А началось с ничего... - Николай Егоров

— Желёз, — старательно повторил Петька. — Потом пища попадает в прямую кишку и выбрасывается наружу.

Ольга Петровна дернула бровью:

— Как? Сразу и наружу? А сычуг?

— Я говорил.

— Хорошо, допустим. Из чего еще состоят пищеварительные органы коровы?

Петька потупился: а кто их знает, из чего они состоят.

— Из кишков.

— Правильно, из кишок. Из каких? Не тяни, не тяни, Колесов. Ну, что там еще? Рубец, книжка…

— Китрадка.

Девчонки прыснули. Герка поперхнулся смехом и закашлялся. Витька, запрокинув стриженую голову, трахнулся затылком о простенок, очки блеснули под парту, Витек — за ними. Нырнул, шлепает ладошками по полу, ищет. Ольга Петровна шипит: не уйми — до конца урока прохохочут.

А Петька посматривает себе с ухмылочкой в окошко, пошмыгивает носом. И вдруг затих, вытянул тонкую шею — все жилы на счету:

— Жмых!

И Петьки как не бывало возле стола, он уже на подоконнике.

— Эй, пацаны, жмых на станции!

Толкнул створки — и вниз. За Петькой — Герка. Витька Подкопайчик с окулярами в кулаке из-под парты да туда же. Еще бы парашюты им — и воздушный десант.

Сергей под шумок тоже с парты на парту на цыпочках — за дверь, по коридору — бегом. Вдогонку ему звонко залаял колокольчик.

— И ты? — удивился Петька.

— Что я, рыжий? — Сергей перевел дух.

— Так ты ж староста.

— А все равно звонок. Куда это вы?

— За жмыкой. Мабудь, пидсолнечна.

Герка из-под ладони приценился к платформе с желтыми плитами, Витька облизнулся и надел очки. Сергею безразлично: за жмыхом, так за жмыхом. На улице красотища: ручьи, солнышко печет, земля парит, как дородная тетя после бани. В лужицу около завалины забежал воробей и шлепает крылышками по воде.

— Что? Оттаял, птаха-воробей?

Коростель вон пешком на юг удирает, этот патриот и летать умеет, голодно ли, холодно ли — живет, где родился.

— Ты шо, Серега, горобца зроду не бачив, чи шо? Пийшлы, хлопцы, швыдче, бо цей дурень, — Герка показал на паровоз, — вже пшикае.

Жмых охранялся. Он или что поважнее, но пожилой железнодорожник прохаживался взад-вперед вдоль состава. На плече — карабин.

Герка ломал голову, как добыть того жмыху, скреб то затылок, то поясницу.

— Мабуть, попросимо?

Сергей усмехнулся.

— Он даст, если догонит. Эх, вы. Тут вот как надо: пусть Петька… Или лучше ты, Герман, пролезь на ту сторону и сделай вид, что подкрадываешься. Сторож — за тобой, ты — от него.

— Ага, а колы вин устрелит?

— Ну, колы устрелит — погиб смертью храбрых ты, Волох: в такую мишень промазать трудно.

— Тоди хай Витек лизе, вин малэнький.

— Я не могу, у меня очки.

— Вочки-и. Я думав, ты казак, а ты аби шо.

— Вы, сынки, о чем тут совещаетесь?

Обернулись все разом — сторож. Рядом прямо. Елозит самокрутку под усами, намусливает. Самокрутка маленькая, усы большие, копченые.

— Жмых промышляете?

Заотнекивались:

— Ни, дядько.

— Мы поезд ждем.

— Санитарный.

— О-хо-хо, мальчишки, мальчишки. И когда только война кончится? — Дядька перебросил карабин с плеча на плечо, пооглядывался. — Я сейчас на минутку в вокзал взойду, попить, украдите осколочек. Да не увидал чтобы кто, подведете старика.

Осколочка не получилось: Петька стянул целую плиту со стиральную доску и под вагонами, под вагонами, через пути к сараю, за угол. Кое-как нагнали. Сияет:

— Понимаете, рука дрогнула… — захлебнулся радостью. — Дели, Герман.

— Да поровнее старайся, — заволновался Витек.

— Як воно зробится.

Герка взял плиту за края, прикинул, где у нее середина, и — хряп через колено. Сложил половинки — одинаковые. И обе враз — хрясть.

— Ось, важить не треба.

— Силен, силен. Чем тебя бабуся кормит, узнать бы?

— Вотрубями. — Герка не глядя, кому какая достанется, роздал четвертушки. — Шагаемо, хлопцы, бо зараз перерва ист цу энде.

Шагают ребята, хрумкают жмых, жмурясь от удовольствия. Сережка откусить не может. Он с того, он с другого бока — никак. Зубы заломило. Пригнулся — хвать плиткой об лужу. Зашлепала.

— … три, четыре, пять, шесть, — сосчитал Сергей расходящиеся круги на грязной воде. — Видали? Шесть блинов съел!

Витька подскочил к Сергею. Щупленький, зубешки редкие, глаза круглые.

— Зачем бросил?

