Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

разбавить тягостную атмосферу, спрашивала мужа о промышленном индексе Доу-Джонса. Тот задыхался и рисовал в воздухе ломаные линии.

В день, когда христиане праздновали Крещение, Отто больше не смог подняться с постели, взяв курс на тот свет.

Рано утром не сомкнувшая глаз Марта торопилась на Крещатик, 36, в хваленную всеми аптеку Адольфа Марцинчика. В ней можно было приобрести все, что угодно – от хирургических инструментов до ароматических вод. Любые лекарства, мыло для дезинфекции белья и хозяйственное, реактивы для сахарных заводов и фотолабораторий. Зубные эликсиры, пластыри, кислород.

Здание аптеки занимало часть тротуара, по которому сновали рабочие, солдаты и хозяйки с гогочущими гусями. Над головой болталась вывеска нотариуса Шенфельда, витали ароматы свежей сдобы и ваксы из сапожной мастерской. Белое, практически хрустальное солнце с обломанными лучами терялось на фоне такого же блеклого неба. Сосульки, чисто моржовые бивни, угрожающе нависали над головой. На засыпанной снегом брусчатке спотыкались лошади, таская за собой груженые сани. В воздухе звучало что-то возвышенное, напоминающее девятнадцатый вальс Шопена.

Марта влетела в темный предбанник и растерялась. В высоких шкафах столпились прозрачные колбы, зеленоватые бутылки с водкой «Аква-Вита» и кефир, изготовленный по методу доктора Дмитриева из кипяченого молока. К ней вышел провизор, и женщина на смеси немецкого и русского описала кашель мужа. Закашлялась сама и расплакалась. Тот ловко взболтал микстуру, потребовав за ее исполнение смешные деньги – всего четыре копейки, и порекомендовал хороший воздух южной Франции, а если нет таковой возможности, то только деревенский. А еще умеренность в еде и питье, разумное чередование сна и бодрствования, труда и отдыха, физического и умственного напряжения. Бульон из дичи, отварное сорочинское пшено[5] и молоко только из-под коровы. И вообще, лучше избегать нечистоплотной трактирной толпы, не засиживаться в тесных почтовых конторах и забыть о магазинах и театрах. Служащий записал в пухлую тетрадь ее фамилию, количество пузырьков и цену, по которой лекарство отпустил. Марта ожила и мысленно наняла экипаж для возвращения в полюбившуюся деревушку.

Спустя неделю они сдали ключи от арендованной квартиры и покинули город. Луна в тот день по-хозяйски прилегла на солнце, оставив лишь ободок, напоминающий обручальное кольцо. Снег затвердел камнем в результате оттепелей, неоднократно чередующихся с ночными морозами. Конь пробуксовывал, прихрамывал, тряс гривой. Телега скрипела. Из дымарей выгибался коромыслом дым и предвещал ненастье. Марта постоянно пробовала руку мужа под верблюжьим одеялом, обкусывала губы до ран и этими ранами силилась улыбнуться:

– Смотри, какая большая деревня, мы здесь будем в безопасности.

Извозчик, не оборачиваясь, комментировал:

– Дома в деревне считают не по количеству крыш, а по тому, из скольких дымарей поднимается дым. Как видите, топят далеко не в каждом.

Зима никуда не торопилась. Она то подсушивала землю до состояния старых человеческих локтей, то обсыпала снегом с дождем, будто стеклянными бусинами, наспех нанизанными на леску. Отто с трудом передвигался по дому и не притрагивался к еде. Служанка жарко топила печь, но он все равно мерз и выглядел уставшим. Со временем настолько ослаб, что не смог задуть единственную свечу на торте в день своего тридцатилетия.

