Волчок - Михаил Нисенбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре сентябрьское лето закончилось, пошли дожди и, опомнившись, за одну ночь пожелтела добрая половина листьев на липах и березах. В жилтовариществе, к которому принадлежит мой дом, трое неизвестных ворвались в бухгалтерию и вынесли компьютер, в котором хранились все сведения о товарищеских платежах. Председатель жилтоварищества Сычев носился по квартирам, созывая всех на митинг. Душевное волнение председателя было так велико, что он написал стихотворное воззвание к жильцам, которым дворники заклеили сплошь двери подъездов:
Вот до чего мы дожили уже –Громилы вторглися на наше ТСЖ.Время текло, впадая в вечность, ни на минуту не меняя своего направления, и ряд повседневных событий понемногу унес меня в сырую середину октября, как вдруг пришло мне престранное сообщение, составленное сплошь из каких-то черточек, точек и тире:
_Простите… телефон_ _ _не… в… моих – силах… пишите_ _ _… адрес – _ _ _
Дальше был адрес, в котором я разглядел слово «ярутка». Тире похожи на сосновые иголки, точки – на камушки. А вся записка, хоть и видна на экране телефона, кажется эхом из глубины какого-то леса или кузнечьим чириканьем из густопсовых степей. Каждое тире-иголка дыбом встало в моих волосах, каждое многоточие мурашками засеменило по холодеющей спине. Это было первое сообщение от Варвары Ярутич.
Так началась наша переписка, похожая на диалог человека то ли с птицей, то ли с травой, то ли с болотным туманом – настолько непривычны и непонятны бывали присланные ответы. Впрочем, кто сказал, что туман – именно Варвара Ярутич? Господи, как же меня трясет всякий раз, как я пишу это имя. От чего? В двух словах не передашь, для этого надо рассказать всю эту историю. В двух не передашь, а в одном запросто: от красоты.
Наша переписка… Я почти привык, что ответ может прийти в любое время – через пять дней или даже еще до того, как я отправил свое письмо. Говорить по телефону Варвара отказалась наотрез, дескать, будет не в себе, толком сказать ничего не сможет, потом будет страдать от стыда. Лучше уж так.
Каким бы безумным ни становился время от времени наш разговор, не вызывало сомнений, что моя персона Варваре интересна, причем не только благодаря возможности продать мне картину-другую. Не сразу выяснилась причина этого интереса, но когда выяснилась, я совсем потерял голову.
Откуда-то у Варвары оказался журнал, в котором был напечатан мой первый рассказ. Она не написала, что рассказ понравился, не пыталась обсудить сюжет, не задавала обычный читательский вопрос, происходили ли описанные события на самом деле. Просто после этого стала разговаривать со мной по-другому и согласилась прислать фотографию еще одной своей картины. Точек, тире и подчеркиваний не стало меньше. Но теперь она часто говорила не «я», а «мы с Гербертом». Оказалось, Герберт – любимый Варварин кот, о котором она вечно плетет всяческие небылицы. Говоря «мы с Гербертом», Варвара словно соглашалась видеть меня если не в кругу своей нежности, то где-то неподалеку. Отныне мне было дозволено кое-что узнать о ее чувствах, хотя бы о чувствах к коту.
Между прочим выяснилось, что у Варвары Ярутич случались персональные выставки – в Москве, в Петербурге, в Мадриде, в Ницце и в Будапеште, – причем в Испании и во Франции несколько работ было продано.
Семья Варвары жила где-то за городом, но ни где именно, ни кто ее семья, она не сообщала, всякий раз не замечая вопроса или отвечая уклончиво. Почему она не хотела говорить по телефону, я понял позже. От предложений встретиться она отказывалась не так решительно. Откладывала будущую встречу. Однажды, возможно, если у нее будут дела в городе… Возможно, у Варвары имеется какой-то физический изъян, которого она стесняется, но надеется когда-то победить смущение и робость. Мое нетерпение то и дело сменялось тревогой – уж больно странной была наша переписка.
4Позвонил профессор Вадим Крэм, предложил повидаться. Мы встретились в маленьком шумном кафе на Никитском бульваре. Он жил где-то неподалеку, то ли в Скатертном, то ли на Поварской, но в гости никогда никого не звал, предпочитал ресторанчики или кондитерские поблизости. У нашего рандеву не было деловых причин. Мы давно познакомились заочно, изредка перезванивались, обменивались письмами и вот наконец надумали встретиться. У него недавно вышла книга по психоанализу, Крэм обещал подарить экземпляр. Конечно, дело не в экземпляре: меня одолевало любопытство, отчасти связанное с каким-то загадочным проектом, о котором Крэм говорил взахлеб, но главным образом – с самим Вадимом Марковичем.
В кафе было тепло, частично от беззаботного шума музыки, голосов, позвякивающего стекла и приборов. Хотя я ни разу не видел Вадима Крэма, но сразу его узнал. Во всей его фигуре, во взгляде, даже в костюме сочетались робкая профессорская деликатность и подчеркнутая солидность дельца. Не без усилий он поднялся из маленького тесноватого креслица, сделал шаг навстречу, приятно улыбнулся, но не во весь рот, а как-то неровно: левой половиной до уха, а правой почти вовсе не. При этом правая бровь поднялась гораздо выше левой.
– Очень рад, Михаил, – сказал Вадим, коротко и энергично пожимая мою руку, – вы удивительно молодо выглядите.
Фраза о моей моложавости звучала довольно двусмысленно: получалось, что выгляжу-то я неплохо, но истинный возраст не скрыть. Дескать, для своих пятидесяти я еще о-го-го. Но в добрых намерениях Вадима Марковича сомневаться не приходилось. Он отодвинул стул, приглашая сесть, предложил вина, приветливо сверкал глазами сквозь голубоватые стекла очков. Невысокого роста, немного отяжелевший, Крэм сутулился, втягивал в плечи массивную голову. Мы поговорили о литературе, о политике, об общих знакомых. Я все ждал, когда он заведет разговор про свой таинственный проект. Но его больше интересовала моя работа в издательстве, общение со знаменитостями, особенно с Кронидом Кафтановым. Он восхищался его книгами, расспрашивал, что за характер у этого человека. Мне даже показалось, что Вадим Маркович был бы рад познакомиться с Кафтановым. Но надо знать Кафтанова, чтобы понять, насколько глупо стремиться к знакомству с ним. Этого людям не объяснишь.
Между тем, сказал Крэм, у него самого тоже есть маленькое издательство, выпускающее книги по психологии. Право, он уже и не знает, что с ним делать: тиражи крошечные, продажи того меньше.
– Хотите, я подарю его вам? Вдруг у вас получится вдохнуть новую жизнь в это безнадежное предприятие…
«Как он может такое предлагать? А вдруг бы я согласился?» Я посмотрел на профессора с новой силой любопытства. Вадим ел с аппетитом, время от времени шутливо укоряя меня в том, что я со своей аскетической чашкой чая выставляю его обжорой. У него были молодой высокий голос и одновременно нечеткая, почти старческая дикция. Впрочем, истинный возраст Крэма жил в глазах, цепких и любопытных.
Принесли десерт. Тут-то Вадим Маркович и