окончательно и бесповоротно решил снимать цветной фильм. Но уже в следующий момент он отказался от этого решения. Маккинсли опасался грубых эффектов. По правде говоря, он боялся также и эффектов излишне утонченных. Что бы там ни говорили в Европе об американских режиссерах, Торнтон Маккинсли был человеком культурным. Если в своей деятельности он не пользовался смелыми артистическими приемами, то только из меркантильных соображений. В жизни он не избегал риска. Он испытал в Париже разнообразные эмоции, но они не имели слишком много общего с так называемыми приключениями. Торнтон, направляясь в Европу, мечтал о настоящем, мужском приключении. А сейчас он начинал уже всерьез скучать. Маккинсли думал о том, как бы украсить жизнь опасным предприятием, как бы перебороть обстоятельства.

Вырубленные в скале ступени, узкие и отвесные, вели прямо в уютный залив. Маккинсли, стоя на песке, посмотрел вверх: склон холма, заканчивавшийся одной из стен резиденции семейства Дюмоленов, производил отсюда впечатление фантастической башни. Вилла, углубленная в неровное, скалистое побережье, выходила на эту сторону своей низкой частью с единственным окном, а противоположная часть, двухэтажная, которую по всей ширине охватывала крытая красным тентом терраса, выходила на парк, полого спускавшийся к городу.

Торнтон сбросил плащ и выполнил несколько гимнастических упражнений. И тогда он заметил на песке свежие следы узких ступней. Он пошел за ними и обнаружил, что перед самой полоской воды они превратились в какие-то странные отпечатки: широкие и непохожие на человеческие ступни. На расследование времени не оставалось, потому что пучина морская разверзлась, и перед Торнтоном предстала тоненькая фигура, частично только напоминающая женскую.

Луиза сняла маску для ныряния, стянула ласты и предложила небрежно:

— Пожалуйста, может быть, вы захотите этими вещами воспользоваться.

— С превеликим удовольствием, — сказал Торнтон Маккинсли. — Но я прошу вас, не убегайте. В моем халате есть сигареты и зажигалка. Я ненадолго окунусь в глубины морские и возвращусь.

Когда по прошествии короткого промежутка времени он возвратился, Луиза сидела на его халате, затягиваясь сигаретой.