Трагедия, чтобы скрыть правду - Генри Ким

– О, господи! – дышит допрашиваемая. – Я не знаю о митинге. Пятьдесят первая. Слушайте, знаете что, неловко.. что у меня лифчика нет, вы не смотрите, пожалуйста.

– Было б чё смотреть. Смотри, она не мылась неделю.

– Они все такие, – поддакивает второй.

– Как узнали о митинге?

– Я отказываюсь отвечать.

– Твою мать, ну ради чего? Шизанутые, вы шизанутые! – о, тут и женщину, что допрашивает, довели. Из-за стены непонятно, Катерина Владимировна это или Лидия Семёновна.

– Меня мужчина при вас избивает, а я шизанутая?

Всё-таки один мужчина. И как я так слушаю?

– Да, даа!

– Я поняла.

– Надо пальцы ей… неудобно…(не расслышал) Вы, мать вашу, живёте в этой стране и идёте..

– Вы сейчас током меня собираетесь бить?

– Да, двести двадцать. Встань, щас девочка тебя сфотографирует.

– Я отказываюсь фотографироваться.

Звук удара.

– Ой, спасибо. Так, ударили по лицу бутылкой с водой.

Удар.

– Ой.

– Ну.

Удар.

– Ой.

– Она, мне кажется, кайфует. Посмотри на неё, ну да, это чмо. Маргиналка, ёпт.

А вот следующую фразу я очень хорошо представил. Кесарев не раз при мне так делал. Вот он доводит до точки такой определённой, ещё не кипения, но близко, когда допрашиваемый ещё надеется, что всё будет хорошо, после ударов, унижений и прочего, и наклоняется, как бы сверху вниз так нависает, как коршун.

– Чё, ты думаешь будет за это чё? Начальник сказал херачить вам нахер. Ну? Президент на нашей стороне. Вы – враги народа. Щас забьём тебя здесь до смерти, и всё, дело в шляпе. Ещё премию за это получим.

– Место работы?

– Я отказываюсь.. в связи с пятьдесят первой статьёй Конституции.

– Нам надо анкету заполнить, слушай. Скажи и всё, отпустим.

– Ай, волосы больно! – кричит допрашиваемая.

– Больно, мне больно, – поёт Кесарев. Он любит эту песню.

Удар.

– Нет, придётся сказать.

– Давайте, бейте меня. Я не буду вставать уже.

Грохот.

– Телефона у тебя больше нет. Он стал футбольным мячиком.

Не хватает уместной шутки про отказ фотографирования. Наверное, устал Кесарев. Он точно работал два дня назад, и вроде оставался ещё на сутки. Не удивлюсь, если его смена до сих пор идёт.

– Вы сломали мне экран сейчас.

– Получилось так. Случайно, да? Она заходила, поскользнулась. Смотри у нас тут три свидетеля? Давай, вставай.

Но встать пришлось мне.

Фёдоров подходит ко мне, мерит грозным взглядом и жмёт руку.

– Заходи, – говорит он, открывая дверь ключом.

– Ну, рассказывай, – приказывает майор, как только я сажусь на стул.

– Фуф, ну, я говорил уже, я ничего не помню. Но вы сказали, что здесь мои документы.

– Подожди. Сначала расскажи мне, как ты в отделе оказался.

– Меня Ваня привёз.

– Да не сейчас. Позавчера в сто сорок седьмом участке.

– Не был я там.

– Да что ты говоришь? Хотя, может, и правда не помнишь. И не помнишь, как тебя на митинге задержали?

Вот тут вот у меня замирает сердце. Жизнь начинает окрашиваться, как будто до этого была бесцветно-серой. Теперь становится чёрной.

– Тааак.. говорю честно. Я чуть вспоминаю, помню протесты в центре, были же, да? Или это прошлые? Было чё то? Я, наверное, где-то там из метро выходил. На машине в час пик туда не поедешь.

– Не поедешь, значит.. Ты мне затрахал мозг уже, скотина! Ты там на шалаве какой-то валялся. Орал и скандировал!

