Дивергент - Вероника Рот

— Вы сегодня на автобусе? — Мне все равно, как Сьюзен и Роберт добирались домой из школы, мне просто необходимо сменить тему.

— Наш папа сегодня допоздна работает, — отвечает Сьюзен. — И он сказал нам, чтобы мы побыли дома и обдумали все до завтрашней церемонии.

Из-за упоминания последнего мое сердце начинает биться чаще.

— Если хотите, заходите позже, — вежливо предлагает Калеб.

— Спасибо, — отвечает Сьюзен улыбкой.

Мы с Робертом обмениваемся взглядами. Мы делаем это весь последний год, когда Сьюзен и Калеб флиртуют так, как может позволить себе только Отречение. Калеб провожает Сьюзен взглядом. Я вынуждена схватить его за руку, чтобы вывести из оцепенения. Я завожу его в дом и закрываю дверь за нами.

Брат поворачивается ко мне. Он сдвигает свои темные прямые брови и между ними залегает складка. Хмурясь, он больше похож на маму, чем на отца. На мгновение я могу увидеть его, живущего так же, как мой отец: остающегося в Отречении, изучающего торговлю, женящегося на Сьюзен, заводящего семью. Это будет замечательно.

И я могу не увидеть этого.

— А теперь ты собираешься рассказать мне правду? — спрашивает он мягко.

— Правда в том, — говорю я, — что мне не следует это обсуждать. А тебе не следует спрашивать.

— Учитывая все правила, которые ты нарушила, ты не можешь нарушить еще одно? Даже несмотря на то, что это важно? — Он сдвигает брови, прикусывая губу. Хотя его слова звучат как обвинение, похоже, он пытается выудить у меня информацию… словно он хочет знать мой ответ.

Я прищуриваюсь.

— А ты? Как прошел твой тест?

Наши глаза встречаются. Я слышу гудок поезда, такой слабый, что можно решить, будто это ветер, свистящий на дороге. Но я знаю, что слышу. Это звучит, словно Бесстрашие зовет меня к себе.

— Только… не говори нашим родителям, что случилось, ладно? — прошу я.

Его глаза останавливаются на мне на пару секунд, а затем он кивает.

Я хочу подняться наверх и лечь. Тест, прогулка и встреча с афракционером меня измотали. Но мой брат готовил завтрак сегодня утром, мама собирала нам ланч, а папа готовил ужин прошлым вечером, значит, сейчас моя очередь. Я глубоко вздыхаю и иду на кухню, чтобы начать готовить.

Спустя минуту Калеб присоединяется ко мне. Я сжимаю зубы. Он помогает во всем. Что раздражает меня больше всего, так это его доброта, его врожденная самоотверженность.

Мы с Калебом работаем молча. Я делаю горох на плите. Он размораживает четыре куска курицы. Большинство из того, что мы едим, заморожено или законсервировано, потому что в наши дни фермы слишком далеко. Мама как-то рассказывала мне, что когда-то очень давно люди не стали бы покупать такие продукты, потому что сочли бы их ненатуральными. Сейчас у нас нет другого выхода.

Когда родители приходят домой, ужин уже готов, а стол накрыт. Папа бросает сумку в коридоре и целует мои волосы. Другие люди считают его самоуверенным… возможно, слишком упрямым… но он также любящий. Я стараюсь видеть в нем только хорошее. Стараюсь.

— Как прошел тест? — спрашивает он меня. Я накладываю горох в блюдо.

— Нормально, — отвечаю я. Искренностью мне точно не быть. Я вру слишком легко.

— Я слышала, у одного из детей были какие-то проблемы с тестом, — говорит мама. Как и папа, она работает в правительстве, но руководит благоустройством города. Она набирала добровольцев для проведения теста способностей. Однако большую часть своего времени она организовывает рабочих, чтобы помочь афракционерам с едой, жильем и трудоустройством.

— Правда? — спрашивает папа. — Проблемы с тестом способностей — редкость.

— Я не особо много знаю, но моя подруга Эрин сказала, что что-то пошло не так с одним из тестов, поэтому результаты пришлось сообщить устно. — Мама раскладывает салфетки возле каждой тарелки на столе. — Видимо, ученик заболел и был отправлен домой раньше. — Пожимает она плечами. — Надеюсь, с ним все нормально. Вы что-нибудь об этом слышали?

— Нет, — отвечает Калеб. Он улыбается маме.

Моему брату Искренность тоже не светит.

Мы садимся за стол. Мы всегда передаем еду направо, и никто не ест, пока все не будет разложено. Папа протягивает руки маме и брату, а они — мне, и папа благодарит Бога за пищу, работу, друзей и семью. Не все семьи в Отречении религиозны, но папа говорит, что мы должны стараться не замечать этих различий, потому что они только разделяют нас. Я не уверена, как к этому отношусь.