Деревенский доктор отвел Марту в сторону и посоветовал крепиться, так как больному уже ничего не поможет. Ни усиленное питание, ни пешие прогулки длиною в тысячу шагов, ни «скучные занятия» типа переписывания нот. Объяснил специфику болезни, поражающей утонченных и порывистых. Одержимых страстью к разным наукам и умственному труду. Романтических и меланхоличных барышень, падающих в обморок от звуков раската грома и выстрела из ружья, а также интеллигентных юношей, не державших в руках ничего тяжелее «Тайн народа» Эжена Сю в четырех томах. Посоветовал исповедать умирающего, но женщина небрежно пожала плечами:

– Это ничего не даст. Невозможно одним махом сбросить копившееся тридцать лет.

Продолжила молиться своими словами и заваривать семя укропа. Муж послушно его принимал да так и помер со стаканом бледно-желтого отвара в руке.

В полночь начался первый день без Отто. Без двух чашек кофе с ореховым шоколадом и утренних газет. Без его платков, жилетов, чертежей, расчетов и временами извиняющейся улыбки. В доме стало надрывно тихо. Никто больше не кашлял, не шутил, не обсуждал городские новости о том, что на Подоле появился первый автомобиль вызывающего красного цвета, а его владельцем стал «колбасный король» по прозвищу Бульон.

Сельские гробовщики сделали гроб на два размера больше, и Отто в нем осиротел. В углу копошилась почерневшая старуха, шелестя страницами. Марта в оцепенении сидела над мужем и не понимала, куда двигаться дальше. Она не имела ни друзей, ни связей, ни сбережений.

В день похорон разбушевалась верховая метель, и снежинки вытянутыми на скорую руку петлями соединялись в широкую, но дырявую шаль. Марта, стоя у разрытой могилы, напоминающей зияющую волчью пасть, равнодушно наблюдала, как замерзает ее сонная артерия. Охотно подставляла коронарную, позарез необходимую сердечной мышце. Справа и слева корячились деревья. Видимо, сливы. Она их узнала по низкой посадке. Ветер пытался сорвать кладбищенскую калитку и единственную оборку на траурном платье. Отхлестать по заиндевевшим щекам. Солнце болталось выпуклым четырехугольником. Кладбище царством мертвых невозмутимо взирало на царство живых.

Неожиданно подошел смутно знакомый мужчина в распахнутом тулупе и, не проронив ни слова, закрыл собой от непогоды. Когда почувствовал, что согрел, запрокинул голову и на чистом немецком не то вслух, не то про себя произнес:

– Вот и дождались Сретения. Весна будет поздней.

Марта, погруженная в свои обрывочные мысли, переспросила:

– Was haben Sie gesagt?[6]

Мужик кивнул, поменял ногу, пытаясь прикрыть ее от новой атаки ежистого воздуха:

– Ишь, злорадствует! Снег через дорогу несет. Весна, говорю, будет холодной и поздней.

Марта опустила голову и сдержала всхлип. Ей не было никакого дела до будущей весны. Кроме того, большой человек в тулупе и барашковой шапке, подбитой красным коленкором, мешал ей скорбеть. Он заслонял собой ледяное солнце, пургу, пришедшую не то с юга, не то с востока, и священника в надорванной рясе, нервно трясущего кадилом, словно люлькой с орущим младенцем. Женщину начало подташнивать от фимиама или от голода, ведь она не ела несколько дней.

Она подвигала плечами, пытаясь стряхнуть непрошеную заботу, но тот не уходил. Полез в карман за деньгами. Заплатил батюшке и двум нетрезвым мужикам, копающим могилы. Те оживились, зашаркали лопатами и приставным шагом приблизились к «волчьей пасти». Признав в нем хозяина, указали на гроб, словно спрашивая: «Опускаем?» Иван кивнул. У Марты подкосились колени, и он с силой повернул девушку к себе:

– И куда ты дальше?

– Weiß nicht. Werde hierbleiben. Ich werde nach Arbeit suchen[7].

Он попытался поймать ее взгляд:

– Иди ко мне, за домом смотреть и за детьми.

Резко развернулся, бросил в могилу горсть мерзлой земли, и раздался звон,