Волчок - Михаил Нисенбаум

было пустынно. На посту клевал носом полицейский, чья рация то и дело выкашливала и вычихивала неразборчивые проклятья. Вдруг в крутящейся двери кто-то забился, как в ловушке, кажется, даже сделал лишний круг. Полицейский поднял голову.

С удивлением я разглядывал эту молодую женщину. Серое мятое пальто было ей велико. Поверх пальто, поверх прибитой каракулевой шапки накинута была огромная пегая шаль. Казалось, незнакомка перевозит на себе весь имеющийся у нее запас зимней одежды. Чувствуя, что выглядит странно, она ускорила шаги и ринулась вглубь холла, плача на бегу.

– Позвольте я вам помогу, – предложил я, подойдя к ссутулившейся фигуре в углу.

Хотя я нарисовал тысячи мысленных портретов Варвары, женщина не была похожа ни на один из них. И все же ни малейшего сомнения в том, что это именно Варвара, не было ни секунды.

– Если бы я не опаздывала, то успела бы отбиться от маминого пальто.

Это звучало так, словно ожившее пальто гонялось за несчастной девушкой по всему дому. Когда я помогал ей избавиться от хищного пальто, выяснилось, что на Варино тело накинулись также три кофты: черная, кофейная и еще одна, приятного горохового оттенка. Не исключено, что кофт было больше. Злые слезы она промокнула шалью и тут же попыталась улыбнуться. Эта учтивая улыбка означала, что Варвара прекрасно помнит о хороших манерах. Дипломатическая улыбка маловата, неудобна, поэтому Варя ее пару раз поправляет-подтягивает.

Отчего-то сразу было понятно, что пристально разглядывать Варвару Ярутич запрещено, для нее это неловкость, а то и удар. Но не смотреть на женщину, с которой так давно мечтал встретиться и которую видишь в первый раз, немыслимо. Опять же, если совсем не смотреть, тоже выходит подозрительно: вроде, отворачиваясь, ты определяешь свою даму в уроды. К счастью, на выставке было на что посмотреть.

Варвара Ярутич выглядела совершенно не так, как я предполагал, но именно так, как должен выглядеть человек, чьи письма наполовину состоят из черточек и многоточий. Она не была хорошенькой, черты ее лица были вырезаны суровой твердой рукой: зеленые настороженные глаза, благородно-хищный нос, крепко сомкнутые губы и неожиданно маленькие, почти игрушечныеые уши. Небольшого роста, с фигурой стройной и ладной во всех отношениях. Надобно тут уточнить, что бывает стройность, которая являет хрупкость и видимую беззащитность женщины. Варварина стройность показывала силу – способность много работать, отплясывать танцы землян, рожать детей. При этом фигура не выглядела ни крестьянской, ни спортивно-коренастой.

У Варвары сыроватый цвет лица, русые гладкие волосы. Встречаясь со мной взглядом по пути в гардероб, она смотрела затравленно, зло и каждую секунду готова была снова заплакать.

Оказавшись в зале и увидев свет рембрандтовских гравюр, она успокоилась, ходила от офорта к офорту чинно, втянув голову в плечи, точно птица. Шаги ее были единственными звуками, громко раскатывавшимися по безлюдным музейным залам.

Офорты Рембрандта я видел много раз. Но то ли потому, что репродукции вечно перерисовывают оригинал, то ли благодаря присутствию Вари они стали намного подробнее и тоньше. Свет трепетал, ходил столбами, хлестал струями и дребезжал, из полумрака вырисовывались все новые, прежде невидимые герои, а те, кого видел неоднократно, оказались другими или занялись чем-то другим.

Стараясь не пугать Варвару, я держался на некотором расстоянии. В какой-то момент все же мы оказались перед одной и той же гравюрой.

– Посмотрите, Варя, здесь свет из облаков как на театральной сцене падает.

– Мать честная! – после небольшой паузы ответила Варвара, глядя на меня со злобной усмешкой.

