Еврейское остроумие - Зальция Ландман

Достаточно будет одного-единственного примера. Слово «мезуза» означает на идише маленькую коробочку с фрагментом библейского текста. Коробочка эта висит на косяке двери каждого еврейского дома, и благочестивые евреи целуют ее всякий раз, переступая порог. А вот на воровском арго «мезуза» означает девицу легкого поведения. Аналогия очевидна: девица также стоит у двери, и каждый прохожий может потрогать и поцеловать ее. Как очевидно и шутливо-кощунственное переосмысление культового понятия.

Если еврейский анекдот по-прежнему редко позволяет себе богохульство, то в последнее время он все же отваживается на критику как отдельных религиозных установок, так и общего миропорядка. В нем по-прежнему высмеиваются глупец и самоуверенный невежда. Но теперь насмешке подвергается и мудрый высокообразованный раввин, который требует от простого ремесленника или шинкаря знания хитроумных религиозных законов; насмешке подвергается и сам схоластический закон, который все чаще воспринимается как обременительный, ненужный балласт.

По-прежнему высмеиваются не способный выйти за пределы талмудической премудрости ученый и не всегда достаточно образованный меламед, учитель низшей ступени в религиозной школе. Но в то же время высмеивается и сам многовековой обычай посылать мальчиков, в самом нежном возрасте, в школу, где их заставляют учить иврит прямо по библейскому тексту и уже лет с восьми разбираться в сложнейших, к тому же написанных на арамейском языке, положениях Талмуда. В самом деле, со стороны очень трудно представить, как может целая этническая группа — а таковой были евреи Восточной Европы примерно до рубежа XIX и XX веков — иметь в своем составе множество людей, которые с точки зрения схоластической подготовки не побоятся сравнения с понаторевшими в Библии доцентами высшей теологической школы.

При этом не следует забывать, что оба языка древней еврейской культуры, иврит и арамейский, чаще всего писались без гласных и без знаков препинания. В талмудическом тексте вы никогда с уверенностью не можете сказать, начинается предложение или заканчивается, является оно утвердительным, отрицательным, вопросительным или восклицательным. Кроме того, Талмуд, который обретал свою форму на протяжении тысячи лет (пятьсот лет до нашей эры и пятьсот лет после), состоит из мнений и сентенций, принадлежавших сотням ученых мужей. Несоответствия, противоречия, наличествовавшие в текстах, и в последующем не были устранены, предписания и правила не были сведены в строгую систему.

Если к тому же принять во внимание, что к Талмуду примыкает огромное число раввинских трактатов, о чем в Восточной Европе хорошо знали не только раввины, но и многие торговцы, то более понятной станет та духовная изощренность, которая в немалой степени способствовал расцвету еврейского остроумия. В то же время более понятным станет и то обстоятельство, что остроумие, которому изучение Талмуда в формальном отношении принесло немалую пользу, весьма интенсивно стремилось отойти, дистанцироваться от этого обременительного груза в том, что касается Содержания остроты.

По-прежнему существуют анекдоты о дураках, но сравнительно с прежними временами их становится существенно меньше. Из Средневековья дошли до наших дней безобидные шутки о жителях Хелма, польского городка, расположенного недалеко от Лодзи и в еврейском фольклоре играющего ту же роль, что в болгарском — Габрово. Правда, эти простодушные шутки теперь доставляют удовольствие разве что совсем уж простым людям.

Популярностью пользуются анекдоты, героями которых выступают легендарные шутники: Гершеле Острополер, Мотке Хабад, Эфраим Грайдингер. Гершеле — самый известный из них. Его прототип действительно жил в XVIII веке, он служил у цадика и был известен как нищий выпивоха и язвительный острослов.

Шутки и анекдоты, в которых ученые раввины выставляют на посмешище необразованных хасидских цадиков-чудотворцев, и, наоборот, хасиды издеваются над схоластической заумью прошедших талмудическую школу раввинов, появились, естественно, после возникновения хасидизма. Теперь насмешка обретает и новую остроту: многие анекдоты высмеивают разом оба типа религиозных деятелей.

