Край света - Ольга Ворон

Щёлкнул выключатель и погас свет. Стало темно, и лишь где-то вдалеке светилась – в углу Профессор корпел за столом в пятне света настольной лампы, шурша бумагами и терзая тетрадки авторучкой.

А сон опять начался с привычного видения, заставляющего пульс подскакивать до бешеного, а тело замирать в напряжении.

Метались передо мной картины прошлого. Тревожили, заставляя задыхаться и костенеть от ужаса. Но некуда было бежать…

И так кружило на недетской карусели воспоминаний, пока не провалило окончательно в глубокий сон без видений.

Разбудил стук.

Тук – тук – тук. Туки-туки-туки. Тук-тук-тук.

Это же морзянка! СОС!

Я проснулся мгновенно, Профессор чуть позже.

Пока я прислушивался и соображал, кто может стучать и где – акустика здания не позволяла точно определить далеко это или близко, – Профессор живо вскочил, растёр себе уши, словно выцарапывая звук, и схватился за одежду.

Я приподнялся на кровати, напряжённо готовясь к рывку, но Рашид Джиганшевич коротко махнул:

– Спите! Это за мной.

В этот момент он не был похож на алкоголика со стажем. Волевой человек, чуть сонный, но живо собирающий себя в кулак. Прихватив чемоданчик, он скрылся за дверью. Я ещё подождал для спокойствия, но стук вскоре затих, и больше меня ничто не отвлекало от сна. До самого утра, когда Профессор вернулся и, стараясь не шуметь, лёг досыпать.

День второй. Оборотень

Расположение [камней]

в саду

Меня наводит на сомненья

при выборе Пути.

Хочу сказать, а слов не нахожу

Разбудила меня Тася. Старушка вылезла из клетки и, по запаху найдя меня, угнездилась на шее – так она, видите ли, не мёрзнет! Привыкла уже к теплу, а в дальневосточном климате кукожится, даже шерсть не спасает. Пришлось проснуться и переложить её на подушку под одеяло. Там она благополучно и осталась досматривать свои шиншилловые сны. А я решил, что много спать вредно и отправился знакомиться с бытом своего нового места жительства.

После краткого умывания выскочил на поверхность.

Солнце ещё только восходило, и холодный ветер с востока, щемясь меж скал, вкатывался в долину зоны «GT-17», принося с собой влажность близкого океана. С непривычки от тяжёлого воздуха давило грудь и в голове разливалась муть от едва преодолимого желания спать.

Для начала я решил пробежаться. Заодно и экскурсия по территории.

В берцах бежать оказалось непривычно, но Костян верно говорил, что иная обувка тут неуместна. Под ногами мокрый камень, мох и скользкая трава; неровная земля норовила выскользнуть и каждый прыжок вперёд мог окончиться подвернутой стопой. А плотно облегающее голенище надёжно защищало от превратностей. Бежал легко, не перегружаясь, не требуя от тела даже обычной нормы. Какие тут нормы, если после перелёта акклиматизация ещё в самом разгаре! Но всё-таки заставлял подавленные длительным бездействием мышцы потихоньку расходиться, становится горячими, текучими, как ртуть, упругими.

От бега бросало в жар, но ритмичное дыхание нагнетало в лёгкие прохладный воздух, остужая.

Территория оказалась небольшой, вся расположенная в долине, зажатой горами. Может быть поэтому так тесно всё разместилось – и старая сейсмостанция, и стройка новой, и бараки, и администрация. Из огороженной бетонным забором под колючей проволокой зоны был только один выход. От него дорога шла в обе стороны ущелья. На западном направлении ещё сохранились островки щебня, используемого для выравнивания дороги, а восточный путь едва угадывался по замытым дождём следам гусениц тяжёлой машины.

Пробежав за полчаса границу территории зоны, бодрой рысцой по гладкому плацу добрался до здания сейсмостанции. По запылившимся стёклам окон уже гуляли отблески поднявшегося солнца. Я решил сделать ещё кружок в предельном темпе вокруг здания и ускорился.

Но, завернув за угол, едва не влетел в выложенную из камня оградку. Передо мной расстилалось каменистое пространство, от края до края заваленное мелкими серыми камнями поблёскивающими белыми искорками на гранях. Они были уложены стройными рядами, словно когда-то по земле прошёл сноровистый землепашец, создав чёткие ряды, в которые и заложил семена камней сеятель. Ряды серого гравия тянулись от моих ног вглубь негаданного сада. Вокруг больших замшелых валунов ряды формировали круги, а вдаль убегали мелкой волной, где терялись у подножья зарослей припозднившихся в цветении пионов и высящихся над ними кустарников. Дальние растения создавали ощущение джунглей, нависающих над каменистым берегом.

