Грани - Илья Шумилов

ознаменовавшую весь тот кошмар, который произошел в моей жизни. Поводок же вернулся обратно на вешалку.

Мир потускнел, а на город вновь спустилось адское пекло. Каждый день я ходил по городу. Нет, это были уже не экспедиции — это отчаянные поиски. Через несколько дней я понял, что это бессмысленно, что я больше уже никогда не увижу своего друга. Но жаль мне было тогда не себя, а его, так как я не знал, где он сейчас, в беде ли он, сыт ли он, жив ли он.

Пятнадцатого августа, превозмогая жару и бредя по дороге в магазин, в глаза мне бросился лист бумаги с большой надписью:

«В вашем городе пропал пес! Кличка Чарли. Порода — английский кокер-спаниель. Были в вашем городе проездом, собака осталась на станции во время остановки. Не заметили, что пес не вернулся в вагон. Нашедшего ждет вознаграждение. Звоните по телефону…»

Я перестал читать, уставившись на маленькую фотографию знакомой ласковой морды, напечатанной ниже. Мои руки затряслись в судороге. Ведь всего этого могло не быть. Ведь была надежда вернуть Чарли к хозяевам. Ждать оставалось совсем недолго. Видимо его хозяева, отчасти безответственные, не заметили сразу, что пес не в вагоне, хотя это не представлялось мне возможным. А мой храбрый Чарли удрал куда-то от платформы, испугавшись видимо единственного, что могло его напугать — стука больших колес поездов. Даже если хозяева и сорвали стоп-кран, что вряд ли, они уже не нашли бы его. А на следующий день кем-то привязанным к столбу нашел его я. На этом история Чарли закончилась, уникальным образом оставив за собой тот факт, что ведь его действительно звали так.

Естественно, звонить хозяевам и говорить, что собака несколько недель жила у меня я не стал, так как сказать, что мои родители его вновь бросили на вокзале, было бы очень глупо. В сердце моем не осталось более никакой боли, а в груди нарывала пустота. Родителям я ничего не сказал. Отужинав, мы вместе провели вечер за телевизором. Привычным образом я вел себя паинькой. Позже, по обычаю, были разложены диван и моя раскладушка, я пожелал им спокойной ночи и в комнате стало темно и тихо. Слышались лишь звуки соседей за стенами, но неотчетливо. Я лежал, прокручивая все в голове, и не мог поверить, что это действительно произошло со мной. Неужели все случилось в реальности? За что у меня отняли друга? Неужели я заслужил такой печальный опыт? Неужели Чарли, мой восхитительный Чарли, заслужил такой человеческой жестокости? С недоумением я осознавал, что такой поступок совершили самые близкие мне люди. Поступок, которому нет оправдания. Бездушный поступок. В один миг они окончательно погасили мою веру в людей, веру во все хорошее, оставив лишь пепел от остатка сгоревших чувств.

До трех часов ночи я не сомкнул глаз. Когда весь мир наконец полностью утих, я встал и вынул из шкафа имевшийся для ремонтных целей растворитель. Аккуратно и беззвучно я облил по кругу всю мебель и стены, лег в раскладушку и чиркнул спичкой.

* * *

С момента тех событий прошло уже десять лет. Я доучился в школе. В детском доме, с обретением совершеннолетия, получил от государства коммунальную квартиру, где теперь и живу в своем городе и работаю на производстве. Но это пока. Может удастся выучится на кого-то, но работать в хорошее место уже вряд ли возьмут из-за обезображенной кожи на лице и теле.

Тогда я совершил большую глупость, погубив много жизней. Сам, к моему тогдашнему сожалению, остался жив лишь чудом. Многих так и не удалось вытащить из-под обугленных завалов, а большинство, как и я, получили массовые ожоги. Перекрытия быстро рухнули. Дом действительно сгорел целиком за считанные пол часа. Причиной возгорания установили плохую проводку.

Судьба Чарли мне не известна.

Я съел деда

Петя сидел на скамье возле дома и смотрел на заходящее в поле багряное солнце. Он ежедневно провожал каждый закат осознавая, что таких встреч осталось ему еще не очень много, ведь с каждым днем он все отчетливее ощущал закат собственной жизни.

Виной всему болезнь, в последнее время все активнее прогрессирующая в его организме. Лечения от нее не было, да если и бы и была, что могли дать ему здесь в забытом мире уголке — глухой деревушке с одной поликлиникой на весь район? Бездарные врачи лишь выпячивали глаза и словно цитировали замусоленный медицинский справочник с его полки: «Это синдром Вернера. Профилактика заболевания не разработана».

К несчастью, он и сам это понимал в свои двадцать два, а потому принимал как должное, что с каждым днем его организм стареет чуть ли не на год. Состояние юноши лишь усугублялось, но по врачам больше не ходил, боялся помимо известного диагноза по превращению в старика услышать, что на фоне болезни у него развивается раковая опухоль, узнать какие-либо прогнозы. Добился копеечной пенсии — и хватит с них. Как бы не звучало это ужасно, принять неизбежные последствия он смог.

Условия жизни были также не самыми лучшими. Жил он в деревенском доме со своим родным дедом. Дед уже в глубокой старости, но до чего же склочный, ворчливый. Вроде одинок, кроме внука никого нет, радоваться должен, что хоть одна родная душа с ним вместе находится в четырех стенах, но это было не про него. Бабушка Петра умерла когда еще его на свете не было от онкологии, сгорела как спичка. Матери он тоже почти не видал — передоз случился, когда ему было семь лет. Так и жили они вдвоем. По крайней мере внуку деваться было некуда, опекуном был дед.

В детстве, помимо уроков в классе из трех человек видел только свинарник. «Стареть» начал в пятнадцать, получил инвалидность в восемнадцать. Какая-либо социальная жизнь закончилась с окончанием девятого класса, если можно было сказать, что она вообще начиналась.

Другие немногие дружили с ним неохотно — вечно чумазый, черти-пойми во что одетый, странный, забитый. И покоя не имел нигде. В школе дети за метр обходили, выдерживали дистанцию и чудо-педагоги поселкового розлива — копошиться в ребенке не хотели, или не умели. А может и не могли.

А проблема в доме сиднем