Юность - Николай Почивалин

Гранович поспешно бросает книжку на пол, загораживает Машеньке путь.

- Ничего, Машенька, ерунда.

- А все-таки?

- Пособие для немецких солдат... по любви.

Щеки девушки рдеют.

Начинается наш трудовой день.

Чернякова читает корректуру, я правлю корреспонденции, Метников, насвистывая, составляет макет номера.

Из типографии доносится веселый смех - это потешает наборщиц разбитной Леша Зайцев, наш шофер. Дел у него сегодня немного, следить за крохотным движком надобности нынче нет. Газету будем печатать здесь - печатная машина в порядке, работать в просторном помещении удобнее, чем в тесном автобусе. Я чаще, чем другие сотрудники, хожу в типографию и замечаю, как поразному относятся девушки-наборщицы к бойкому шоферу. Зина бросает на Лешу неодобрительные взгляды.

Только изредка, при удачной шутке, ее тонкие брови вздрагивают. Нюра простодушно хохочет, порой, точно ее щекочут, взвизгивает.

- Слушайте, Гуарий, - раздается насмешливый голос Метникова. - Вы думаете, у нас в газете шестнадцать полос да еще воскресное приложение? Не думаете? Тогда наполовину сократите!

Миша Гуарий страдальчески морщится, начинает беспощадно резать свое творение. Вид у него сумрачный, решительный, тонкие ноздри раздуваются.

- Миша, - как ни в чем не бывало спрашивает Метников, - нравятся вам мои усы?

- Скверные, неприличные, рыжие усишки! - зло рубит Гуарий.

Секретарь хохочет.

- Вам изменяет вкус, Миша. Порядочный мужчина должен быть с усами. Если бы у вас были усы, вы писали бы короче.

- Оставьте меня в покое! - кричит Гуарий.

Кончится это тем, что Миша посопит, толково сократит свою статью и начнет рассказывать о Карфагене.

Пунические войны - тема его кандидатской диссертации; из жизни Древнего Рима Миша вдохновенно черпает всевозможные поучительные истории по любому поводу.

Часа в три весь основной материал отправлен в набор. Осталось сдать фельетон Грановича и статью Кудрина "Коммунисты одной роты". Заместитель редактора часа три назад выехал в ближайшую часть и должен вот-вот вернуться.

Отправляемся обедать все вместе, заодно нужно узнать, где предстоит сегодня ночевать. Ведет нас Гулевой.

Метников сегодня в отличном настроении. Поглядывая на розовощекого кареглазого Гулевого, он подтрунивает:

- Шикарная у вас жизнь, Гулевой! Возглавляете издательство, которое выпускает всего одну газету, и то без вашей помощи.

Гулевой беззлобно отшучивается.

- Что бы вы без меня делали? Ни поесть вам, ни поспать, разъединой газеты и то не выпустить!

И начальник издательства прав. Благодаря его хлопотам мы пока ни в чем не испытываем нужды. Кажется, сами собой доставляются бумага, горючее, промерзлые, но удивительно вкусные буханки хлеба, консервы.

Наконец, переезжая, мы никогда не задумываемся над тем, где остановимся: Гулевой все устроит!

Гуарий по пути срывает с забора какое-то объявление, свистит:

- Видали, вы!

И читает:

..."Жителям города Б. в двухдневный срок предлагается сдать германской армии теплые вещи, как-то: валенки, полушубки, тулупы, кожаные и шерстяные рукавицы, а также теплые платки.

Уклонившиеся от выполнения настоящего приказа будут привлечены к ответственности по всей строгости законов военного времени.

Бургомистр А. Никольский".

Приказ отпечатан на машинке, выглядит этот листок совсем обычно, но каким чужим миром веет от него!

- Пошли, пошли, нечего заниматься пустяками, - торопит Пресс.

Гуарий рвет объявление, колючий ветерок подхватывает мелкие клочья и, кружа, уносит по улице.

У крепкого деревянного домика с облупившимися крашеными наличниками останавливаемся. Против окон свежим срезом желтеет широкий пень - старая ветла пошла на дрова.

Гулевой по-хозяйски распахивает дверь.

В небольшой прихожей, служащей одновременно и кухней, - большая русская печь. У шестка хлопочет пожилая женщина в платочке. Когда мы входим, она оглядывается, сдержанно, но как-то очень сердечно кланяется,

- Проходите, милые, проходите.

Из чистой половины показывается и тут же скрывается мальчишечья рожица.

- Сашка, сюда! - командует Гулевой.

Сашка, лет четырех-пяти, послушно выходит, исподлобья глядит на нас.

- Здравствуй, Саша! - говорит Машенька.

Сашка молча посапывает.

- Сколько тебе лет? - спрашивает Гуарий.

- А тебе сто? - неожиданно отвечает Сашка.

- Негодник! - ахает бабушка. - Ну, погоди, мать придет!..

