Грани - Илья Шумилов

только мог ходил за ним попятам и вытирал эти мизерные капли, если они и падали на пол. Так уж устроены щеки у его породы: они немного накрывают нижнюю челюсть, потому жидкость с них может стекать, особенно после того, как животное попьет. После добавились косые взгляды соседей, и наконец скандал с бабой Галей — женщиной в весьма почтенном возрасте, с редкой, но бурно начесанной седой растительностью на голове и омерзительнейшим выражением лица. В доме она была как управляющий, устанавливающий общественные порядки, словно старейшина или жрец культа. С ней все соглашались, потому что спорить было сложно, до чего она была склочная.

Раньше она доставала нас тем, что «наше семейство» должно убираться на общей кухне со всеми жильцами и мыть там все плиты, как новоселы, несмотря на то что общей кухней мы вовсе не пользовались, так как в комнате у нас была электроплитка. И вот теперь увидела меня в час ночи, выходящим из душа с мокрым Чарли. Ой ору было! Весь дом подняла на уши. Она так заорала, что в той самой темной общей кухне напротив я услышал, как все тараканы разбежались по щелям.

Итог всего: мой отец накричал на нее в ответ, заявив, что, если та еще раз вякнет или попытается указывать в наш адрес, кто себя каким образом должен вести и какую плиту мыть, он раскроит ее голову об эту плиту, подкрепив все это тем, что он контуженный и за себя может не отвечать. Конечно, это было не так. От отца редко можно было услышать подобное, но как говориться: раз в год и палка стреляет. В общем то выходит, что он встал на мою сторону, но дома я все равно получал ежесекундные тычки. «Когда ты уже найдешь его хозяев? Сколько еще нам с ним жить?» — только и слышал я.

Деньги на объявление в газету мне выделены не были. Дорого. Заставляли развешивать обычные по всем столбам в городе, чего я делать, естественно, не стал. Терпел я упреки лишь несколько часов ежедневно да немного по выходным, а вот с Чарли я проводил целые дни, наполненные только радостью и светом.

Жара и духота неожиданно сменились свежими теплыми днями. Вместе мы проводили время в тенистом сосновом лесу с огромным пышным папоротником и на больших светлых полянах с мягкой луговой травой. Поначалу я боялся спускать Чарли с поводка, но потом понял, что он вовсе не старается удрать и непременно бежит на каждый зов. Мы играли в мяч, мы гонялись наперегонки. Теперь вместе мы были исследователями, путешественниками-экстремалами. Вместе мы делили обед, вместе спали на тесной раскладушке, пихая друг друга в бока, но по-другому уснуть не могли. Вместе мы по-прежнему смотрели мультфильмы, подпевали песням по радио.

Я полюбил его. Это был он, мой идеальный, самый настоящий, фантастический безмолвный друг. Не смотря на все, я был счастлив и таким же счастливым я хотел сделать и Чарли, и уже никогда не отпускать его от себя. Меньше всего я хотел, чтобы его настоящие хозяева нашлись. Но, к сожалению, мои родители хотели обратного.

Последнее время я стал засиживаться за чтением допоздна, сидя при этом на табуретке в импровизированной кухоньке, отгороженной в комнате шкафом, создающим стену, чтобы свет не мешал родителям спать. Делал я это отчасти специально, чтобы просыпаться уже после их ухода на работу, дабы не выслушивать никаких нравоучений хотя-бы с утра. Если бы я знал, что это когда-нибудь сыграет со мной злую шутку, я больше никогда бы не спал.

Наступило утро десятого августа. Я разлепил глаза. На часах было без пяти минут одиннадцать, а значит родители уже ушли. «Чарли…», — сказал я сипло первым делом. В комнате звенела тишина. Чарли, иди ко мне скорее, — с тревогой громче сказал я. Но в ответ ничего не последовало. Я вскочил как ошпаренный. Я осмотрел всю комнату. Его нет! Его нет! В ушах стоял звон. К горлу подкатывал комок. Я выскочил в коридор в одних трусах, пробежался по двору. Это было глупо, но я недоумевал и совсем не понимал, куда тот делся. Но, словно разразившей меня молнией, наконец осознание дошло до меня. В груди я почувствовал резкую тяжелую боль. Так не болят внутренние органы, так болит душа. Забежав домой, на зеркале я увидел прикрепленный листок бумаги, незамеченный ранее:

«Сынок, прости, но так продолжаться уже не могло. Чарли пришлось увести без твоего ведома, иначе пришлось бы вырывать его у тебя с боем. В холодильнике суп, разогрей его. Мама.»

Обратив внимание на вешалку, я увидел, что поводка Чарли там нет. Я сполз по стене на пол. В глазах застыли слезы. Я рыдал и бил кулаками по полу. Я ревел как медведь, я хотел провалиться под землю, больше ничего не видеть и не слышать. Я просто хотел сгинуть.

Быстро накинув на себя шорты и майку, я вышел из дома и побежал на почту. Заплатив за три минуты разговора, я связался с рабочим номером склада, на котором работала мама. Объяснив, наконец, тугодумному человеку на том конце провода, кто мне нужен, я услышал заветное «алло».

— Куда вы его дели? Где Чарли? — кричал я в пластиковую трубку.

— Откуда ты звонишь? — последовал недоумевающий голос.

— Я спрашиваю, где вы его оставили? Отвечай мне, быстро!

Мой крик было слышно сквозь стекло телефонной кабинки. Все уставились на меня, но мне не было до этого дела.

— Ну, в районе вокзала. Мы шли на электричку, и отец отпустил его там. Сынок, он найдет хозяев сам, будь уверен.

В трубке послышались гудки. Время вышло. Со всех сил я ломанулся на вокзал. Я обыскал каждый угол, все близлежащие дворы и закоулки, пути, магазины. Опросил кого только можно: и продавщиц, и милиционеров, и цыганок — кто-то видел какую-то собаку, кто-то вообще ничего не видел, кто-то просто проигнорировал мои вопросы. В конечном итоге результата не было. Весь день я провел в поисках. В безрезультативных поисках.

Вернулся домой я под вечер, за несколько минут до прихода родителей, голодный и уставший. Я молчал. Попытки родителей выйти со мной на контакт не увенчались успехом. В конце концов в их разговоре я услышал фразу: «Ну ничего, перебесится», окончательно