– Осматриваетесь?

Я обернулся.

Профессор стоял в дверях запасного выхода сейсмостанции, ровнёшенько напротив странного сада. Он был в поношенном коричневом в узкую чёрную полоску костюме при галстуке и рубашке. Вся цивилизованность его вида говорила за особенность момента, но картину портила оловянная кружка с варевом, которую Профессор, чтобы не обжечься, обхватывал стянутым на ладонь рукавом голубой рубашки.

Я выдохнул, восстанавливая дыхание – в голове ещё размеренно гудела кровь, а грудь теснило от воздуха. Но ответить не успел.

Профессор сошёл с крыльца и обвёл рукой с кружкой, ограничивая мир каменной пустоши:

– Красиво, правда? Особенное искусство. Великолепно передающее суть того, чем здесь занимались светочи отечественной науки. Жаль, такое же недолговечное, как и она. Как и наука, искусство требует жертв от окружающих. Когда этого нет, оно умирает… Так и этот сад. Но, чтобы двигать науку, требуется не один человек. А тут – меня пока хватает. Не станет меня – недолго этот сад сможет противостоять дикой необузданной природе.

– Этот… сад? – повторил я, задумчиво оглядывая серое пространство без единого цветка. Поле гравия казалось осколком марсианского пейзажа, случайно, по задумке недалёкого фантаста, занесённое на землю и оставленное в первозданном виде. А может быть, лунного…

– Сад Камней, – снисходительно отозвался Рашид Джиганшевич. – Подарок японской стороны. Лично основателю станции. Великий был человек! Японцы пробили все препоны советской бюрократии, чтобы привести сюда работников и создать эту красотищу. И не помню на своей памяти, чтобы они ещё ради кого подобное делали…

Я оглядывал сад и молчал. Что такое «сад камней» я знал, да вот встречать в жизни ещё не приходилось.

– Жаль, – сощурившись, усмехнулся Профессор, – не нужно всё это.

И, почти по-военному чётко развернувшись, скрылся за дверью.

Неяркое дальневосточное солнце играло пятнами света на гладких боках гальки и упрямо пыталось прогреть заросшие мхом бока валунов. Не нужно?

Оказалось, и в таких условиях несложно соорудить себе во дворе тренировочный станок. Старая покрышка от «Краза» плюс кем-то припасённый гриф от штанги – вот и весь тренажёр. Взмахнул грифом – вдох; долбанул по покрышке – выдох. А тело жарит под тусклым солнышком, в пот бросает. И весь – от запястий до крестца – ощущаешь удар. Напрягаешься, расслабляешься… Всё в согласии с желаниями тела, без чрезмерностей.

А вокруг появляются и исчезают люди. Ходят осторожно, по краешку площадки, которую я облюбовал под спортзал. Что охранники в сером или зелёном камуфляже, что работники в рванье да телогрейках прошлого века. Приглядываются, молчат. Давно уже заработала стройка: рвались взрывы из котлована, пыхтел экскаватор, расширяя яму, катались туда-сюда машины, вывозя лишний грунт. А на вышках скучали автоматчики и по территории рысили люди с овчарками, придирчиво нюхающими траву.

Когда возвращался к станции, подошёл давешний боец – теперь автомат висел на плече.

– Емель! Эта… командир зовёт отзавтракать. Ну, типа, эта… похавать вместе.

Опять «эта» да «эта»! Ну, прям «Этка» какой-то!

Я махнул рубашку на плечи и наклонился над бочкой, полной воды:

– Понял. Сейчас.

Но он не уходил.

– Ты, Емель, эта… Крут махаться. Костян хорош был, а и то валандался. А ты – ррраз! – и уноси готовенького. Тебе эта… палец в рот не клади!

– Ага.

И вообще лучше в меня ничем не тыкать.

Но это я, конечно, вслух не сказал. Просто наклонился пониже и махнул водой на голову, споласкиваясь от лысины до поясницы. Всё-таки к начальственному столу позвали. Пусть не в ресторан в общество губернаторов и звёзд ужинать, но всё равно как-то неудобно.

Продолжая трепаться о том, о сём, совершенно не обращая внимания на моё молчание, боец довёл меня до лестницы административного корпуса и приветливо помахал автоматом. Выше я пошёл один. Там встретил увалень – Брынза. Увидев меня, тут же расплылся в пластилиновой улыбке, которой я ни на грош не поверил. Сообразив, что подружиться не удастся, он скорчил обиженную мину и провёл меня в конференц-зал, где и было накрыто. Два составленных стола, на которых теснились миски, вскрытые банки и бутылки. Из горячего пшёнка с тушёнкой, а деликатесами красная икра да консервированные малютки-осьминоги.