А началось с ничего... - Николай Егоров

А Петька закончил дележ, смел на ладонь мелочь, кинул в рот. Потом выдрал из середины тетради чистый лист и аккуратно завернул в него свою долю. Надьке.

4

Домой шли вместе. Они всегда из школы шли вместе, если не случится что-нибудь вроде вчерашней ссоры. Возле демаревского дома остановились.

— Уроки сделаешь — прибегай.

— Ладно. А то, может, к нам завернешь? Пообедаем.

— Да, ну… За это спасибо.

Пообедать Петька и непрочь бы, да неудобно: на прошлой неделе угощался. А Сергею хотелось показать отцу, что он помирился с другом, и решительно втолкнул его в ограду.

У крыльца разулись.

— Здравствуйте, — робко поздоровался он, едва перешагнув порог. Высоки пороги у Демаревых.

Илья Анисимович и головы не повернул. Анна Ивановна откивнулась-таки и удалилась в горницу.

— Сейчас поедим. Батя вот бабки подобьет, — шепнул Сергей Петьке. — Давай руки пока вымоем.

Вымыли руки. Решили на черновик задачку по алгебре, а счеты щелкают и щелкают. Илья Анисимович, придерживая пальцем цифры, усердно гонял облезлые косточки по медным спицам.

Из горницы выглянула Анна Ивановна, поманила сына пальцем, отвела в глубь комнаты и, по-бабьи скрестив под грудью руки, резко повернулась к Сергею:

— Ты зачем опять привел его? Другого времени тебе нет друзей водить?

— Отобедать с нами.

— Ишь ты! Богач какой. Мало — из дому тащит, харчевню еще открыл.

Нет, она не кричала, но кухня не за горами. Петьке только повернуться бы и хлопнуть дверью, но он не повернулся и не хлопнул. Он будто и не слышит, что говорят там, в горнице. Ждет чего-то. Дождался.

Илья Анисимович закрыл блокнот, повесил счеты на стенку.

— Петя, у тебя, наверно, свой дом есть? Вот и ступай домой, а это наш. Или вас на мое иждивение перевели?

А Петька, как правдашний, мыл руки, осторожненько, кончиком полотенца вытирал их, одергивал рубаху: не полезешь неряхой за стол к порядочным людям. Порядочные люди…

— Эх, вы! Ж-жадюги! — не сдержался Сергей.

Перед ним на пороге вырос отец.

— Жадюги, говоришь? Вот когда помозолишь это место, — Илья Анисимович похлопал себя по загривку, — посмотрю, чего запоешь.

— Да ты-то не это мозолишь. Которое пониже.

— Цыц! Куда булки дел?

— В школу отнес.

Отец с матерью переглянулись.

— Выйди-ка, Анна, мы поговорим с ним. По-мужски поговорим.

— Попробуйте, троньте только…

— Ни-ни-ни, боже избавь. А ты трусоватый, сынок. Отец смелее был. Мельчает порода. Умнеть когда начнешь? Мы с маткой хитрим-мудрим, от себя отрываем, чтобы родной сын ел досыта, да учился, да в люди вышел, человеком стал, а он эвон чего вытворяет: последние родительские крохи друзьям скармливает.

— Крохи? Вы посмотрите, какие у Колесовых крохи. А чем Петька хуже меня?

— Люди, сын, тогда равно заживут, когда пальцы на руке одинаковыми станут. А то посмотри: длиньше, короче, толще, тоньше. Понимать пора, жених уж. — И отец, оттолкнувшись от дверного косяка, шагнул на кухню. — Пошли, мать, кусок хлеба для сына зарабатывать.

И они сгинули, как в страшной сказке разбойники или нечистая сила после третьих петухов: по двору не проходили и в ограде нигде нет.

Сергей перегнулся через уставленный шкатулками, слониками и свинками комод, стараясь заглянуть как можно дальше в бок, куда могли деться родители, чувствует — под локтем что-то твердое. Отогнул кружевную накидку — ключ. Тот самый ключ, который мирно висел на гвоздике в сенках всю зиму, а весной исчез. Ключ от погреба, а в погребе ежик, пойманный осенью, когда они с Петькой по грузди ходили. И опять вспомнил Сергей те картофелины.

«Да, видно, такая уж натура у бати: чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим. По миру бы он пошел, если бы пацана накормил. Жлоб. — Сергей крутнул ключ на пальце, толкнул его обратно под накомодник. — Или уж ежа сходить поискать, кончилась, поди, спячка-то».

Погреб что дзот. Только что амбразур нет. Спустился по дощатым ступенькам, отомкнул замок, переступил порожек — за порожком опять ступени, как на тот свет куда-то. Не любит Сергей эти погреба с их вечно сырым полумраком, с едучим запахом переквашенной капусты и плесени, с их кринками, горшками, банками, кадушками и бочонками, с липкими тенетами. Он брезгливо смахивал их с лица, отплевывался, крутил головой, пригибался чуть не до полу, натыкаясь на перегородки, ящики и сусеки. Черт ногу сломает. Добрался до угла, где должно быть ежиное гнездо, и… волосы на макушке заподнимались, заподнимались: перед ним груда туловищ. Рук нет, ног нет, голов нет. Обрубки.

