Хитросплетения (Сборник рассказов) - Буало-Нарсежак

— Сумасшествия как такового не существует! Есть лишь более или менее индивидуальный менталитет.

Жервез расслабился.

— Совершенно согласен, — пролепетал он. — Мне кажется, что наконец кто-то меня понимает.

Его взгляд скользнул по комнате, задержался на полотнах Дюфи. Он вздохнул.

— Всю свою жизнь я был жертвой странного стечения обстоятельств. Но прежде всего знайте, что я хороший художник, и даже очень хороший художник. Немного везения, и я мог бы видеть одно из своих полотен вывешенным здесь, среди ваших картин. И я бы запросто нарисовал, это легко и просто! Достаточно игнорировать рисунок. Ладно, не об этом!.. Четыре года тому назад директор одной галереи, где я выставлял свои произведения, предложил мне выполнить копии… Спешу заметить, ничего незаконного… Вы и представить себе не можете, сколько дураков счастливы повесить в своей гостиной репродукции да Винчи или Рембрандта…

— Ну, может быть, все-таки не дураков… — решился поправить Лаваренн.

Он встретил испепеляющий взгляд голубых глаз и кивком головы дал знак, что ждет продолжения. Жервез пожал плечами.

— Допустим, что это нормально — приклеить «Джоконду» над своим камином между колокольчиком из Вестминстерского аббатства и почтовым календарем. Я — с удовольствием. Меня снабжают старинными рамками, тоже поддельными, и раз — денежные чеки летят с регулярностью. Все довольны. Если вы желаете копию Дюфи, Бюффе, Пикассо — я к вашим услугам.

— Но все-таки, — сказал психиатр, — отличие должно бросаться в глаза.

— Отличие? — опешив, заметил Жервез. — Что вы имеете в виду?

— Не будете же вы утверждать, каков бы ни был ваш талант, что воспроизведете подлинник в точности?

Жервез грустно улыбнулся.

— И вы тоже! — сказал он. — Ладно. Не буду спорить. Только прошу выслушать мою историю. В конце концов, я не боюсь ее рассказать… И потом, вы же связаны врачебной тайной. Так что допустим, критики, эксперты, специалисты всех мастей непогрешимы. Так вот, я, Марсель Жервез, доставил себе удовольствие заменить знаменитого «Читающего старика» Рембрандта в Лувре его копией, так даже лучше стало.

— Интересно, — сказал Лаваренн.

— Вы не верите мне, — упорствовал Жервез. — А между тем уверяю вас, что это совершенно просто. Однажды зимним утром вы приходите в Лувр или куда-нибудь еще. Залы практически пусты. Вы одеты в чуть широковатое пальто, которое помогает вам замаскировать копию картины маленького размера, тщательно выбранной среди прочих, и в одну минуту совершаете подмену…

— Но охрана?

— Они уходят, проходят. Моя жена сопровождала меня, чтобы отвлечь их внимание или, незаметно покашливая, предупредить меня о возможной опасности.

— А! Поскольку мадам Жервез тоже…

— Естественно. Правда, будем точны, с неохотой. Она была уверена, что меня схватят, и потом, она не одобряла моих подмен. Но я не рисковал ничем, абсолютно ничем. Доказательство тому: когда я подменил картину Ван Дейка «Герцог Ричмонд», подошла группа туристов с экскурсоводом, и этот экскурсовод долго комментировал мою копию, приглашая полюбоваться цветом волос, складками сорочки… А между тем речь идет о хорошо известном искусствоведе. И никто так и не заметил, что «Колизей» Коро, «Непорочное зачатие Девы Марии» Мурилло и многие другие полотна являются подделками.

— Захватывающе, — сказал Лаваренн. — И много вы утащили картин?

— Семнадцать, — сказал он. — Не считая того, что я взял в музеях провинции. Но там это до смешного легко, и произведения зачастую посредственные. Я обладаю живописными работами более чем на один миллиард. Иначе говоря, я, Жервез, стою свыше одного миллиарда! Черт возьми!

— Понятно, — заметил психиатр. — И вы собираетесь их продать?

Жервез вздрогнул.

— Продать их? Но, мсье, я же не вор. Я лишь экспериментатор. Отныне доказано, что вся эта клика, что принимает решение о ценности какого-нибудь полотна, состоит из олухов, невежд, низких спекулянтов и дипломированных кретинов. Вот и все!

— У вас трудный случай, мсье Жервез. Стоит какому- нибудь настоящему знатоку — а такие есть — внимательно изучить одну из этих копий, и вот вы разоблачены.

Жервез с усталым видом скрестил руки.

