О сеньоре Красная Борода, рыцаре, влекомом сокровищем, но не обретшем оное - Гелена Гринева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоит ли удивляться? Это же рыцарский роман, а в настоящем рыцарском романе так и должно быть. Куртуазный роман — произведение сугубо светское, духовное лицо в нем присутствует в роли статиста, чья реплика сводится к сакраментальному «кушать подано». В одном знаменитом куртуазном романе епископ действительно появляется в связи с кулинарной тематикой. За славным рыцарским столом сие высокое духовное лицо возникает так некстати, что автор начинает маяться — к чему бы его приспособить. Наконец, повествователь находит почтенному достойное занятие: священник благословляет трапезу героев, а потом, когда рыцарский пир достигает свойственной ему удали, благоразумно исчезает из повествования. Заглянем под крышку — интересно, какие кушанья благословляет святой отец в нашей истории?
Времена Барбароссы — самый разгар крестоносного движения на Востоке против врагов христианства, неверных. Ситуация на Востоке осложняется каждый день — идея «священной войны», на которую так ставила Церковь, терпит унизительное и разгромное поражение. В Европе, обобранной ради бездарных действий на Востоке и оскорбленной несостоятельностью собственного героического имиджа, идея крестоносных походов становится все более непопулярной. И в этот момент — ну совсем, кажется, неподходящий! — католическая церковь опять поднимает вопрос о крестовых походах. Сейчас, когда ненависть к неверным сменилась обиженной усталостью, а главный неверный — Саладин — стал вдруг необычайно популярен в героических и благородных жестах! Отвернувшись от тьмы неверных, Церковь решает вопрос о допустимости крестовых походов против… христиан. Христианская католическая церковь в лице понтифика своего разрешает объявлять крестовые походы против христиан…если это служит благу и процветанию Церкви. Папство тем самым выводит себя за рамки христианской морали. После этого папы могут послушно ездить в обозе короля или примыкать к повстанцам, могут торговать тиарой или звать на священную битву — кушать уже подано, буйный пир начался. Попущенная Западная Европа срывается в пропасть мракобесия: Барбаросса утюжит устроеннейшую часть западного мира — Италию. Крестоносцы бездарно и бессмысленно разоряют золотую Византию, лишая западный мир образца христианской цивилизации. Жесточайшие Альбигойские войны уничтожают провансальскую культуру, лишая западный мир возможности принципиально новой светской цивилизации. Разгромлен орден тамплиеров — и Западная Европа лишается не только новых идей, подстегивающих европейское сознание, но и созданных орденом экономических, банковских, заемных, вексельных связей, развитых дорожных и почтовых структур. Западная Европа добровольно и с одобрения церкви набавляет себе лет двести смутного, вязкого заточения в прошлом. Для чьего блага обрывается бег жизни? Кто толкает брата на братоубийственный грех? Кто свивает в кольцо пусть тяжелую, но прямую дорогу?
ГЛАВА ПРЕЖНЯЯ,
в которой мы возвращаемся к сеньору, а он возвращается к своим коммунарам
За исключением первого, «коронного», все остальные свои походы в Италию Фридрих Барбаросса называл без обиняков военными. Его войско состояло из брабантских наемников, во всей Европе имевших славу самых жестоких головорезов. Личный императорский секретарь, канцлер Рейнальд, осел в Италии, опутал ее сетью осведомителей. Упоминание о Рейнальде и его карателях приводило в трепет самых пламенных гвельфов. Говорят, когда в 1162 году Барбаросса разорил Милан, триста самых достойных горожан ползли к нему в пыли, посыпая головы пеплом, умоляя пощадить их белый город и невинных младенцев и женщин. Ничто не дрогнуло в лице сеньора Красная Борода. Он сухим, будничным голосом приказал казнить триста миланских заложников, изгнать из города всех горожан, а три тысячи самых рьяных отправить в ссылку (представляя себе население пусть и большого, но средневекового города, понятно, что мера эта нечеловечески жестокая — практически все взрослое население). А потом, изнывая от жары и скуки, до конца проследил, как брабантцы сровняли великолепные стены с землей, засыпали ров и завалили кафедральный собор. Фридрих давно уже находился вне круга христианской морали…
Германский эпос, выплеснувший злосчастное кольцо всевластья на берег немецкой культуры, не знал христианской морали. Но он развивался в мире, где достаточно явно проходила грань между моралью человеческой и нечеловеческой. Гунтер, брат Кримхильды, — славный парень. Он подвержен человеческим страстям, он влюбляется в девушку, он ценит дружество своего нового родственника, брата по закону — Зигфрида. Мысль о предательстве ему противна — потому что это противно человеческой морали. Если бы Зигфрид был таким же славным парнем, как Гунтер, ничего бы не произошло. Но Зигфрид — хранитель клада, на который наложены злобные чары. Когда Гунтер решается на бесчестное убийство, он делает выбор между человеческой и нечеловеческой моралью — в пользу последней. Это древняя таинственная сила выбирает его. Сокровище Нибелунгов останавливает бег жизни, поднимает руку брата на брата, дает власть и богатство. Взамен же — малость. Гунтер становится рабом и орудием кольца. К нему прирастает имя Нибелунга и лишенный пространства и времени мир, прилагающийся к сокровищу…
