Жизнь вдребезги - Буало-Нарсежак

Буало-Нарсежак

Жизнь вдребезги

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Они ехали в густом потоке машин, то и дело прерывавшим их многочасовой спор. Вероника даже остановилась на середине фразы, когда они поравнялись с тяжелым грузовиком, и договорила ее много времени спустя, дав Дювалю время собраться с мыслями.

Спавшее напряжение заставило их замолчать, так и не окончив ссоры, зревшей несколько месяцев. Во время спора они не глядели друг на друга, к тому же скорость была велика и не позволяла отвлекаться от дороги. Когда же "Триумф" с открытым верхом влетел в шумный и ветренный туннель, то слова и взаимные упреки пришлось просто выкрикивать. Время от времени какое-нибудь насекомое шлепалось в ветровое стекло кровянистым плевком, и тогда Вероника включала стеклоочиститель. Постепенно дорога пустела.

- Итак, я делаю из этого главный вывод.

Она заговорила первой, словно обращаясь к дороге, к медленно спускавшейся ночи, зажигавшей огни на грузовиках. Права была, конечно, она! Дюваль с болью осознавал, что во всем виноват он один. У него были отменные способности создавать неразбериху, подобно тому, как у других музыкальный или живописный талант. Ну, зачем, в самом деле зачем, он выбрал именно эту женщину! Почему?… Он отупел от шума и скорости. Жесткие, хлесткие слова вылетали сами собой. Нет, прежде он не был таким злым и стал им не без оснований.

- Я не жулик! - прокричал он.

Она рассмеялась и прибавила ход, чтобы обогнать машину с огромным катером-прицепом. Стрелка спидометра пересекла отметку 140.

- Ты должен был меня, по крайней мере, предупредить - сказала Вероника.

- Но я повторяю, черт возьми, что у меня не было времени!

- Но позвонить-то всегда можно.

- Да?… Позвонить?… Но куда? Может ты сообщила, где тебя найти в Париже?

И не преминул добавить:

- Разве кто-нибудь знает, где ты бываешь. Тут она повернулась к нему:

- Что это значит?

- А это значит, что стоит тебе покинуть Канн, как ты словно проваливаешься куда-то…

- Выходит, я обманываю тебя? Так?

- А почему бы и нет?

Она так резко затормозила, что Дюваль едва успел ухватиться за приборную доску.

- Что ты задумала?

- Ты мне сейчас объяснишь, мой дорогой, как это я изменяю тебе!

Машина ехала теперь в пределах 70, от этого стало жарко.

- Ну, ладно, валяй! Говори!

Дюваль провел ладонью по глазам и скулам. Спокойствие! Только спокойствие!

- Ты мне разрешила пользоваться твоим счетом, - сказал он.

- Я не вижу связи.

- Погоди! Вначале все, что принадлежало тебе, принадлежало и мне, а все мое - тебе?

- У тебя ничего нет.

- Допустим! - сказал Дюваль терпеливо. - Но это не мешает мне пользоваться правом на эти деньги? Так или нет?

Она пожала плечами.

- А теперь - продолжил он, - ты из меня делаешь вора. Я не вижу, почему бы мне тебя и не обозвать…

- Как?

- Послушай, Вероника, с меня довольно! Весь четверг я пытался дозвониться тебе. Я хотел лишь сказать об этом чеке и пытался это сделать до полуночи…

- Итак, где ты была?

Машина с катером медленно поравнялась с ними. Дюваль, словно тонущий пловец, увидел над собой белый Парус и винты. Вероника посигналила фарами. Высветились медные буквы на корме судна: "Лорелея".

- В Париже я всегда очень занята.

- Чем это?

- Представь себе, я хожу в кино, на выставки, демонстрации мод.

Она опустила верх кузова, и ветер задул снова.

- В отличие от тебя, мне все интересно. В Канне прекрасно, но в Париже свободнее дышится.

- Плевал я на Канн! Если я туда и приехал, то только потому, что там проще найти клиентуру, тех самых красоток в твоем духе, черт побери, которые пропадают от безделья и больны не больше, чем я сам, но это ведь так престижно - иметь собственного массажиста.

Он посмотрел на свои волосатые квадратные руки, медленно сжал кулаки.

- Они получают наслаждение от этих пальцев, бегающих по их коже. Наверное приятно, когда твой раб тебя растирает. Немного врач, немного полотер, немного гипнотизер, и всегда к твоим услугам.

Вероника яростно увеличила газ, и прекрасная белая лодка снова поравнялась с ними. У Лиона дорога была забита машинами.

- Прикури мне сигарету, - сказала она. - В ящике для перчаток есть новая пачка.

Он вскрыл пачку, брезгливо взял сигарету губами, отвратительный запах ментола наполнил его рот, словно глоток желчи: - даже табак у них разный. Он поспешно передал зажженную сигарету Веронике.

- Когда я решил открыть свое дело, - снова начал он, - ты согласилась. Только стоит это дорого. И я тебя предупредил, что аппаратура обойдется почти в миллион.

