Избранный - Александр Филиппов

– Ну встава-ай… – жалобно гундела она. – Просыпа-а-йся-а… Вон, у тебя уже глаза открыты-ы…

Охнув от навалившейся одновременно с пробуждением головной боли, Корнев сел в кровати, схватил дочь, сделал вид, что хочет укусить.

– А-ам! Я тебя съем! Где у тебя пузичко?!

– Ой, папка, пока ты спал, тебе опять в рот кошки накакали! – отстранилась от него дочь. – Не дыши на меня!

– У-у! – рычал Корнев. – Я огнедышащий дракон!

В спальную заглянула Ольга.

– Не кошки отцу в рот нагадили, а дракон! – поджав губы, мстительно заметила она. – Змий зелёный. Папа уснул, а он того…

– Виноват, девицы-красавицы! – отпустив дочь, покаянно поднял обе руки вверх Корнев. – Бегу в ванную зубы чистить.

Чуть позже, сидя за кухонным столом и ковыряя вилкой горячую, разваливающуюся от переизбытка хлеба котлету, «экономную», по определению Ольги, вынужденной изворачиваться при очевидной скудности семейного бюджета, Корнев рассказывал, пытаясь оправдаться за вчерашний загул.

– И вот, представляешь, этот тип предложил мне в депутаты Государственной Думы… как это у них называется… баллотироваться! Пока обсуждали эту тему, выпили маленько.

– Маленько – это сколько? Литр? – уточнила Ольга, переворачивая на сковороде шкворчащие возмущённо котлеты.

– Да не-ет, что ты! Ну, бутылку конька уговорили под это дело. А я ж с ночи, не спамши… Вот и развезло.

– А пить-то зачем? – не принимала извинений жена.

– Так, говорю ж, на митинге был. Промёрз там, как собака. Ну, и думаю: выпью – что б не простыть! – обратился за помощью к медицинским аргументам Корнев.

– А на митинг тебя с чего занесло?

– Шеф послал. От нашей профсоюзной организации. Выступить поручил. Тут меня политолог этот… Минусов, заприметил. Очень ему моя речь с трибуны понравилась.

– Ну да, после бутылки-то коньяка ты, небось, соловьём разливался! – отходя от обиды, предположила жена.

– Да нет, я ж сперва выступил, а выпили мы потом! – оправдывался, пытаясь подцепить котлету на вилку, Корнев.

– Какой из тебя депутат, – Ольга пренебрежительно глянула на его неловкие с похмелья руки. – Там, небось, постоянные банкеты, торжественные ужины. А ты напьёшься вдрызг, и всё твоё депутатство на этом кончится!

– Обижаешь, мать… м-м… вкуснотища! – справился наконец с котлетой Корнев. – Да и не пьяница я вовсе. У меня от переутомления руки дрожат. Ты, как врач, должна понимать!

– И налить тебе рюмку для восстановления здоровья! – подхватила жена, и тут же отрезала: – Не дождёшься! Собирайся, пойдёшь с Иришкой гулять. А я без вас уборку затею. Окна заклею к зиме – ударят морозы с ветрами, мы тут, на девятом этаже, от холода околеем.

Корнев с радостью провёл бы весь выходной на диване, бездумно уставясь в телевизор и перескакивая с помощью пульта дистанционного управления с канала на канал, но сразу же согласился и, окончив поздний завтрак, отправился с дочерью на прогулку в ближайший скверик.

Погода была мерзопакостная. От низких, багрово-чёрных, напоминающих обширный кровоподтёк, небес, тянулась, липла к земле туманная, густо, до першения в горле перемешанная с выхлопными газами, хмарь. Потемневшие от сырости, изломанные, засохшие ещё с лета от автомобильного чада деревца сквера, потеряв последние листья, стыли в мёртвой недвижимости под холодным ветром, и надо было обладать поистине ангельским восприятием жизни пятилетнего ребёнка, чтобы скакать счастливо на одной ножке, и сыпать, сыпать вопросами.

– Пап, а пап! А если собрать листья с земли и опять на ветки повесить, они оживут? А что в небе останется, когда вся вода из туч вытечет? Спорим, ты на одной ножке вон до той скамейки не допрыгаешь, а я – запросто!

У Корнева болела голова, его мутило слегка, но он, подогнув левую ногу, добросовестно прыгал на правой – раз, другой, третий, а потом виновато вставал на обе ноги, отдыхая.

– Нет, так нельзя! Ты жульничаешь! – смеялась звонко Иришка, и прощала великодушно: – Это потому, что ты старый и большой. И прыгаешь как медведь – топ! топ! А я маленькая, лёгкая, как кузнечик. Смотри! Скок, скок!

