А началось с ничего... - Николай Егоров

— Ты уж не прямо ли?

Сергей кивнул.

— В милицию?

Опять кивнул. Голова кивает, ноги не идут. Вот оно что такое, земное притяжение, оказывается.

В милицию как войдешь — загородка сразу. В загородке два милиционера. На погонах лычки, на кителях нашивки за ранения. Лычки желтые, нашивки красные. У другого наоборот.

— Тебе, паренек, чего?

— Мне? Мне начальника.

— Нам не доверяешь? Что ж, проводи его, Соболев, к Павлу Ивановичу.

«Ну уж и Павел Иванович. Года на три постарше меня и — лейтенант. Орден Отечественной войны, гляди-ка, успел заслужить».

— Докладывай, Соболев. За что ты его задержал?

— Да нет, товарищ лейтенант, он сам пожаловал.

— Слушаю вас, молодой человек.

Сергей потоптался, снял кепку зачем-то, снова надел.

— С чего начинать?

— Начните с фамилии. Смелее, смелее. Как фамилия-то?

— Моя или отцова. Лейтенант рассмеялся:

— Разве у вас с отцом разные фамилии?

— Нет. Демаревы оба.

— Случайно, не сын Ильи Анисимовича? — нагнулся к нему сержант.

— Сын.

— Сынок директора элеватора, Павел Иванович.

— Соболев! Выйди. Продолжайте, гражданин Демарев.

7

Сергей спорхнул с милицейского крыльца, минуя ступеньки. Туда входил — на каждую становился и с каждой готов был повернуть обратно. Ладно, начальник милиции человеком оказался, обещал без шуму, без грому забрать мешочки. А ну-ка бы до открытого суда дошло дело. Сын показания дает… А разобраться — так и правильно. Ну и что, что отец. Эдак с оглядкой на родство, знаешь, сколько преступников можно наплодить.

Сергей долго петлял по улочкам и закоулочкам. Ему казалось, что он обязательно встретится с отцом, и тот по следу может найти, где побывал его сынок. Домой идти побаивался, и по грязным задворьям прятаться надоело.

У ворот Сергея поджидал Петька.

— Слышь, Серега, айда в кинушку.

Серега портфель через забор:

— Пошли. А у тебя деньги есть?

— Навалом.

И Петька тоже человек: хоть бы тебе заикнулся про милицию. Вот это друг! И с чего он в школьном коридоре засомневался в нем? А хорошее кино «Ленин в восемнадцатом году». Охлопков-то. Эшелон хлеба вез и чуть с голоду не умер. Да, были честные люди. И теперь есть, конечно. И правильно он сделал, что на отца заявил. Правильно ли? Нет, почему Петька молчит, ни о чем ни слова?

Вышли из клуба, Петька ему:

— Ты, случайно, не поможешь мне огород копать?

— Помогу. А долго это?

С огородом провозились дотемна. Усталый, но довольный, что помог товарищу, Сергей спешил домой.

В ограде куча дров, след машинный. Сергей мимо нее в избу — родители за столом уже сидят, ужинают.

— Тебя где до сих пор носило? — Отец ковырнул вилкой в зубах.

— У Колесовых. Огород с Петькой копали. — И тоже за стол.

Мать:

— Руки мыл? Лезешь ты.

— Они чистые.

Ухватил ложку, давится да ест. Ложкой уж мозолей не натрешь.

— Мам, дай хлебца еще.

— Что ж твой Петька тебя не покормил? Батрачил, батрачил на него.

Сын промолчал, отец хмыкнул и зашуршал газетой. Быстро он их прочитывает: «От советского информбюро» да заголовки, какие покрупнее, и спать. А сегодня расчитался.

В дверь резко постучали.

— Входите! — Отец отложил газету.

Входят. Лейтенант и Соболев. Козырнули по очереди. И не «здравствуйте», не «добрый вечер»: сразу видать, зачем пришли.

— Мы из милиции. Я…

— Знаем: новый начальник лейтенант Зотов, — не совсем вежливо, точнее, совсем не вежливо перебил его отец. — Присаживайтесь, граждане или товарищи, как прикажете вас называть, гостеньки дорогие?

Мать молчком поставила перед милиционерами по стулу и спряталась за печь.

— Да мы не в гости… — Зотов кашлянул в кулак.

— Уж не с обыском ли?

Лейтенант совсем растерялся и сказать не знает что.

— Понимаете… У нас нет санкции прокурора на обыск, и, как видите, мы без понятых. То есть, Илья Анисимович, мы не предъявляем вам никаких обвинений…

— Этого еще не хватало, — опять перебил лейтенанта отец. «Зря грубишь, папаша, они все знают», — хотел шепнуть отцу Сергей.

— Я пока не предъявляю вам никаких обвинений, — вежливо продолжал Зотов, — но согласитесь сами: работа при хлебе в такое время — соблазн. У любого, пусть даже самого честного гражданина, могут быть заскоки, верно?

Отец кивнул:

— Верно. И у блохи бывают заскоки. Вы поконкретней.

— Конкретно: позвольте нам кое-где посмотреть.