- Прежде чем заказывать аппараты, нужно было по крайней мере решить, останемся ли мы в Канне. Да и зачем они тебе. Обошелся бы и руками.

- В Канне или в другом месте мне все равно нужны кое-какие аппараты.

- Ну, вот еще, - сказала она. - Обойдешься и так.

Эти слова подействовали на Рауля словно удар. Он закрыл глаза, наклонился вперед. Гнев скрутил его словно судорога. Ему вдруг захотелось со всей силы влепить ей пощечину. И чтобы сдержаться, он скрестил руки. Она быстро взглянула на него и поняла, что зашла слишком далеко.

- Ты заработаешь много денег, - сказала она вдруг примирительно, - у тебя замечательные руки.

- Заткнись!

Множились плакаты, стрелки, фонари с высоты заливали улицу светом операционной. Дюваль хотел остановиться в Лионе. Оттуда ночным поездом легко было добраться в Канн. Продолжать отношения с этой женщиной было выше его сил. Он и так слишком долго боролся с собой. Обманщиками, вот кем они были друг для друга. И она даже больше, чем он. Намного больше.

- Выпьем кофе? - предложила она.

Он не ответил. Он тоже знал, как ее наказать. Она затормозила и направилась к стоянке.

- Ну, вот и приехали. Пошли, Рауль, не строй кислую мину. Ладно, я была не права, беру назад обидные слова. Идешь?

Она вышла из машины, оправляя юбку, и обратилась к служителю в синем комбинезоне.

- Полный. Посмотрите также воду… А потом поставьте в ряд… Спасибо.

Этот сухой тон, манера распоряжаться казались Раулю невыносимыми. Ведь она не была даже красивой. И это его жена! На всю жизнь! Всего через полгода после свадьбы он должен был отчитываться перед ней в своих расходах. Рауль проводил Веронику к станции обслуживания, заполненной толпой курортников. Протянул ей мягкий стаканчик с липким кофе, вкусом напоминавшим лакрицу. Она улыбнулась Раулю светло и открыто. Грязные слова к ней не приставали. Он же чувствовал себя в грязи до самой глубины души. Нет, непременно нужно вернуть ей деньги. Пусть ими подавится. Противная сытая буржуйка. В прошлом Рауль так много распространял листовок и брошюр, что для выражения ненависти у него не было иного словаря кроме плакатно-политического: "сытые", "обеспеченные". Вероника относилась к обеспеченным, к тем, кто приказывал, имея для этого сильный голос и вдоволь презрения.

Вот и сейчас она пила кофе мелкими глотками гурманки, как всегда, уверенная и невозмутимая, словно позабыла ссору, а может, на время отложила ее, как откладывают вязание. Вскоре она снова примется за него, пересчитает петли, нанижет их…Сейчас же ее захватила окружающая суета, снующие вокруг дети, женщины, подновляющие косметику. Плечи, бедра Вероники неуловимо танцевали под еле слышную за шумом модную мелодию.

- Ты поведешь, - сказала она, - я сыта по горло. Дюваль галантно поклонился.

- Слушаюсь, мадам.

Она уставилась на него с внимательным удивлением.

- Ну и глуп же ты бываешь, если хочешь!

Она заплатила служащему колонки, уселась в машину, немного поиграла застежкой спасательного пояса, потом растегнула его.

- От него очень жарко! Езжай помедленнее.

Он медленно поехал к основной дороге, выжидая просвет в потоке машин, затем ловко вырулил на шоссе. И снова они были одни среди убегающих огней.

- Что мне делать с оборудованием кабинета? Я не думаю, что останусь в Канне, он мне опротивел, - сказал Рауль.

- Предупреди поставщика. Ты вправе передумать. Если он не согласится, что-нибудь предпримем. Во всяком случае, обратись ко мне. Я ведь теперь буду жить отдельно.

- В другом месте у меня не будет такой клиентуры. Это единственное, что меня здесь удерживает.

- Ну и кончен разговор. Тогда за дело…

За дело! Знает ли она хотя бы, что это значит? Дни, проведенные за массажем… Усталость, застрявшая в пояснице, в плечах, руки, работающие как бы сами по себе… бегают, мнут, щиплют, погружаются в податливую плоть. Они напоминают спущенных с цепи собак, которые уже не слушают и не узнают голоса хозяина. А вечерами бессильные руки свисают словно мертвая дичь. И все это время ни малейшей мысли о себе, а только ощущение, что жизнь постепенно уходит.

Тишина затянулась. Часы в машине показывали половину двенадцатого. Дюваль захотел спать, спать долго-долго. Она, пожалуй, права, эта Вероника, что его ничто не интересует. Даже собственное ремесло ему не нравится. Он никого не любит. А больше всего - не любит себя. В нем живут как бы два человека. Один Дюваль ходит по пятам другого, словно полицейская ищейка в бесконечном сыске, Какое значение имеет все, о чем толкует тут Вероника. Он всегда будет рабом у месье Джо или у кого-нибудь другого.