— Фу, да ведь это же м-мешки, — отлегло у Сергея от сердца, когда разглядел, — а я чуть из галифе не выскочил. Уже картошку садить приготовили.

Пощупал — нет, не картошка, зерно в мешках. Развязал верхний — пшеница. Чистая, налитая. Только такую на элеваторы принимают.

— Вот тебе и «не твое — перешагни».

5

Долго сидел на мешках Сергей. Он пытался найти оправдание и отцу, и этим мешкам. Хлеб не мог быть довоенным запасом, его тут сроду не было. И мешки как вчера выстиранные. Если сказать, что купил где…

Сергей усмехнулся:

— Нет, папаша, видимо, перешагиваешь ты через что помельче. Через десяток картофелин, например. Через мешочки перешагнуть нога не поднялась. Стареешь, предок.

Сергей решил дождаться отца с работы, а его нет и нет. Поужинали вдвоем с матерью. Мать поспрашивала, поспрашивала у сына, что случилось с ним, уж не промочил ли ноги да не заболел бы, позаглядывала в лицо, повздыхала, подперев щеку кулачком. Ничего не сказал про находку Сергей, и так забот да хлопот у бедной хоть отбавляй.

Лампочка замигала, скоро совсем потухнет, предупреждают. Потухла. Зажег керосинку, ждет.

В двенадцатом часу засовы заскрипели, крючки забрякали. Слышно, как шарит отцовская рука по двери, скобку ищет. Устает Илья Анисимович, устает с утра до поздней ночи на элеваторе, дверную ручку найти не может. Нашел. Портфель под скамейку, картуз на гвоздь. Кряхтя вылупился из реглана, тянется за счетами. Дотянулся, кинул их на стол, теснит сына.

— Подвинься-ка. Все беллетристику пашешь? Ты мне арифметику паши. Чего наполучал сегодня?

— Меня не спрашивали. — Сергей положил на отцовский блокнот ключ от погреба. Отец смотрел в глаза сыну, сын — отцу. В упор, зрачок в зрачок. Когда Сергей был Сергунькой, они часто играли с отцом в гляделки. Отец к великой мальчишечьей радости, первым отводил глаза. Сейчас он тоже первым опустил глаза, но то была уже не игра, и опустил он их не нарочно.

— Папка! Верни мешки на элеватор.

Отец нагнул угловатую голову и побагровел. От стыда или от злости?..

6

Сергей надеялся, что отец вернет украденное, и ключ от погреба снова заболтается на гвоздике в сенцах. Но ключа не было ни на гвоздике, ни под накомодником.

Гиблое время война.

— Ты чего такой!? — дернул Петька Сергея за рукав, когда тот, ни на кого не глядя, протискивался за парту.

«Сказать или не сказать? Может, посоветует что. Друг, как-никак».

На перемене, не сговариваясь, оба потянулись в коридор, заняли свободный угол, Сергей выдавил улыбку, щелкнул по носу любопытного первоклашку, потоптался, не зная, с чего начать, черкнул ребром ладони по горлу.

— Вот так запутался я. Павлик Морозов знал, что делать, я не знаю: там были кулаки, здесь — директор элеватора да еще и отец родной.

С полуслова все понял Петька, догадливый хлопец. Уж до того догадливый…

— А ты в милицию шепни…

— А если его… — Сергей смастерил из пальцев решетку.

— Могут посадить, могут и не посадить… Смотри — отец твой, сам и решай, что делать. Вообще-то Илья Анисимович не плохой дядька…

«Юлит Петька, юлит: то в милицию советует заявить, то не плохой. Хороший. Пшеницу ворует, из-за стола его выгнал. Ни самолюбия, ни принципа у человека, — погрустнел Сергей. Всегда грустно становится, когда чувствуешь, что теряется дружба. — Да, разные мы с тобой, Петька, разные. А в природе нет ничего абсолютно одинакового»..

— Ты понимаешь, он ведь всю жизнь твердил мне: Сережка, не тронь чужого; Сергей, не твое — перешагни; сын, люди должны жить честно. — Он притянул Петьку за крученый поясок ближе к себе, пооглядывался. — Помнишь, осенью-то картошку приносили?

— Ну?

— Заставил обратно оттащить.

— А ты?

— Отнес.

— В поле?

— Да.

Петька приставил ладонь ко лбу, повернул ее и свистнул:

— Шевельнутый ты парень, Сергей; поле — вон где, наша избушка — рядом. Отсиделся бы…

— Ну, так ты что мне посоветуешь? — переспросил он Петьку.

— Смотри сам. Твой отец.

Отзанимались. Добрели до перекрестка, с которого они по домам расходятся. Герка с Витькой свернули направо, Петька — налево, Сергей — никуда. Остановился посреди улицы, тискает отцовский портфель. Петька тоже приостановился.