Московские встречи - Иван Рахилло

— Вы! А ещё кто?

— Мои товарищи тоже не понимают…

Маяковский мрачно посмотрел на ехидного молодого человека:

— Нужно иметь умных товарищей!

Под дружный смех и аплодисменты слушателей спор на том и закончился.

Лето 1928 года. Донбасс.

В шахтерском клубе сегодня вечер Маяковского. Публики полно. Несколько начинающих поэтов из шахтёрской молодежи пробралось за кулисы.

— Товарищ Маяковский, опоздали, посадите куда-нибудь.

— Куда же я вас посажу? — задумывается поэт. — Ну ладно, занимайте места в оркестре!

Обрадованные хлопцы пролезают под сцену и рассаживаются внизу, вдоль барьера. Маяковский сегодня в ударе, он с особым воодушевлением читает для шахтёров. В конце выступления поэт обратился к публике:

— Товарищи, некоторые досужие лица ставят мне в упрек, будто я непонятен рабочему классу… Давайте говорить по душам: понятен я вам или нет?

— Понятен! — многоголосо отвечает зал.

Лицо поэта озаряется благодарным светом. Но вот из темного угла раздаётся скрипучий голос какого-то интеллигента в очках:

— Когда читаете лично, то понятен. Но вот уедете — и снова всё будет непонятно. У вас нет последователей, товарищ Маяковский.

— Это у меня нет последователей? — весело возражает поэт и вдруг, обращаясь в оркестр, неожиданно рявкает во всю мощь своего громоподобного голоса:

— Встать!..

К общему удовольствию всех слушателей, хлопцы как один вскакивают на ноги.

— А это что, не последователи? Вот они! — И Маяковский широким жестом обводит вдоль оркестра, где стоит шеренга его молодых друзей.

Готовилось открытие выставки, посвящённой двадцатилетию литературной работы поэта. Владимир Владимирович, без пиджака, в клетчатой жилетке, распоряжался развеской плакатов и афиш. Я пришёл помочь ему.

— Как находите? — поинтересовался Маяковский.

Он прошёл со мной по выставке, держа в руках молоток.

— Замечательно. Но эти книги и плакаты хорошо всем известны. А вот фотографий, отражающих вашу жизнь и работу, почему-то не видно. Мне кажется, это было бы как раз интересно…

— Вы думаете?.. — неуверенно спросил Маяковский. — По-моему, это неинтересно.

— Наоборот. Читатель всё хочет знать о вашей работе.

— Проработал двадцать лет, — с невесёлой усмешкой сказал Владимир Владимирович, — и даже выставочного каталога не напечатали…

В самом дальнем углу выставки, за щитами, повесили несколько семейных фотографий Маяковского. Они неизменно привлекали внимание посетителей.

Из-за границы впервые привезена звуковая киноаппаратура. Мне поручено переговорить с Маяковским о записи его выступления для звукового экрана. Это было за несколько дней до его смерти.

Встретились в Доме Герцена, на втором этаже, в коридоре.

Вечерело. Владимир Владимирович молча смотрел в окно, он чем-то был расстроен.

Со всем жаром души стараюсь убедить Маяковского записаться на пленку.

— Так мастерски читать, как вы, никто у нас не умеет, да и не сумеет никогда. Это будет необыкновенно: Маяковский говорит с экрана!

— Задумано хорошо, — согласился Владимир Владимирович, — но, к сожалению, врачи запрещают мне выступать. Из-за горла… Я надорвал голос.

— Тем более! Один раз запишитесь, и вас будут слушать миллионы. Это же на века. Навсегда.

— Для кино, пожалуй, выступлю. В последний раз, — добавил задумчиво Владимир Владимирович.

Он стоял возле окна, заведя руки за спину и опершись на палку, изжёванная папироса перекатывалась из угла в угол его большого выразительного рта. Нахмуренно глядел он в голый сад, и в его грустных глазах ало отражалось вечернее солнце.

Дом творчества писателей «Малеевка» в те годы ещё не был связан телефоном с Москвой. Газеты приходили сюда с большим опозданием.

Запомнилось солнечное весеннее утро. По ступенькам поднимается приехавший из Москвы писатель Артём Весёлый.

— Застрелился Маяковский, — сообщает он вместо приветствия.

Никто не верит. Какая чудовищная нелепость!..

Улица Воровского запружена народом. Конная милиция. Люди на крышах, на деревьях, на карнизах домов.

Из дверей клуба выносят огромный гроб, задрапированный в чёрное и красное. В гробу Маяковский.

Прощальный митинг.

За воротами гроб устанавливают на платформу грузового автомобиля. Среди провожающих много вхутемасовцев, искренних друзей и почитателей поэта. Художник Георгий Нисский стоит на платформе с открытой головой.

Процессия направляется к Арбатской площади. Знакомый репортёр из «Безбожника» шагает рядом и рассказывает:

— Как раз накануне, тринадцатого, я был у Владимира Владимировича дома. Мы выпускали юбилейный номер журнала, где было запланировано приветствие Маяковского. Я направился к нему за факсимиле: мы под каждую статью даём личную подпись автора. Пришел к нему на Лубянский проезд утром, часов в одиннадцать. Владимир Владимирович встретил меня с мохнатым полотенцем через плечо, шёл умываться. Ой извинился и пригласил пройти в комнату.

— Там на камине фрукты, питайтесь, — гостеприимно предложил он, — я сейчас буду готов.

Я рассказал о цели моего посещения. Маяковский взял ручку и, написав на квадратике бумаги свою фамилию, пошутил:

— Только не подделайте вексель!

— Не годится, — сказал я, — синие чернила…

— Где же я возьму чёрные? — нахмурился он.

В это время постучали в дверь — пришли с подпиской на какое-то издание. Переговорив с девушкой, Владимир Владимирович снова стал искать чёрные чернила. Я посоветовал ему развести в чернильнице засохшие. Он обрадовался моей выдумке и, вырезав из плотной бумаги квадратик, расписался на нём вторично, уже разведёнными чернилами.

— Теперь подходит, — заявил я.

— Вот и прекрасно!

На прощанье он насильно всунул мне в руку пару мандаринов.

— Питайтесь, фрукты полезны для здоровья…

Никак не могу смиряться с мыслью, — добавил собеседник, — что у него в кармане уже лежала заготовленная предсмертная записка. Ведь она помечена двенадцатым числом.

Печальная, незабываемая весна 1930 года…

Пришла война. Враг на советской земле. Он бомбит наши города и села. В эти суровые дни всё переплавлялось на победу — и горе, и радость, и трудовой порыв.

Возникла мысль — к юбилею комсомола построить для фронта сверхплановый боевой самолёт «Владимир Маяковский». На авиационном заводе, где я работал в то время, парторг ЦК и директор завода поддержали идею. Посоветовались с комсомольцами и лётчиками-испытателями. Одобрили.