Второй раунд - Александр Тараданкин

— Садитесь. Мне доложили, что вы хотите сделать какое-то заявление, — сказал Фомин.

— Точно так, пан капитан! — поднявшись со стула, по-военному вытянулся Вышпольский.

— Вставать не нужно, садитесь, — перешел на немецкий Фомин. — Прежде, чем сделать заявление, расскажите, пожалуйста, о себе. Кто вы? Откуда? Что привело вас к нам?

— Да, понятно. Я, Сигизмунд Вышпольский, национальность — поляк, мне двадцать шесть лет. В конце сорок третьего года нацисты угнали меня и мою мать в Германию. До конца войны мы работали у крупного землевладельца на юге Баварии. Потом, когда это стало можно, перебрались в Ганновер, а там нас определили в лагерь для перемещенных лиц. Мать сильно болела. Несмотря на все мои хлопоты, выехать на родину не удалось…

Вышпольский говорил уверенно, смотрел прямо в глаза Фомину. Немецкий язык, видимо, изучил хорошо, и польский акцент был мало заметен. «Даже слишком хорош его немецкий язык», — думал капитан. Он не перебивал, делая короткие записи в блокноте.

— Лагерная администрация, — продолжал Вышпольский, — не поощряла желающих уехать на родину. Кое-кого из тех, кто особенно настаивал на этом, находили с пробитыми головами или поломанными ребрами. Но свободно можно было завербоваться на урановые разработки или медные рудники в Африку. Будь я один, может, и поискал бы пути к дому, но когда рядом больная мать…

Рассказ Вышпольского звучал искренне.

— Хорошо. Теперь расскажите о причинах, побудивших вас перейти межзональную границу, — попросил Фомин и пододвинул Вышпольскому сигареты. Тот неторопливо размял сигарету и с удовольствием сделал несколько глубоких затяжек. Потом положил сигарету на пепельницу. Долго молчал, опустив голову. Фомин терпеливо ждал.

— Я узнал, — заговорил наконец Вышпольский, — что день — два назад межзональную границу нелегально перешел Генрих Мевис. В прошлом он полковник немецкой армии.

— Кто этот Мевис? Что вы о нем знаете?

— В период оккупации Польши он был начальником отдела управления гаулейтора Польши Франка… Если не ошибаюсь, этот отдел занимался розыском и вывозом оборудования и стратегических материалов… Но не это привело меня к вам, — поляк заметно волновался. — Мне кажется, что теперь Мевис работает на англичан… то есть является английским шпионом… Я принес тут карту… Она в конверте, который передал вам пограничник. Может быть, конечно, не мое дело ввязываться в эту историю. Но я думал… — Вышпольский пожал плечами и умолк.

Фомин достал из конверта сложенную в несколько раз карту, развернул. Бегло глянув, понял, что документ любопытный: владелец ее проявлял повышенный интерес к военным объектам и к советской администрации. На карте были обозначены места дислокации советских воинских частей, комендатур, акционерных обществ.

— Объясните, как эта карта попала к вам? И что, собственно, побудило вас принести ее нам? И еще, известно ли вам, где сейчас находится ее владелец?

Перехватив взгляд Вышпольского, брошенный сначала на истлевшую сигарету, а затем на раскрытый портсигар, Фомин ободряюще сказал:

— Берите, берите…

— Спасибо, — поляк закурил. — Если разрешите, сначала о том, как я встретился с Мевисом. Вам тогда многое станет понятно.

— Пожалуйста.

— Там, в Ганновере я не имел постоянной работы. Иногда помогал хозяину авторемонтной мастерской на Принц-Альбертштрассе. Мыл, заправлял автомашины, выполнял мелкие слесарные работы. Как-то, это было примерно в марте, к мастерской подкатил спортивный автомобиль. Его владелец попросил сделать профилактику и заправить машину. Человек этот показался мне знакомым, но я никак не мог припомнить, где до этого его видел. Он отдал хозяину ключи и сказал, чтобы машину подали к дому номер двадцать два на той же улице.

Когда все было сделано, я вызвался отогнать машину заказчику. Хозяин машины угостил меня сигаретой, дал марку на чай и уехал. Возвращаясь в мастерскую, я, наконец, вспомнил, где его видел… Разрешите стакан воды? — прервал рассказ Вышпольский.

— Пожалуйста. «А ведь на интересном месте оборвал, — заметил про себя Фомин. — Заинтриговать хочет, что ли?» — Он бы не смог поручиться, что пауза Вышпольского была умышленной, и все же решил сделать ответный ход — отложить разговор. Когда поляк, выпив стакан, неторопливо наполнил второй, и начал пить мелкими глотками, Фомин уже утвердился в своем предположении, что тот намеренно продлевает паузу.

