Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха

в одну и ту же девушку, некую Берту фон Лихтенбург. Со временем Вирих узнал о романтических чувствах младшего брата и, не справившись с ревностью, столкнул его в окно. Берта досталась ему, но в придачу с адским чувством вины. Много лет мужчина страдал от тяжкого душевного груза. Молился, постился, делал пожертвования, но чувство облегчения не приходило. Во время очередной исповеди признался аббату в своем преступлении, а тот, почесав за ухом, посоветовал на месте трагедии построить часовню. Вирих со всей страстью приступил к строительству и, когда в часовенке закончили отделочные работы, попросил Бога подать ему знак о прощении. В ту же секунду из скалы забил источник. Парень наконец-то расслабился, ощутив забытый мир в душе, но в момент освящения капеллы умер прямо у алтаря. У бедняги не выдержало сердце.

Легенда не давала Марте покоя, в ее голове рождались все новые и новые вариации. Девушка боялась признаться самой себе, что тоже мечтает о самозабвенной и фанатичной любви двух мужчин, желающих любой ценой занять место другого.

Со временем на одной из весенних ярмарок в очереди за пончиками, присыпанными тальком сладкой пудры, девушка познакомилась с Отто. Молодые люди прогулялись вдоль слегка покосившегося фахверкового дома под номером 468, синей ювелирной витрины, полной сапфиров, отеля с больничным тюлем, не проснувшихся от зимней спячки деревьев-осьминогов, и Марта констатировала свое первое в жизни головокружение. От Отто пахло музыкой, поэзией и свежестью горных плато. Он увлекался банковским делом и на каждой салфетке оставлял мелкие, напоминающие сборище насекомых цифры. Постоянно что-то прикидывал, подсчитывал, умножал. Был старше на десять лет и на десять Рождеств Христовых.

Вскоре молодые люди поженились и сняли квартирку недалеко от Рыночной площади. Всюду появлялись, держась за руки, каждую ночь занимались любовью, тщательно оберегая себя от детей, и посещали светские рауты. Далее сборы, переезд, полная смена декораций. Родители провожали дочь со щемящим сердцем. Мама изо всех сил следила за сухостью своих глаз, но прощалась как будто навсегда. Дочь смеялась, пересчитывала чемоданы и произносила странное:

– Мамулечка, не переживай! Я обязательно вернусь. Если не Мартой, то твоей внучкой или правнучкой. Какой-нибудь Ханной или Антье.

У родителей пуще прежнего вытягивались лица, а Марте, напротив, сказанное казалось очень забавным.

В дороге всегда сдержанная и немногословная молодая женщина безостановочно болтала: о контрастной зиме, изнывающих от зависти подругах и обещании привезти родителям знаменитый киевский торт от «Жоржа». Мечтала по утрам ходить на Бессарабский рынок за яйцами и желтоватым пористым молозивом, прогуливаться по Владимирской горке, покупать ноты в магазине Идзыковского и слушать в Доме купеческого собрания оперу «Ночь перед Рождеством». Делилась вычитанной накануне информацией об изобилии заводов в Киевской губернии: шесть стеклянных, четыре суконных, один мыловаренный, восемь свечных и пять фаянсовых. Остальные, типа кожевенных, кафельных, кирпичных и чугунолитейных, ее не интересовали. Хвалила киевлян за успехи в свеклосахарном производстве и журила за увлечение трактирами. Шутка сказать, питейных заведений больше двух с половиной тысяч! Приставала к мужу насчет его коммерческих планов, и тот философски замечал:

– Мало прицелиться, нужно еще и попасть. Вот приедем, устроимся и посмотрим, что получится из нашей «авантюры».