— Я как раз и жду, чтобы меня, как вы выражаетесь, разоблачили. Но некомпетентность и глупость этих господ безгранична. Или скорее качество моей живописи исключительно. Или то, или другое… Вы понимаете, доктор, вы же убедились, я вижу. Признайтесь уж. Либо то, либо другое… Я вполне соглашусь, что я — не гений, но уж тогда пусть и они признают, что сами болваны.

— Изумительно! — сказал Лаваренн. — Послушайте, мсье Жервез, а не могли бы вы скопировать небольшую вещь Руссо, что в моей приемной?

Жервез скривился.

— Руссо — это доступно любому, — сказал он. — Я зайду завтра, если хотите.

Ассистентка проводила Жервеза, покуда врач, кинувшись к телефону, спешно набирал номер.

— Алло… Будьте добры, позовите хранителя музея… Спасибо.

Взволнованный Лаваренн попросил хранителя музея тщательно проверить картины «Читающий старик», «Герцог Ричмонд» и «Непорочное зачатие Девы Марии»… Нет-нет, он не может объясняться по телефону. Ему прежде всего хотелось бы знать, не являются ли эти полотна подделкой.

Хранитель музея сухо ответил, что он сделает все необходимое только из уважения к своему собеседнику, но что он выступает гарантом подлинности этих картин.

Несколькими часами позже он позвонил психиатру. Никаких сомнений, полотна, о которых шла речь, никоим образом не являлись копиями. Он только что лично их обследовал.

— Но, — настаивал Лаваренн, — вы подвергли их научному анализу?

Хранитель музея стал нервничать.

— Уже тридцать лет, как я провожу экспертизу, — ответил он. — Смею утверждать, что знаю свое дело.

Лаваренн извинился. Он полагал, что для установления подлинности некоторых картин прибегают к химическому анализу. Хранитель музея заметил, что психоанализ — это одно, а искусствоведение — другое. Нехотя Лаваренн признался, что полностью полагается на суждение столь именитого знатока. И стал с нетерпением ждать встречи с Жервезом.

И Жервез не обманул его ожидания. Он явился со всем необходимым и принялся за работу. Довольно скоро врач вынужден был убедиться, что его необычный пациент был просто виртуозом. Модель представляла собой мельницу с водосливом. Жервез торопился, ворча: «Это же почтовая открытка! Переводная картинка!.. А посмотреть на эти тополя! Торчат, как какие-то свечки».

И за это время картина наполнялась жизнью, с точностью повторяя оригинал. Это было непостижимо.

— И это еще называют листвой, — брюзжал Жервез. — А я говорю, что это нечто похожее на цветную капусту!

Психиатр не слушал. Он сомневался. Впервые он сомневался в себе самом. И когда Жервез закончил полотно, Лаваренн был смущен. Копия стоила подлинника. Жервез унес с собой свою картину.

— Еще два-три небольших мазка, — сказал он. — Я вам ее принесу обратно. Надеюсь, вы убедились?

Лаваренн долгое время пребывал в раздумье. Он должен был признаться в очевидном. Да, подделка стоила подлинника! И, по-видимому, так же дело обстояло со всеми копиями Жервеза. Но, с другой стороны, он не допускал, чтобы… Ночью он не сомкнул глаз.

На следующий день Лаваренн тайком отправил записку госпоже Жервез. Она явилась во второй половине дня, воспользовавшись отсутствием своего мужа. Она принесла поддельного Руссо-Таможенника. Это была красивая блондинка с поблекшими чертами лица и увядшими губами.

— То, что рассказал мне ваш муж, не укладывается в воображении, — сказал Лаваренн. — Он и в самом деле произвел все эти подмены?

— Да, — произнесла она, опустив глаза. — Вы понимаете, почему я послала его к вам. Жизнь стала невыносимой.

— Но возможно ли, чтобы никто никогда не заметил?..

— Потому что нечего замечать.

— Извините, не понял!

Она увлекла Лаваренна в приемную, сняла полотно Руссо-Таможенника и заменила его на копию.

— Сейчас я унесу подлинник, тихо продолжала она. — Мой муж, который, безусловно, не знает о моем посещении, принесет его завтра, полагая, что это его подделка. И он воспользуется каким-нибудь мгновением, когда вы оставите его одного, чтобы заменить ее на ту картину, которую я только что повесила. И он будет счастлив, думая, что обладает вашим Руссо. Уже не один год, как он коллекционирует таким образом свои собственные копии.

— Но… вы-то?

— А я, поскольку он держит меня в курсе всех своих планов, я прихожу до него в музеи. Именно я выкрадываю настоящие картины и заменяю их на поддельные. Я приношу подлинники к нему в мастерскую… а он относит их в музеи, где снова производит обмен. Теперь-то вы понимаете, почему никто никогда ничего не замечал!