— Прошу прощения, — сказал он. — Вы, наверно, не завтракали, а я даже не спросил об этом…

— Ничего, ничего, я еще могу потерпеть, — смущенно сказал Вышпольский. — Продолжать?

— Нет, нет, позавтракайте, отдохните, часок — другой, и тогда мы снова встретимся…

Проводив с дежурным солдатом Вышпольского в отведенное для него помещение, распорядившись о завтраке, Фомин и сам пошел подкрепиться. День был воскресный, и ему не хотелось беспокоить начальство, не закончив разговора с задержанным. Час — другой в данном случае вряд ли важны. Посмотрев на часы, наметил продолжить разговор в 9.30…

За завтраком думал о поляке. В общем, он оставил у Фомина довольно приятное впечатление и хотелось верить тому, что он говорил. И в то же время Фомин где-то интуитивно угадывал игру. Хотя бы эта пауза, будто по сценарию. «Ну, а почему бы ему не порисоваться, пришел-то не просто так, не с пустым разговором. И где-то в каждом человеке сидит чувство собственной значимости, которую порой хочется подчеркнуть. Вот я и полез в область психологии, — остановил себя Фомин — ведь это начало и будет время разобраться»…

— Это было в сорок третьем, — начал рассказ Вышпольский, когда они встретились вновь. — Я работал тогда подручным слесаря в авторемонтной мастерской на автостраде Варшава — Кенигсберг… Рассказывать подробней или мелкие детали не нужны?

— Her, детали представляют интерес, — спокойно ответил Фомин, — точнее указывайте даты, имена.

— Так вот, в начале сорок третьего к нам в мастерскую заехала большая черная машина «мерседес-8». Ее сопровождало несколько мотоциклистов-автоматчиков. Из машины вышел немецкий офицер, по знакам различия — полковник саперных войск. Хозяин мой, пан Ковальский, залебезил, засуетился перед такой важной персоной. Полковник на польском языке потребовал срочно отремонтировать крепление задней рессоры, а сам вместе с адъютантом зашел в ресторанчик при автостанции.

Мастера Закревский, Чепик и я по приказанию хозяина закатили машину на яму. Работали быстро, потому что и сами хотели поскорее избавиться от такого клиента. Закончив ремонт, туг же доложили. Полковник сел в машину и уехал. А пан Чепик сказал: «Знаете, кто он такой? Это Генрих Мевис, руководитель организованного грабежа польской земли. Его молодчики забирают здесь наше сырье, техническое оборудование».

Вышпольский вздохнул, поерзал на стуле.

— Теперь скажите, не странно ли получается, пан капитан? Прошло столько лет, с фашизмом, как известно, покончено, а я — польский рабочий, угнанный на чужбину, вынужден, как и четыре года назад, за кусок хлеба прислуживать нацисту, грабителю моей родины.

— Думаю, что вам это было весьма неприятно, — согласился Фомин. — И что же вы решили сделать?

— Я решил действовать, пан капитан. Из газет я знал, что шли судебные процессы над военными преступниками. Подумал: английская военная администрация заинтересуется Мевисом. Написал письмо, изложив в нем известные мне факты. Однако мне не ответили. Но я продолжал следить за ним. Узнал, что он приехал сюда недавно и, что меня больше всего поразило, оказалось — теперь он вовсе не Мевис, а Ганс Иоахим Клюге, коммерсант. Я отправил вторичное заявление — преступник, мол, скрывается под вымышленной фамилией. Но послание мое снова осталось без ответа.

Фомин видел в глазах Вышпольского неподдельную ярость.

— Чем же завершились ваши старания?

— О, это еще длинная история. Я не утомил вас?

— Продолжайте.

— Выдался удобный случай, я подогнал машину к его подъезду, вышла девушка. Я сказал ей комплимент, и мы разговорились. Она оказалась служанкой Клюге, оплатила счет и забрала ключи. Потом как-то утром снова встретил ее у подъезда, опять поболтали. Короче говоря, я стал встречаться с Эльзой, так ее звали. Но о своем хозяине она не могла ничего рассказать, работала у него недавно.

Однажды я решился зайти к Эльзе. Клюге не было дома. Она испугалась, сказала, что хозяин не велел никого в его отсутствие пускать в дом. Я говорю ей: к тебе пришел, а не к нему и зашел в комнату, которую она убирала. Очевидно, это был кабинет. И что бы вы думали: на стене, над письменным столом вижу висит большая фотография Мевиса в полковничьей форме. А потом увидел на столе эту карту, и очень она меня заинтересовала.

— Как же вам удалось ее взять? — спросил Фомин.