Брак, заключаемый через посредников, шадхенов, еще не так давно казался чем-то практически неизбежным для людей, принадлежавших к духовной элите. Однако позже отказ от любви стал восприниматься как нечто унизительное и бессмысленное. Шадхенов высмеивают бесчисленные остроты и анекдоты, причем самые остроумные из них позволяют видеть, что и сами шадхены относились к своему ремеслу как к занятию сомнительному.

Тем не менее анекдоты эти вовсе не направлены на безусловную защиту свободной любви, а тем более распущенности. Подобную «западную» свободу, вседозволенность евреи и сейчас явно не одобряют.

Особенно же язвительно, даже зло высмеивают они смешивание финансовой сферы с эротической. У евреев ничего подобного не было — в отличие, например, от французов, чья комедия питается почти исключительно такого рода конфликтами.

Наконец, осмеянию подвергается теперь и весь жестокий и опасный мир, в котором евреи вынуждены жить. Публицист Грегор фон Реццори — вовсе не еврей, хотя родом из Черновиц — в одной из своих книг приводит очень глубокий (может быть, благодаря двойному значению) пример. Гитлеризм уже сломлен, но в Румынию еще не вошла Красная Армия. Румынские немцы, в значительной части нацисты, собираются устроить еврейский погром, а правительство просит армейские части защищать евреев. И вот огромный солдат-румын целится из ружья в маленького еврея. «Стой, я же не фашист!» — кричит еврей. «А я — да!» — отвечает солдат.

Суть этой истории не в поведении солдата, которое на первый взгляд противоречит логике, но, напротив, в безграничной наивности еврея, полагающего, будто румынские солдаты станут относиться к нему иначе, чем нацисты. Краткая эта реплика «А я — да!», словно вспышка молнии, высвечивает весь трагизм положения евреев, вынужденных быть вечными изгоями.

Многие современные анекдоты высмеивают отрицательные черты рассеянных по всему свету евреев. Например, отсутствие дисциплины, неумение соблюдать дистанцию. Зигмунд Фрейд и Артур Шницлер увидели в этой бесцеремонности прямое следствие того факта, что евреям, независимо от страны обитания, приходится жить «подобно скованным одной цепью рабам на галере». Но оба они признают также, что в этой неспособности соблюдать дистанцию кроется и позитивный элемент: демократизм взглядов, уходящий корнями еще в Священное Писание.

Другое свойство евреев (вероятно, появившееся только в изгнании), которое дает повод смеяться над ними, — это склонность к ипохондрии. Вполне возможно, эта склонность появилась в результате того, что евреи тысячелетиями жили в атмосфере постоянной угрозы для жизни. В таких условиях даже опасность заболевания — в том числе и воображаемого — может переживаться сильнее, чем людьми, которым дано жить в нормальном мире.

Особенно горький вариант анекдотов на тему ипохондрии — это истории, в которых еврей во всех возможных и невозможных происшествиях подозревает антисемитизм. Например, когда его, заику, отказываются брать на должность диктора радио или когда билетный автомат на вокзале не хочет выдать ему билет (по той простой причине, что еврей бестолково нажимает кнопки). Такие анекдоты могут и веселить — и все же в них можно разглядеть некую трагическую подоплеку. Ибо никто не родится на свет с таким настроем на мученичество: он, этот настрой, проистекает из травматического невроза, сформировавшегося по той причине, что еврей на самом деле очень уж часто сталкивается с антисемитизмом — вполне реальным.

Столь же глубокие исторические — или, во всяком случае, порожденные изгнанием — корни имеет так называемая «хуцпе» (дерзость), на которой построены многие еврейские анекдоты. Понятие это трудно перевести на другой язык. Оно подразумевает позицию тех евреев, которые не имеют ни способностей, ни охоты молча, как мученики, сносить удары и унижения со стороны окружающего мира, но не обладают и мужеством для того, чтобы самоубийственным образом восстать против насилия. Это — своего рода смелость, которая ничего не стоит. В Израиле такое явление тоже существует, но лишь как отголосок принесенного из диаспоры.

Очень хороши и остроумны истории, в которых мудрый раввин — таким же образом, как шадхен, — принимает, не желая того, сторону противника, в данном случае вольнодумца. Вот один пример.

Молодой еврей жалуется раввину: когда он видит свиное сало, то не может удержаться и не откусить от него, и точно так же он не может не поцеловать встреченную на пути девушку-христианку.