Никакой логикой, даже жадной логикой имперской экспансии, необъяснимо столь упорное кружение Барбароссы по Италии. Уже через десять лет его правления германские принцы отказывались участвовать в его итальянских экспедициях, еще через два года они перестали поставлять ему войска. Еще через семь лет не хватало денег, чтобы содержать наемников, и Барбаросса между боями объявлял армию распущенной, обрекая брабантцев на голодный разбой в поисках «курки, яйки». Однажды Бернард Клервоский посоветовал папе, погрязшему в битвах с республиканцами за Рим: «Оставь Рим, и твоим будет мир». «Если мы завоюем Милан, — писал хронист Барбароссы, — мы завоюем весь мир». Вот разница подходов, продиктованная службой разным полюсам души: откажись от малого, от искусительной материи, сделай шаг назад — и пространство добавится, в том числе и за счет благодарностей и симпатий, а это немалое приращение, ведь оно идет из неизмеримых запасников душ. Другая грань — ни шагу назад, вытаптывай пятачок своего в топком пространстве иного — потому что отступать некуда: кольцо власти стягивается, как кожаный ремешок, как петля…Каждый свой поход на Италию Барбаросса знаменует очередным «унижением» Милана. Он разорял город до основания, лично сжигал кароччо — коммунарскую повозку со знаменем св. Амвросия. Ронкальское соглашение — знаменитое безжизненным пафосом антиитальянской тирании — было обнародовано Барбароссой после тотального уничтожения города. Барбаросса, вглядываясь в не улегшийся еще прах миланских руин, мечтал, видно, разъять так всю непокорную Италию, развеять ее естественные свободы, полисную гордыню, стойкий иммунитет к немецкой властности и порядку. «Униженный» мир — мечта нового Нибелунга. Но время и пространство будто издеваются над императором, превращая наутро в ничто все, чего он достиг в героическом сне. Каждый следующий раз навстречу Барбароссе вставал Милан. Мираж. Наваждение. Приговор. Развеянные частицы зачарованной земли слеплялись вопреки воле императора.
…Кримхильда, вдова Зигфрида, решив отомстить его убийцам, новым Нибелунгам, призывает их к себе, на чужую, неприязненную землю. Зачем Гунтер отправляется в путь, ведь он догадывается о намерениях сестры? Пророчество, полученное в дороге, лишь подтверждает его предчувствие. Вопреки логике он не сворачивает с гибельного пути. Он переправляется через пограничную реку его земли. И отпускает челн по течению. Все пути отрезаны. Почему? Неужели он осознанно идет за справедливым возмездием? Нет, он идет, повинуясь чарам, темному договору со своим сокровищем — покорно исполнять ответную часть обета.
Что заставляет сеньора Красная Борода, уже с бородою седою и редкой, вновь глотать горькую пыль итальянских дорог?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой наш герой отвязывает лодочку и упускает сокровище
Действия Фридриха Барбароссы необъяснимы человеческой логикой. Его время нелинейно, он действует, не как живет, а как спит, бесконечно возвращаясь исправить прошлое, многажды пытаясь найти выход в безвыходном пространстве. Он ведет себя, не как историческая персона, а как персонаж мифа. Он живет, как бессмертный.
В 1165 году, ровно через десять лет после венчания в Риме императорской короной, Барбаросса совершает невиданное: он вновь венчается в Риме императорской короной.
В начале июня Фридрих, безрезультатно осаждавший Анкону, получает радостное известие: немецкие войска обложили Рим и обескровили римских защитников, еще немного — и Рим падет. Барбаросса является в Рим в сопровождении «своего» папы римского — Пасхалия III, который не лучше епископа, благословляющего блюда в романе, нашептывает императору аппетитное, гастрономическое: «Наступил час пожинать жатву и собирать виноград». Жатва кровава: бои идут за каждый храм, за каждый замок в городе. Рим усеян дымящимися обломками и трупами. Последний бастион — храм Св. Петра, сердце папского государства. Там — «итальянский» папа — Александр. Немецким войскам не удается сломить оборону храма. И тогда они — к священному ужасу римлян — поджигают часовню Богоматери, пристройку храма, где скрывались от боев женщины и дети. Перед таким кощунством и жестокостью отступают защитники Рима. Папа Александр покидает храм, оставляет город и проклинает Барбароссу. Папа Пасхалий в обороняемом немецкими войсками храме совершает обряд венчания Барбароссы императорским венцом. Курение ладана и мирры не в состоянии перебить трупный смрад и запах гари. Но Барбароссе не до сантиментов. В этом венчании не будет нежностей, не нужна трепетная голубка. Не нужно уже даже это коварное пространство, именуемое Империей, Барбароссе наплевать на Италию. Не нужно благословения — Барбаросса не боится Бога. Ему нужна только власть. Власть, чистая, как древнее золото клада Нибелунгов.