Разговаривать с малышом мы явно не умеем, он это чувствует.

Пресс снимает шинель, укоризненно качает головой.

- Ну, чего смеетесь?

Он садится на корточки рядом с мальчуганом, протягивает руку.

- Здравствуй, Сашок.

Мальчуган со всего размаха хлопает ладошкой по широкой руке Пресса. Тот легко вскидывает малыша на руки, и удивительно, что Сашка не возражает.

- Обедать, Сашок, будем?

- Будем.

- Вот и договорились, - говорит Пресс и вместе с Сашкой подсаживается к столу. Он ерошит жидковатые Сашкины волосы, незаметно касается их щекой и тут же настороженно косится: не заметил ли кто? Меня Пресс не видит.

Хозяйка, смахнув слезинку, хлопочет у печки, подает на стол.

- Скучает без отца. Вот, как и вы, воюет где-то. Как летом взяли, так и не видали больше. В неволю-то мы уж без него попали.

- Трудно пришлось? - спрашивает Гуарий.

- Что, миленькие, говорить? Одно слово - неволя. Вы лепешечки-то кушайте. Горяченькие еще.

- Зря это вы, мамаша! Не велел же, а вы все посвоему! - досадует Гулевой. - Мука у них кончается, ничего нет. Говорил: стряпайте только из нашего! Самито как жить будете?

Женщина светло улыбается.

- Теперь, милый, не помрем. Сноха вон на работу пошла. Власть-то опять своя, чай, она не даст помереть.

- Правильно, бабушка! - горячо откликается Машенька.

- Конечно, доченька, правильно. Стыдобушка только - угостить вас нечем. Корова была, поросенка держали, курочек - все, как в прорву, ушло...

Прислушиваясь к быстрому ласковому голосу хозяйки, я наблюдаю за Сашкой. Мальчуган ест много, жадно, на покрасневшем носишке блестят капельки пота. Пресс подкладывает ему из своей тарелки мясо и, заметив, что я это вижу, грозно хмурится.

Дверь распахивается, на пороге появляется Левашов.

- Покормите странника, - шутит он и, увидев Пресса, вытягивается. Товарищ старший батальонный...

- Здравствуйте, Левашов. Доложите потом. Садитесь.

Капитан по очереди здоровается со всеми, улыбается, Его некрасивое обветренное лицо дышит радостью,

- Соскучился!

Гулевой открывает банку консервов.

- Не хочу, - отговаривается Левашов. - У гвардейцев обедал.

- Ну, тогда пошли, - встает Пресс. - Спасибо, мать!

- За что спасибо-то? Руки свои. Вам за ласку спасибо. С ужином не запоздайте.

Одеваемся и тут только замечаем на ремне у Левашова потертую кожаную кобуру. Оружия нам еще не выдавали. Гуарий, заблестев глазами, первый спрашивает:

- Откуда?

- Гвардейцы подарили.

- Интересно, - вмешивается Пресс. - За что?

- Да так, ни за что. Командир полка подарил,

- Щедрый командир!

- Покажи, - просит Гуарий.

Левашов расстегивает кобуру, подает ему тускло отливающий наган.

- Я думал - пистолет...

- Эх, молодежь! Наган лучше пистолета.

- Хорошая штука, - завистливо говорит Метников.

Пресс усмехается.

- Захотелось? Надоест еще, Метников, Война - долгая.

4

В этот раз с газетой заканчиваем быстро: выручают материалы Левашова. Они тем более кстати, что Кудрин задержался и приехал только вечером. Статья его пойдет в следующий номер, и, хотя задержка произошла не по его вине - застряла машина, - майор в наказание самому себе остается работать. У него хорошая черта - к себе он относится требовательнее, чем к любому литературному сотруднику.

В двенадцатом часу ночи расходимся по квартирам.

Хозяйка и ее невестка, молодая женщина, кормят нас ужином, стелют огромную постель. На полу - ворох желтой соломы, сверху ее покрывают брезентом, одеялами.

Прессу хотят уступить кровать, но он решительно отказывается.

- Не выдумывайте!

Сашка спит. Прикрыв дверь, мы сидим в кухне, вместе с хозяйками пьем чай. Гранович поужинал и отправился поболтать с девушками - они устроились в доме напротив. Гулевой вместе с наборщиками и шоферами - на третьей квартире. У них будет ночевать и Кудрин.

Аня, так зовут мать Сашки, задумчиво смотрит на огонь лампы, неторопливо рассказывает:

- Недолго они тут похозяйничали, а на всю жизнь запомним!.. Без крайней нужды на улицу, бывало, и не выйдет никто. На работу, конечно, гоняли. Все больше дороги расчищать...

- Так уж вы и чистили, - усмехается свекровь.

Быстрая улыбка пробегает по лицу женщины. От неверного света лампешки оно кажется еще более усталым.

- Это верно, - оживляется Аня. - До вечера, бывало, задание никак не выходит. Полицаи орут!