— Итак, — говорит мама отцу. — Рассказывай.

Она берет отца за руку и чертит небольшой круг над его костяшками пальцев. Я смотрю на их скрепленные руки. Мои родители любят друг друга, но они редко демонстрируют это нам непосредственно. Они учили нас, что физический контакт несет в себе силу, поэтому с детства я опасаюсь его.

— Скажи мне, что тебя беспокоит, — добавляет она.

Я смотрю на свою тарелку. Интуиция матери часто поражает меня, но сейчас мне становится стыдно. Почему я была так сосредоточена на себе, что даже не заметила, что отец хмурится и напряжен?

— У меня был тяжелый день на работе, — говорит он. — Точнее, тяжелый день был у Маркуса. Не могу претендовать на его место.

Маркус — коллега моего отца, они оба политические лидеры. Город управляется советом из пятидесяти человек, полностью состоящим из людей Отречения, потому что это фракция считается не склонной к коррупции из-за наших обязательности и самоотверженности. Наши лидеры выбираются своими коллегами за идеальный характер, моральную стойкость и лидерские качества. Представители каждой фракции могут выступать по какому-то вопросу, но в конечном итоге, решение всегда за советом. И, хотя технически в совете решения принимаются коллективно, у Маркуса есть особое влияние.

Так было с самого момента формирования фракций. Думаю, система сохраняется, потому что мы боимся того, что будет в ином случае: война.

— Это из-за статьи, выпущенной Джанин Мэтьюс? — спрашивает мама. Джанин Мэтьюс — единственный представитель Эрудиции в совете, отобранный из-за ее коэффициента интеллекта. Отец часто на нее жалуется.

Я поднимаю глаза.

— Статьи?

Калеб посылает мне предупреждающий взгляд. Мы не должны говорить за обедом, если родители не задают нам прямой вопрос, чего они обычно не делают. Наша готовность слушать — подарок для них, говорит отец. После ужина в семейной комнате мы можем пользоваться тем, что услышали.

— Да, — соглашается папа. Он сужает глаза. — Эти зазнайки считают себя самыми правильными… — Он останавливается, прочищая горло. — Прошу прощение. Но она опубликовала статью с нападками на характер Маркуса.

Я поднимаю брови.

— Что в ней говорилось? — спрашиваю я.

— Беатрис, — шепчет Калеб.

Я опускаю голову, снова и снова работая вилкой, пока краска не уходит с моего лица. Не люблю, когда меня одергивают. Особенно мой брат.

— В ней говорилось, — отвечает папа, — что насилие и жестокость Маркуса по отношению к его сыну — причина, по которой тот выбрал Бесстрашие вместо Отречения.

Мало кто из рожденных в Отречении покидают его. Когда такое происходит, мы запоминаем. Два года назад сын Маркуса Тобиас ушел от нас к Бесстрашным, Маркус был раздавлен. Тобиас был его единственным сыном… И вообще его единственной семьей с тех пор, как умерла его жена во время родов второго ребенка. Малыш умер несколькими минутами позже.

Я никогда не встречала Тобиаса. Он редко присутствовал на общественных мероприятиях и никогда не приходил с отцом к нам на обед. Мой папа считал это странным, но теперь это уже не важно.

— Жестокость? Маркуса? — Мама трясет головой. — Бедняга. Неужели необходимо напоминать ему о его потерях?

— О предательстве его сына, ты имеешь в виду? — говорит отец холодно. — Я не удивлен. Эрудиция нападает на нас с такими статьями уже несколько месяцев. И это не конец. Будет еще. Гарантирую.

Мне не следует снова говорить, но я не могу остановиться. Я выпаливаю:

— Почему они это делают?

— Беастрис, почему бы тебе просто не выслушать своего отца? — говорит мама мягко. Звучит как предложение, не как команда. Я смотрю через стол на Калеба, всеми силами демонстрирующего мне свое неодобрение.

Я перевожу взгляд на свой горох. Сомневаюсь, что смогу еще хоть немного пожить такой жизнью. Я не достаточно хороша.

— Ты знаешь, почему, — отвечает отец. — Потому что у нас есть то, чего они хотят. Знание как высшая ценность в жизни приводит к жажде власти, а это ведет людей к темным и пустым местам. Мы должны радоваться, что нам это известно.

Я киваю. Я знаю, что не выбрала бы Эрудицию, даже если бы мой тест велел мне сделать это. Я дочь своего отца.

Родители убирают после ужина. Они не разрешают Калебу помочь им, потому что мы должны побыть этим вечером наедине с собой, а не собираться в общей комнате, чтобы обдумать наши результаты.