Она порхала по пустынной аллее вдоль окостеневших кустов, а Корнев смотрел ей вслед и думал, что он, пожалуй, со многим опоздал в этой жизни. Например, поздно женился, обзавёлся ребёнком. Всё некогда дураку было. Вначале учился истово – а как же иначе, ведь профессия врача – святая, и он зубрил почти наизусть содержание огромных и неподъёмных, как фибровые чемоданы, фолиантов. Однако просто знать в медицине – мало, надо ещё многое уметь, и он сутками пропадал в провонявшей формалином анатомичке, пока не научился владеть скальпелем виртуозно, словно д’Артаньян шпагой. Он спасал больных, рискуя порой своей репутацией, брался оперировать в случаях, когда более опытные и именитые коллеги отказывались, опасаясь неприятностей вследствие летального схода, и стал-таки, чудом не угодив под следствие и статью, высококлассным хирургом.

Он женился в тридцать четыре года, на такой же упёртой, озабоченной прежде всего благополучием чужих ей людей, докторше, Ольге. Ей тоже было почти тридцать, так что Иришка оказалась у них поздним, первым и, судя по всему, последним ребёнком.

– Прямо как в сказке, – горьковато шутила порой Ольга. – Жили-были старик со старухой. И была у них единственная дочка, Ирочка…

Жили они действительно скромно, тихо, если не считать редких алкогольных эксцессов Корнева, перебивались от зарплаты до зарплаты, пополняя скудный семейный бюджет подношениями благодарных пациентов – плиткой шоколада, коробкой конфет, баночкой кофе…

На первых порах такие подачки смущали их, потом, с годами, стали привычными, воспринимались как некая доплата бартером, за профессионализм, тем более что врачами они действительно были хорошими.

И всё-таки, несмотря на ровное и благополучное, в общем-то, по большому счёту, бытие, многое в устоявшейся жизни не устраивало Корнева. Отсюда и выпивки, которые случались всё чаще и без особого повода, как, например, вчерашняя. А как, объясните пожалуйста, можно ещё существовать в этом мире, где никто, кроме самых родных и близких людей, не любит и не ценит тебя, и где ты, как врач, обязан оказывать помощь всем, а тебе, в свою очередь, никто не обязан ничем, и где вместо благодарности за спасение жизни, спасителя хватают и трясут за грудки? В мире, в котором, отстояв ночь в операционной, вернув с того света какого-нибудь бедолагу, ты получаешь за это плату меньшую, чем сантехник, починивший старенький унитаз, а вне больницы постоянно рискуешь нарваться на хамство в ответ на пустяковую просьбу, которая не требует затрат и тысячной доли энергии, потраченной тобой на то, чтобы спаси одного из представителей их, обывателей, стаи…

Корнев попытался прогнать досадные мысли, настроиться на лирический лад, соответствующий прогулке отца с любимой дочерью тихим днём поздней осени, но не смог. Крепко засела в мозгу, червячком-паразитом точила досада на то, что обидела его судьба, обошла, недодала в жизни по-крупному.

Он вспомнил вдруг себя – маленького, в Иришкином, кажется, возрасте, в детском саду ещё. Они, дети, удачно выступили с песнями и танцами на каком-то утреннике, – тогда проводили «утренники», приуроченные к советским праздникам – 1 Мая, 7 Ноября… Воспитательница, принаряженная в расшитый стеклярусом длиннополый сарафан и кокошник, пританцовывая и кланяясь низко, обошла сидевших чинно на скамеечках детишек, демонстрируя им приз: водруженный на расписной поднос торт – роскошный, нежно-розовый, многоэтажный, и, конечно же, вкусный до умопомрачения, а потом, так же пританцовывая легко и кланяясь гибко, унесла сказочно-воздушное угощение, и больше дети этого торта в глаза не видели, так и не отведали ни кусочка.

Отчего-то и сейчас, тридцать пять лет спустя, Корневу остро захотелось попробовать того лакомства – казалось, что ничего вкуснее в жизни он не ел и уже есть не будет…

– Доктор! Геннадий Михайлович! – внезапно окликнули его.

Корнев оглянулся в растерянности. Незаметно они с Иришкой дошли до конца аллеи, где сквер пересекала оживлённая городская магистраль. На её обочине приткнулась забрызганная грязью по самую крышу белая «пятёрка» дорожно-патрульной службы. Пожилой гаишник приветливо помахал полосатым жезлом. Когда Корнев приблизился, милиционер взял под козырёк, представился шутливо:

– Прапорщик Пугаченко!

– Здравствуй, Семён Захарович, – пожал ему руку доктор. – Дежуришь?

– Да вот, нарушителей караулю… Гляжу – сосед с дочкой гуляет. Дай, думаю, поздороваюсь!

– А я уж решил, что не там улицу перешёл, – улыбнулся Корнев.

Жившего в соседнем подъезде прапорщика он несколько лет назад поставил на ноги после серьёзной автомобильной аварии, и с тех пор тот не упускал возможности при редких нечаянных встречах в очередной раз поблагодарить доктора.