Доставал свой кожаный блокнот и сеял столбиками цифр, словно семенами моркови. Марта в это время рассматривала священников и обедневших сельских дворян, стоящих в длинной узловатой очереди за кипятком. Они набирали полные чайники и котелки и торопливо возвращались в вагоны, чтобы вар под натиском лютых морозов не успел остыть. Пассажиры вагонов первого и второго класса кубковую[2] игнорировали, неспешно обедая в ресторанах, организованных при каждом крупном вокзале. Помимо этого, женщину подкупал суровостью местный февраль. Дома месяц казался мягким, практически пластилиновым, а здесь – кривые дороги и морозы-трескуны. Ноющие из-за смены ночных и дневных температур деревья. Обледенелые стога. Сосульки-переростки. Концентрированная синева, окрашивающая сугробы, изморозь и поднебесье. Марта даже не предполагала, что кургузый месяц может иметь такие разительные контрасты.

Поезд двигался с купеческой важностью. Сперва – паровоз, за ним – багажный вагон, выкрашенный в коричневый. В нем тряслись многочисленные тюки, чемоданы, саквояжи и ридикюли во главе с главным кондуктором и багажниками, требующими по три копейки за место. Следующим шел зеленый с треугольной вывеской «Почтовый», и только потом цепляли пассажирские. Марта и Отто путешествовали в синем четырехосном вагоне первого класса, отделанном полированным красным деревом. Спали на подушках из лебяжьего пуха, укрывались белоснежным бельем, ходили по бесшумным коврам. В воздухе витал запах дорогих сигар, французских парфюмов и мокрого меха.

Желтые, не менее комфортные вагоны, невзирая на отсутствие лебяжьих перин, занимали пассажиры второго класса. Зеленые перевозили крестьян, фабричных и интеллигенцию. В них, вжавшись в узкие неудобные полки, народ дышал махоркой, квашеной капустой, ржаным хлебом и сапожным духом. Спал вповалку, и под утро на стеклах выступал белесый слой не то пота, не то хереса. В переполненных серых путешествовала самая нищенская публика, объединенная пустыми животами и такими же карманами.

На вокзале семью прибывшего банкира встречал коллега. Парень сносно изъяснялся на немецком и вкратце рапортовал о здании вокзала, построенном по проекту Вишневского, и о платном проходе на перрон как для провожающих, так и для встречающих. Марта слушала вполуха, плотнее запахивая свое шерстяное пальто, Отто, напротив, шел нараспашку, придерживая рукой хомбург[3]. Его спину и грудь защищал от сквозняка лишь суконный жилет.

– Застегнись.

– Что ты? Жарко.

Их проводили в зал, отделанный дубовыми панелями, и напоили крепким чаем с шоколадными конфетами. В помещении разгуливал холод и не спасал камин с нервно-красными лентами внутри. К нему периодически подкатывала тележка, груженная углем, и служащий, становясь на колени, ловко забрасывал в него черные лоснящиеся брикеты.

Спустя несколько дней молодые люди сняли четырехкомнатную квартиру на третьем, самом престижном этаже одного из доходных домов на Фундуклеевской с подъемником, телефоном, электричеством, ванной, паровым отоплением, камином, хорошей меблировкой и комнатой прислуги. Кроме того, в доме предлагались услуги посыльного, камердинера и швейцара. Доставка писем, газет и журналов, стоянка экипажей, гараж и холодильные камеры в подвальном помещении. В гостиной стандартный набор мебели: буфет из красного дерева, обеденный стол, покрытый плюшевой скатертью, и китайская ширма. В буфете – изящная посуда, серебряные сухарницы и многочисленные статуэтки в виде балерин и журавля, несущего в клюве завернутого в кружева младенца. Чуть левее – часы из розового фарфора и бюро для бумаг. Повсюду букеты свежесрезанных роз в старинных вазах.

Отто нанял прислугу – крепкую сельскую деваху, способную скоблить полы и стирать двадцать четыре часа в сутки. Она с готовностью выполняла всю домашнюю работу и даже проводила дезинфекцию комнат с помощью раскаленных кирпичей, политых квасом, мятой и уксусом. Чего