Кот начальника Барсик запрыгивает на стол, попадает под горячую руку, и тут же слетает вниз, скрипя когтями по столешнице.

– Ууу, не дай бог следы останутся! – грозит коту начальник. – Только принесли, всё никак не научится.

– Ты какого хрена там делал? – обращается уже ко мне майор. – Ты переметнуться решил? Забыл, за чей счёт жрёшь и спишь! Кто тебе служебку выдал?! Ты чё в край охренел?

Я молча смотрю в пол и, как в детстве, хочу, чтобы это быстрей закончилось.

– Какого хрена мне звонят ночью: тут нашего взяли! На митинге! В мясо невменяемого! Ты понимаешь, как я себя почувствовал? Они ведь мне ещё говорить не хотели! Замнём, сами разберёмся! И ты против меня, против них пошёл?! Ты им ноги целовать должен, они за тебя вступаются, а тебе на них положить… Вот ты мне скажи, ты стал таким смелым, что ширнулся и пошёл на митинг воевать?!

– Я не ширялся.

Майор ухмыляется. Да, думаю, он всё прекрасно знает.

– Ты же не помнишь.

– Не помню, но, – я пытаюсь отмазаться, – по утру состояние другое было.

Фёдоров замахивается, но бьёт по столу, хотя руки у него длинные.

– Рот закрой и впитывай! Какого хрена я должен ночью ехать и упрашивать тебя к нам забрать? Как домой тебя отвезли, ты тоже не в курсе? Надо было тебя здесь оставить, но уж сильно глаза мозолил.

Мне вспомнились мокрые от снега штаны и окоченелые пальцы.

– Я перевожу тебя в другую часть. Понял?

– Понял, – ничего спрашивать уже не нужно.

– В деревню. На пару месяцев. Ничего серьёзного, надеюсь, не произойдёт. Увольнять тебя сейчас не вариант, попробуем пересидеть. Но ты мне должен! Я за тебя сотку отдал, сотку мне и вернёшь! Проглотил?

Я молча сглатываю слюну.

– Теперь к твоим вещам, – майор встаёт, подходит к сейфу и открывает его ключом. – Телефон твой у меня, держи. Он целый, но я выключил – он достал звонить. А вот доки твои там остались. Не захотели отдавать – сказали, как оклемаешься, приедешь – отдадим. Ты там им пол заблевал вроде, локтём кому-то заехал. Не знаю, сколько приврали, правда, но, тем не менее.. Короче, съездишь туда, извинишься, и с документами быстро домой. Собирай вещи, за город тебя отправляю. Завтра. Старый отдел на северном съезде знаешь? Туда и поедешь. Там отдел пустой, только техника старая – поохраняешь её пару месяцев. Никто не приходит, можно спать, плитку электрическую поставишь, чайник. Не пить! Опять что выдумаешь. Пару раз пришлю кого-нибудь проведать тебя. Ночевать там будешь, там тепло, говорят, только от крыс отбиваться. Дома не появляйся, не дай бог, журналюги явятся – они-то могут раздуть. Завтра в девять там пересменка. Последняя. Потом два месяца там только ты. До магаза можно сходить, но надолго не уходи, за технику отвечаешь – там шпаны полно. Тебя завтра ждут. Так, вроде всё. Ты всё, понял?

– Понял, – киваю я головой.

– Неправильный ответ.

– Понял, товарищ майор.

– Так-то. Всё иди.

Как-то в средней школе, когда я уже стал более-менее хорошо учиться, я пришёл в школу в субботу на три урока и разом получил четыре двойки и несколько троек. Тетради раздали. Маму шокировал. Мало того, в тот день она отмечала свой день рождения. И когда она увидела мой дневник, у неё было такое лицо, что весь праздник выветрился моментально. Только тогда я испытал такой же силы жжение в груди, обиду и непонимание происходящего.

После выхода из кабинета, я словно законно лишился всего. Моя жена уехала к тёще. Моя работа пошла псу под хвост. Моя карьера похоронена под плинтусом. И всё это произошло будто во сне. В кошмаре, воплощённом в реальность и не