Тут я скользнул взглядом по моей спутнице и вздрогнул от ужаса: в ее ухе рос клок черного меха. Как у сапожника-курда, который когда-то целыми днями сидел в будке возле метро Бауманская. По спине поскакали ледяные мурашки, но тут Варвара, обогнув меня, перешла к другому экспонату, и я увидел во втором маленьком ухе клок шерсти приятного горохового оттенка. Она сумасшедшая, догадался я. Господи, твоя воля! Поколебавшись несколько минут, все же спросил:

– Варя, ради бога, что у вас в ушах?

Нимало не смутясь, она включила улыбку профессиональной танцовщицы и ответила:

– Шерсть, Михаил. Защита от ветра и отита. Вот, стихами заговорила.

Тут я впервые услышал этот смех: так могла бы смеяться злая старуха, напудренная Пиковая дама. Сумасшедшая, как пить дать.

– Но почему один клок черный, а другой гороховый?

Надменно вздернув подбородок, Варвара произнесла:

– В тон одежде, разумеется. И отнюдь не гороховый, а горчичный.

Итак, девушка готовится идти на свидание, выбирает наряд, причесывается перед зеркалом, красит губы и заталкивает в уши разноцветную шерсть, так что та торчит из ушей крупными растрепанными кисточками. Зато кисточки подобраны в тон одежде.

10

Дождь падал медленнее, но стать снегом пока не решался. Варвара снова превратилась в небольшой холм одежды, уверенно шагающий рядом со мной. Впрочем, сейчас в этой переукутанности проступила некая величавость, притом не из нашего века и даже не из прошлого. Казалось, рядом со мной шествует опальная барышня-староверка, которая даже некрасивые вещи умеет носить только по-боярски.

В кафе было светло, точно в операционной, по-над полом гуляли посторонние сквозняки. Варя на все поглядывала неодобрительно. Подумав, снова накинула на плечи мамино пальто. Поглядывая на резкие черты ее бледного лица, я никак не мог решить, красива ли она. Возможно, мне нужно успокоиться. Хоть немного почувствовать ее доброту. В том смысле, что она не ненавидит меня и готова согласиться с моим существованием.

При появлении официантки Варвара мгновенно натянула улыбку светской львицы и милостиво кивала каждому моему слову. Не явно кивала, а колыхала головой, словно трава под легким ветром. Я спросил, кто ее родители. Про родителей Варя ничего не сказала, только охнула. Но сообщила, важно глядя в пространство за моим плечом, что среди больших собак главный – Федон.

– Среди больших? – удивился я, даже не знаю, чему сильнее: упоминанию собак в роли домочадцев или тому, что собака, похоже, не одна.

– Он масштабный, – гордо продолжала Варвара. – Ростом с медведя, спокойный, как старец.

– Варя, сколько у вас собак?

– Иногда Хват хочет стать вожаком. Хват могучий, может даже сильнее Федона. Но у Феди есть святость. Поэтому он главный. – Помолчав, она прибавила: – Шестнадцать.

«Сумасшедшая», – затверженно повторил мой рассудок.

– Чего шестнадцать?

– Псов, кого же еще.

Внимательно посмотрев на Варвару, я понял, что она не шутит, подождал мурашек, но те куда-то подевались. Вероятно, акклиматизировались в условиях непрекращающегося безумия.

– Вопрос был про вашу семью, Варя.

– Федон, Хват, Лиза, Рохля, Шум, Алмаз, Кручу, Полчаса, Кармен… Эмммм… Дикий, Цахал, Вальс, Бова.

Тут я спросил, не заводчики ли они.

– Чуть не забыла. Чушь, Маска, Вихор… Еще Герберт и другие коты. Семью не продают, Михаил. А вы что же, животных не любите?

Она смотрела на меня насмешливо. Ни малейших признаков помешательства в этом веселом волчьем взгляде не наблюдалось. Но кто-то из нас точно сумасшедший, подумал я и наконец ощутил спиной