Донбасский декамерон - Олег Витальевич Измайлов

декораторам, арендовать на время съемки помещения, но не строить ателье, фабрики, для чего требовались большие вложения капитала. Так действовали Харитонов, Хохловкин, Либкен и многие другие.

Ханжонков выгодно отличался любовью к делу, знанием кинематографии, заботой о ее развитии. Он лучше других знал технику и художественные приемы, сам определял выбор тематики, художественную политику своей фирмы, пытался кустарное производство превратить в хорошо оборудованные кинопредприятия; несравненно больше, чем другие, тратил средств на строительство киноателье и их оборудование передовой техникой того времени; позволял своим работникам производить эксперименты.

У Ханжонкова работали лучшие режиссерские и операторские кадры. Все знаменитые кинозвезды, классические актеры немого кино – Иван Мозжухин, Вера Холодная, Витольд Полонский, Оскар Рунич, Вера Карали – снимались в его картинах.

Главной приметой торгового дома «Ханжонков и Ко» было не только чуткое следование веяниям времени и умение бороться с конкурентами, но и внутренняя свобода, поощрение самостоятельности актеров, режиссеров, сценаристов, операторов и техников. Этого в России не было ни у кого, кроме Ханжонкова. Этим он опередил время.

Кстати, сидя здесь, мы имеем право вспомнить Ханжонкова вдвойне. Поскольку это именно он в 1911 году замахнулся на первую в истории отечественного кинематографа эпопею. Он написал сценарий, снял и запустил в производство громадный проект – блокбастер «Оборона Севастополя». В нем было все, чем потом пользовались Сергей Эйзенштейн, Сергей Бондарчук и Юрий Озеров, – массовка, натурные съемки, умело смикшированные со студийными, крупные планы, световые эффекты и комбинированные съемки.

К тому же Ханжонков в «Обороне Севастополя» смело соединил художественные формы кино с документализмом. Тут и кадры Севастополя, который тогда мало отличался от Севастополя времен Первой обороны, и в финале, словно представление действующих лиц, появление в кадре французских, английских и русских ветеранов, протагонистов героев фильма. Поистине гениальная идея.

Не меньший талант был проявлен Ханжонковым при пиаре своего детища. Премьера «Обороны Севастополя» состоялась в ноябре 1911 года в царском имении Ливадия под Ялтой. Само собой, в присутствии самого императора Николая II и августейшей семьи. После этого прокатный успех киноленты был обеспечен не только талантами создателей, но и высочайшим покровительством. В России без этого кинохудожнику всегда было непросто.

После «Обороны» Ханжонков и его сотрудники поставили множество исторических фильмов, но компания выпускала и мелодрамы, и учебные ленты, и документалистику. Сын казака из Донбасса старался охватить как можно более широкий круг тем кинематографа. И до самого 1917 года ему это удавалось.

* * *

– Погодите, Донна, надо подзарядить наши записывающие устройства, – вставил слово Панас.

– А нас записывают?

– Ну, ясно же дело, не в воздух же мы с вами эти приятные беседы ведем. Все в книгу отчета войдет. ИИ «Тайга» пишет и сразу книжку верстает в нескольких форматах и формах.

Донна кивнула:

– Понятно, так вот в 1917‑м Ханжонков основал Ялтинскую киностудию. Едва ли без него это случилось бы. Поэтому вдвойне обидно, что в Ялте в свое время поставили основателю студии совсем уж дешевый и где-то скабрезный с точки зрения художественной ценности и правдоподобия памятник. Почему-то ялтинский бронзовый Ханжонков получился похожим на художника Репина.

После 1917 года рассказывать о Ханжонкове-кинодеятеле практически нечего.

Что-то поснимал на Юге России, что-то в трехлетней эмигрантской отлучке. Вернулся в 1923 году по личному приглашению наркома культуры Анатолия Луначарского. Но ничего путного из его талантов в Советской России не вытянули.

Да, Ханжонков был отцом многих кинопроектов, но не стоит забывать, что был он прежде всего дельцом, бизнесменом. А этого качества, свойства, состояния у него при новой власти быть не могло. Негде было применять продюсерские таланты. Да и молодежь поджимала – пришло время Эйзенштейна, Пудовкина, Вертова.

Во второй половине двадцатых с ним произошла какая-то мутная история, в которой были замешены государственные деньги.

Возможно, Ханжонков по привычке делового человека слишком вольно с ними обошелся. Как бы там ни было, из кино его выгнали. Да так, что зачинатель русского кино имел все шансы умереть с голоду.

Только в 1934 году ему назначили персональную пенсию.

Гордый донской казак, дабы спасти жену, вынужден был написать отчаянное письмо председателю Кинофотоуправления СССР Борису Шумяцкому. В нем, в частности, он сообщал: «Мое положение и в моральном, и в материальном отношении стало настолько невыносимо, что я решился обратиться с просьбой помочь мне найти выход из такового… Прошу своим авторитетным словом поддержать мой труд и помочь мне войти в рабочую семью Советской кинематографии полноправным ее членом. Вне этого предо мною остаются лишь перспективы на дальнейшее ухудшение моего здоровья, вызываемого постоянной нуждою, и в конечном итоге – смерть от недоедания, на которую я здесь оказался обреченным вместе со своею женою».

Его услышали. Последние годы жизни Ханжонков провел в Ялте, на которую когда-то возлагал большие надежды как кинопромышленник.

В 1937 году в Москве и Ленинграде свет увидела книга его воспоминаний «Первые годы русской кинематографии». Надо сказать, книга вышла очень откровенной, и лишь некоторые моменты, связанные с работой во врангелевском Крыму, Ханжонкову пришлось заретушировать. Написано просто, с той четкостью старой русской речи, которая напоминает работу качественного длиннофокусного объектива – размытость картинки уходит, и вдруг резкость изображения становится бритвенно острой.

Немецкую оккупацию Александр Алексеевич пережил в Ялте, будучи совсем больным. Скончался уже после полной победы его страны в той великой войне, 26 сентября 1945 года.

* * *

– Друзья мои, – сцепив руки замком перед грудью, сказал Панас, – пришла пора промочить горло. Надеюсь, никто не откажется от напитков. Для тех, кто любит вино, приготовлено трофейное вино из Риохи, для русофилов – водочка и чача на фейхоа, которую чудесно приготовляет местный житель из абхазцев, некий Сабри, если есть другие пожелания…

– Есть, – сказала Донна, – предпочла бы виски. Если есть, конечно. Вы что-то говорите о трофеях?

– Несравненная, алмазная Донна! Для вас найдется. Разумеется, островной односолодовый?

– Вы посмеете мне предложить что-то иное? Односолодовый, разумеется, но не островной – он слишком назойлив. Предпочитаю Хайленд – суровый и простой. Божественного «Гленгойна», вероятно, вы уже не найдете нигде в мире после того, как Британия потонула, но, возможно, что-то попроще – «Клайнелиш» или «Аберфелди»?

Панас победительно улыбнулся:

– «Дэлмор», 17‑летний.

– Пойдет.

Что ж, иного ответа от человека из города, некогда называвшегося Лондоном-на Кальмиусе, не ждал.

Люди коменданта принесли вино из Риохи, водку с берегов Волги и бутылку шотландского виски, который, как прикинул в уме Палыч, обошлась бы на нынешнем безвискарьи едва ли меньше чем в полмиллиона рублей.

Пока расставляли закуски, все молчали. Затем Панас налил себе «риохи», пригубил, поцокал языком. Пробормотал: