Палаццо Дарио - Петра Рески

Когда Ванда впервые встретила Марию, она не смогла понять ни единого слова из того, что та наговорила. Слова Марии неслись на Ванду, как ураган. Тут дело в диалекте, вначале считала Ванда. Как все венецианцы, Мария говорила на том загадочном языке, из которого каждое следующее столетие вымывались поочередно твердые согласные. На Ванду венецианский диалект производил впечатление детского лопотания. Потом, правда, Ванда заметила, что Марию не понимали и сами венецианцы. Ее никто не понимал. Радомира это не смущало. «Важнее то, что она меня понимает», – говорил он.

В библиотеке второго этажа piano nobile она могла бы увидеть темнокожего слугу Микеля, развалившегося в кресле и листающего «Vogue». Он был втиснут в свою ливрею, как в облачение перед причастием. Воплощая свою венецианскую мечту и обустраивая дворец, Радомир подчеркивал ценность каждой мельчайшей детали и, конечно, не мог допустить, чтобы в его ренессансном дворце на всемирно известном Большом канале не было настоящего венецианского мавра.

– Только не надо филиппинцев, – часто повторял Радомир, – которые не знают, с чего начать, чтобы почистить светильник!

Когда-то Микель приехал из Эфиопии в Италию изучать машиностроение, но был нанят Радомиром в качестве своего рода горничной и забросил учебу. Радомир всегда хвалил благоразумие своего эфиопского слуги. О нет, нет, нет! О том, чтобы силой впихивать его в ливрею, не могло быть и речи. Он, Радомир Радзивилл, убежденный монархист, но не мучитель людей. Микель, конечно же, сам, по собственной доброй воле, решил, что неприлично встречать gentiluomo в джинсах и свитере.

Он попросил время подумать, выкурил на кухне сигарету и сам принял решение отныне носить ливрею. В течение нескольких лет Радомир отшлифовал своего лакея по всем правилам: его итальянский был безупречен, включая passato remoto12, его французский impeccable13 (язык королей – поэтому необходимая принадлежность Палаццо Дарио). Микель отвозил Радомира на вечерние собрания и забирал его оттуда, отвечал на телефонные звонки и напоминал хозяину о его встречах. В свой последний приезд Ванда наблюдала, как в Кампо Санта Мария дель Джильо Микель поднял на руки одетого в костюм мандарина дядю и перенес его через лужу, так как бархатные туфли его господина не должны были пострадать. В присутствии Радомира Микель всегда походил на статую Виктора Эммануила. И только когда хозяин был в отъезде, он позволял себе немного расслабиться. Тогда он собирал друзей, продавцов сумок из Сомали, и забивал с ними несколько косячков на кухне у изразцовой печи. Там же играл магнитофон с Бобом Марли, и они выстукивали ритмы его песен на латунных кастрюлях Марии.

В мираже прозрачного дворца наконец появился Радомир в его излюбленном месте в доме – в так называемой «роскошной» ванной. Во дворце не было другого места, где Радомир проводил бы так много времени, как в этой монументальной ванной, в которую никто, кроме Микеля, не имел права входить. Роскошная ванная должна была имитировать Альгамбру, однако при этом выглядела как люкс в отеле «Holiday Inn», – думалось Ванде. Золотые краны и розовые арки. Воплощенная в мрамор мечта французской герцогини де ла Бом Плувиньель, которая жила в этом дворце на грани веков. Ванда представляла себе, как Радомир сидел в ванне спиной к двери, обязательно, как ей казалось, с маленькими желтыми пластиковыми гантелями в руках. Она видела, как он по-птичьи поднимал и опускал руки. Она знала, что он придавал огромное значение физической закалке и оздоровлению.

Микель ожидал Ванду на причале. На его крупной и высокой фигуре красная лакейская униформа и особенно короткие штаны выглядели опереточно. Он зябко поеживался. В стенах дворцового причала было холодно, сыро и темно, как в турецкой бане без пара. Радомир часто говорит, что целые поколения венецианских студентов-архитекторов посвящали свои дипломные работы этим мраморным аркам, сводам и колоннам пристаней и причалов позднего средневековья и Ренессанса. Мраморные своды подмывали приливы, и они были сплошь покрыты оспинками и щербинками из-за бесконечных затоплений. На причале Сопрапорта две мраморные фигурки мальчиков, у которых вода отгрызла крайнюю плоть, держали на руках бирюзово-белый полосатый герб рода Дарио. Все, что когда-то было в них прекрасно, открошилось и исчезло: члены, локоны, носы – теперь соль вгрызалась уже в их лица. У одного из них в нижней части лица зияла такая каверна, словно он болел проказой.

Вслед за Микелем Ванда поднялась по лестнице на второй этаж. Коридор украшали позолоченные розетки из гипса – образцы жуткого рококо – пояснил Ванде Радомир в ее первый приезд. Но что поделаешь? В течение пяти столетий палаццо переварил всех своих обитателей, хладнокровно и молча. Кто-то из них верил, что сможет выразить себя, сооружая мраморный фонтан, другой пытался воплотить свои творческие порывы в оборудовании дворца кухонным лифтом для доставления кушаний на верхние этажи. Но то, что все его жители ценили как индивидуальность дома – бело-золотистые изразцовые печи эпохи рококо и потолки, украшенные гипсовыми розетками, было ничем иным, как ничего не стоящей мишурной отделкой, которая, однако, не смогла испортить и истинную оригинальность и индивидуальность Палаццо Дарио.

Из трех этажей палаццо Радомир занимал в основном только третий. На втором этаже, то есть первом из piano nobile, можно было жить только летом. Sovraintendenza, Управление по охране памятников, запретило обогревать этот салон с целью сохранить в нем уникальные образцы лепнины. Поэтому мебель второго этажа дремала в зимние месяцы под белыми простынями. Радомир открывал этот piano nobile только в исключительных случаях, например, когда принимал фотографов из издательств, выпускающих альбомы Венеции, естественно, за определенную денежную компенсацию. Ему было все равно, в каком именно альбоме появятся фотографии его дворца: «Жизнь в Венеции», «Венецианские палаццо», «Палаццо всемирно известного Большого канала» – Радомир и его Палаццо Дарио должны были фигурировать в любом из них: Палаццо Дарио – вид с воды; Палаццо Дарио – вид со стороны сада; деталь мраморного фонтана у входа; фонтан второго этажа; роскошная ванная третьего этажа. В некоторых альбомах на фотографиях появлялся даже Микель в красной ливрее, стоящий в дверях в позе швейцара.

Ванда поднялась на второй этаж. Оконные стекла, отлитые с добавлением щедрой порции свинца, окрашивали салон в ярко-розовый цвет. Радомира здесь не было. Розовый салон был забит мебелью, из которой можно было до сих пор пользоваться только кушеткой в стиле ампир. Все остальное: стулья с изящными ножками, сундуки, шкафы, комоды, великолепные инкрустированные столики и секретеры из корневой древесины – казалось, всем своим видом демонстрировало возмущение от самой мысли использовать их по предназначению. Среди множества отдельных предметов парными были только две китайские вазы и две статуи – монголоидного вида Геркулесы, которые раздирали пасти львам. Несколько венецианских мавров в красно-золотых ливреях держали канделябры. Несколько обветшалых оруженосцев эпохи Возрождения ухватились за свои мечи. И портреты. Они стояли вдоль стен и ждали, когда же им найдут нужное место на стенах. Когда Ванда приезжала сюда в первый раз, Радомир жаловался, что никак не может решить, куда их повесить: дожа с носом пропойцы рядом с темноволосой неизвестной, голова которой была несоразмерно мала по отношению к ее декольте? Или эту брюнетку лучше было бы пристроить к господину в напудренном парике, сложившему губы словно для поцелуя и державшему письмецо, на котором стояла печать «Послу Венеции в Вене»?

Присутствие Радомира Ванда почувствовала по запаху. Это был запах старого человека, припудренного фиалковым тальком. Из розового салона она прошла в темную, почти черную столовую с деревянной обшивкой стен с резными орлиными головами и трубами из раковин, с барельефами морских нимф, пегасов и изогнутых драконьих тел. Вслед за Микелем Ванда прошла дальше в библиотеку. Рядом находилась спальня Радомира с обтянутыми охристой камкой стенами и люстрами из муранского14 стекла.

Она опустилась в кресло и услышала, что Радомир подходит, покашливая.

– Моя дорогая! – сказал он и обнял ее, рассеянно, как все очень занятые люди.

Для своих восьмидесяти двух лет Радомир держался молодцом и выглядел, как семидесятилетний. С годами его лицо лишь немного вытянулось. Его белые волосы были аккуратно причесаны на пробор, как у школьника, глаза, как прежде, голубые, Радомир был утончен и изящен, но его старческие ноги были слишком тонкими, как у комара. Раньше он был значительно полнее, и было время, когда он даже обзавелся брюшком, но потом превратился в одержимого адепта здорового образа жизни.

Отец Ванды считал, что Радомир – это просто чудо медицины: в погоне за очищением организма он в довольно преклонном возрасте довел себя до анорексии.