— Как же, будет он тебе есть, папуленька — дирехтур элеватора.

Герка хохотнул. Петька так и сказал: дирехтур. Сережка сперва ничего, потом дошло.

— Ну и что, что директор элеватора?

— Ничего. Харя у тебя, как луна. Наши отцы — на фронте, твой по сусекам метет на колобки.

— Ты… Ты видел?

— Видал. Думаете, люди дураки, не понимают. Х-хомяки.

— Х-хто хомяки?

— Дед пыхто да бабка нихто, вот хто.

— А в у-хо не хо-хо?

Петька сунул под ремень изгрызанную плитку жмыха.

— Угомонитесь, киндеры.

Герка за шкирку растащил их по сторонам и до самой школы шел в середине.

2

Сергей сник. То везде успевал — и на уроках, и на переменах, тут как забился в свой угол, так и просидел до конца занятий. Чем докажешь, что отец честный? Кричать? Драться? Да хоть задуши, не захотят — не докажешь.

«Жаль, не дал Герка, я бы показал… Подумаешь, их отцы на фронте. Папка говорит, что стрелять каждый может: пали да пали, пуля виноватого сыщет, а вот они попробовали бы элеватором поруководить. И разобраться, так Илья Анисимович свое отвоевал. Германскую прошел, в революции участвовал, Колчака гнал от Перми до Владивостока. Или только до Омска? Какая разница? Гнал. До сих пор буденовка хранится. Да… Он в гражданскую голодным пацанам собственную пайку отдавал. Хомяк. Он вам покажет «хомяк», скажу если…»

— Демарев. Демарев!

Сергей встал.

— Вы чем занимаетесь?

— Я слушаю, Вольф Соломонович.

— Хорошенькое дело, он слушает. Все пишут давно, а он сидит себе…

Вольф Соломонович подошел к Сергеевой парте, сдвинул со странички промокашку.

— Нет, вы только полюбуйтесь: требуется доказать и точка. Учти, Демарев, этой теоремы нет в учебнике.

— Я перепишу.

— Он все-таки перепишет. Зайдешь ко мне в учительскую после уроков.

Ни в какую учительскую Сергей не пошел. Он торопился застать отца на обеде. Первым вылетел из класса, перемахнул через барьер раздевалки, оборвав вешалку, сдернул с крючка пальтишко и — ходу.

Бежит, дороги не видит: лужа, так лужа. Чуть почтальонку не сшиб.

Вспомнились десять картофелин. Притащил их Сережка с колхозного поля. По грузди бегали с Колесовым. Ежа еще поймали тогда. Вышли из леска — огромное поле и картошка в кучах. Куч много, людей никого. И как раз дождик заморосил, все равно домой возвращаться. А картошка желтая, крупная, чистая. Петька говорит: «Возьмем на печенки?» Набрали, кому сколько совесть позволила. Петька почти полную корзину нагрузил, Сережка — штук десять. Замаскировали сверху груздями, вдруг объездчик вывернется откуда, и — на дорогу.

Дома сортируют с отцом, который гриб солить, который жарить, докопались до низу.

— А это откуда? — И крутит картофелину перед носом.

— На печенки прихватил.

— На печенки… Крохобор. Вон ее своей полный подпол, пеки. Сейчас же отнеси, где взял. Не твое — перешагни.

И ведь заставил отнести обратно в поле. По дождю, на ночь глядя. Вот какой у него отец.

Сергей так стремительно ворвался в ограду, что куры шарахнулись врассыпную по двору. Шелковистый петух кудахтнул и напружинился, подняв шпористую лапу. Гребень торчком, перья хвоста, как вороненые серпы, крылья веерами распустил. Вот-вот долбанет.

Кышкнул его с дороги.

— Ошалел, на своих кидаешься.

Вбежал в избу — дома отец: реглан висит, в переднем углу на стуле отдыхает портфель. Мать со стола убирает.

— За тобой кто гнался? Посмотри, брючишки уляпал. Не мог маленько пораньше? Семья три человека — семь застольев на дню. Ставишь да убираешь.

Сергей сапоги с ног долой, пальто на софу.

— Вешалку пришьешь. — И в горницу.

— Не смей будить, если спит.

Отец лежал на диване. В сапогах. Одна нога на валике, другая на пол сброшена. Руки за голову, пальцы в замок. Ворот толстовки расстегнут, широкий армейский ремень ослаблен.

— Папка, ты спишь? Подвинься-ка. — И садится.

Илья Анисимович дернулся, открыл глаза. Глаза мутные с недосыпу.

— Чего тебе?

— У нас хлеб откуда?

Отец потянулся, длинно зевнул, повернулся на бок.

— Во-первых, у кого «у нас»: на элеваторе или у нас лично? Во-вторых, если у нас лично, то откуда и у всех: с элеватора. А кого это интересует?

— Да… Завидно некоторым штатским.

— А ты скажи им: работать надо, — Илья Анисимович улегся поудобней, — не колоски собирать. Я работаю, сам видишь, день и ночь. Вот государство меня и кормит. По карточкам или по списку — не важно. Досыта и ладно.