— На каком основании? А если я вас сейчас вежливо вытурю?

— Вернуться нам недолго, но тогда для вас хуже будет.

— Ты меня не стращай. Я сам кого хочешь напугаю. Мальчишка.

— Так вы разрешаете или нет?

— А вы уверены, что найдете, чего ищете?

— Допустим, уверен.

— Мерин тоже был уверен, что жеребеночка родит. В подпол полезете? Или в погреб вас проводить?

— Угадали, Илья Анисимович: начнем с погреба. Дайте ключик от него.

— А погреб не заперт. Сын! — Сережка вздрогнул. — Зажги им другую лампу.

— Спасибо, у меня фонарик есть. Соболев! Останьтесь здесь.

По двору проползло продолговатое пятно света. Маятник ходиков отсчитывал последние секунды отцовской воли. Вполне могут арестовать. Покаялся — может, и ничего бы, а он вон как грубил. Сейчас вернется, скажет: собирайтесь, Илья Анисимович. Зря он посмеивается, дело не шуточное.

А Зотова нет и нет. Мать посуду перемыла, за квашню принялась, отец на второй заход пошел газету читать, Соболев истомился ждать начальника, топчется под порогом. Неужели еще чего обнаружил?

— Машину подгонять, товарищ лейтенант? — шагнул навстречу ему Соболев.

— Машину раньше нас с тобой подогнали. Видел дрова во дворе? Так вот обратным рейсом мешочки уехали. Надеюсь, на элеватор? — повернулся Зотов к отцу.

— Я-то надеюсь на элеватор, а вот вы то на что надеетесь? А, л-лей-те-нант? Я это так не оставлю.

— Я тоже. До встречи в райкоме.

— Ты нам пальцем не грози. Мне Колчак пальцем грозил. С обыском он явился…

Милиция ушла, отец остался. Вот когда Сергей сообразил, что ведь это и вправду нет никаких мешков. А что теперь ему будет? Будет что-нибудь, отец ремень снимает. Ремень широкий, трофейный, в Антанту с убитого англичанина снятый. Мать в горницу — шмыг. Снял. Сложил вдвое. Пропустил меж пальцев, выравнивая концы. Выровнял. Сейчас ка-ак врежет! Нет, не врезал. Вздохнул, повесил на гвоздь, ворот толстовки расстегивает. Расстегнул до последней пуговички, поскреб грудь, начал стягивать. Толстовка застряла на угловатой голове, затрещали швы. Выкарабкивается из нее, согнулся, а спина мокрая. И вроде бы не у горячей печи сидел.

— П-помоги, д-дармоед.

Стащили вдвоем.

— Ф-фу, чуток было не задохся. — Устало опустился на лавку. — Ну, доволен?

— Чем?

— Тем. Опозорил мать-отца?

— Я, что ли, опозорил?

— Лучше замолчи! «Я, что ли…» А кто?

Сергей вспыхнул, свет потух. Внезапно, без предупреждения. Дом закачался, черпанул темноты через край и пошел ко дну. Отец чертыхнулся:

— Пробалакал с балбесом с этим, не разулся засветло. Еще ведь и огрызается, главное. Марш дрыхнуть!

Наугад он влепил-таки сыну оплеуху на сон грядущий, зашаркал под порог.

Сергей, не раздеваясь, не разобрав постели, повалился на койку. Ему до слез вдруг стало стыдно и что отец ударил его такого большого, и что он побоялся признаться, как, бывало, маленький, когда проливал молоко, и что все еще беспомощный перед отцом.

Не увяжись он тогда за ребятами на станцию — жил бы да поживал себе спокойнехонько. К отцовскому портфелю привыкал бы, отираясь в летние каникулы на элеваторе, когда другие старшеклассники косили сено, помогали убирать хлеб, копали картошку. А там, глядишь, выстроил бы себе рядом с отцовским такой же Великий Устюг, обзавелся скотиной, ел до икоты, потаскивал бы потихоньку хлебушко с элеватора. А что? Вполне могло. У похожих людей и образ жизни одинаковый. Или, может, одинаковый образ жизни делает людей похожими? Хоть так, хоть так правильно. Не-е. Дети никогда не были точной копией родителей. Пусть чуточку, но лучше, умнее, что ли. Конечно. Иначе люди до сих пор носили бы набедренные повязки и кушали сырых мамонтов.

Сергей вскочил, расправил постель, разделся, присел, как сирота в чужих людях, на краешек и опять задумался.

На ноги они меня ставят, обувают, одевают, учат. Чему учат? Нет, бежать, бежать отсюда надо. Куда? Мало ли куда. В ФЗО можно податься. Или в армию. Во! Точно. Начальник милиции на много ли старше — уже лейтенант, орден имеет… Объясню завтра в военкомате: так и так, дескать, повестку в зубы — ту-ту. Ух, и заявлюсь после войны в Лебяжку… Орденов полная грудь да медалей карман… А папаша ждал все-таки, что я заявлю на него. Но кто мог сообщить, неужели Петька? Не верится. Сергей засыпал.