Том 7. Моникины - Джеймс Купер

Об этой подавленной и неприметной печали, — боюсь, иного названия для такого чувства нет, — мой превосходный и неутомимый предок, по-видимому, совсем не подозревал. Он предавался своим обычным делам, и менее всего могла бы прийти ему в голову мысль, что он не выполнил до мелочей долга в отношении своей подопечной. Если бы он поступил иначе, от его упущений больше всего пострадал бы ее муж и только он имел бы право жаловаться. Но так как ее муж и не думал высказывать подобное обвинение, нет ничего удивительного в том, что мой предок ничего не знал о чувствах своей жены до самого часа ее смерти.

Я уже говорил, что в период между десятилетним и сорокалетним возрастом взгляды преемника торговца модными товарами претерпели существенные изменения. С того времени, как ему пошел двадцать второй год, другими словами — с тех пор, как он начал зарабатывать деньги не только для своего хозяина, но и для себя, он перестал кричать на улицах: «Уилкс и свобода!» Уже в первые пять лет после его совершеннолетия никто не слышал от него ни звука об обязательствах общества перед слабыми и обездоленными. С той поры, как у него завелись свои собственные пятьдесят фунтов, он лишь слегка касался в разговоре обязанностей христианина вообще. Клеймить же людские безрассудства было бы черной неблагодарностью со стороны человека, который зарабатывал свой хлеб только благодаря им. Однако примерно в это время он начал с большой едкостью и уместностью поносить налоги. Государственный долг он возмущенно называл проклятием общества и зловеще предрекал распад этого общества вследствие повинностей и тягот, ежечасно ложащихся на и без того уже чрезмерно обремененные плечи торговцев.

Время, когда он женился и вступил во владение сбережениями своего покойного хозяина, представляет собой второй этап в развитии взглядов моего предка. С этого момента его честолюбие растет, его кругозор раздвигается соответственно его средствам и его размышления о роли крупного оборотного капитала становятся более глубокими и философскими. Для человека, сметливого от природы, как мой отец, вся душа которого была поглощена погоней за барышом, а ум развивался в игре на человеческих слабостях, да к тому же обладателя четырехсот тысяч фунтов, — для такого человека естественно было избрать себе теперь более возвышенную дорогу к значительному положению в своем мире, чем та, по которой он с трудом пробирался в тяжелые годы своего ученичества. Большая часть капитала моей матери была вложена в ценные бумаги и закладные, поскольку ее защитник, покровитель, благодетель и нареченный отец питал упорное недоверие к тому бездушному, скованному условностями, безликому множеству, которое называется публикой.

Первым предвестием намерения моего предка предать своей энергии иное направление явилось взыскание всех следуемых ему сумм: подобно Наполеону, он собирал все свои силы в один кулак, чтобы иметь возможность действовать крупными массами. Примерно тогда же он вдруг перестал бранить налоги. Так меняется тон правительственных газет, внезапно перестающих поносить иностранное государство, с которым ведется война, из чего следует, что ее сочтено целесообразным прекратить. Мой бережливый предок решил превратить в союзницу ту силу, в которой он до тех пор всегда видел врага. Все свои четыреста тысяч фунтов бывший ученик торговца модными товарами щедро вверил государству и вышел на арену добродетельных и патриотических спекуляций в качестве «быка». Причем если он и был осторожнее этого отважного животного, зато не уступал ему в энергии и упорстве. Его похвальные усилия увенчались успехом. Золото хлынуло к нему, как волна при наводнении, и вознесло его целым и невредимым на ту завидную высоту, с которой, должно быть, только и можно ясно разглядеть общество во всех его бесчисленных гранях. Все его прежние взгляды на жизнь, которые, подобно всем, кто был сходен с ним происхождением и политическими пристрастиями, он впитал на заре юности и которые справедливо можно назвать близорукими, теперь были оставлены ради возвышенной и широкой перспективы, открывавшейся перед ним.

Любовь к истине заставляет меня признать, что мой отец никогда не был добр в вульгарном смысле этого слова. Он всегда утверждал, что его интерес к ближним более высокого порядка и объемлет единым взглядом все хорошее и дурное, будучи сходен с той любовью, которая побуждает родителей наказывать ребенка: страдания в настоящем могут стать благословением в будущем и сделать его уважаемым и полезным человеком.

Действуя в этом духе, он все больше чуждался себе подобных. Этой жертвы, вероятно, потребовали строгость, с какой он осуждал их растущую испорченность, и суровое, неуклонное утверждение собственных принципов. К этому времени мой предок уже глубоко постиг то, что называют ценностью денег, а это, как мне кажется, дает такому человеку более тонкое понимание не только особых свойств и применений драгоценных металлов, но и опасностей, с ними сопряженных. Он порой пространно рассуждал о гарантиях, которые необходимо давать обществу ради его же безопасности, и никогда не голосовал за приходского надзирателя, если тот не обладал солидностью и достатком. Тогда же он начал жертвовать деньги в «патриотический фонд», а также поддерживал другие нравственные и денежные устои правительства, способствующие общей похвальной цели защиты нашей страны, наших алтарей и наших домашних очагов.

Кончину моей матери мне описывали как трогательную и печальную сцену. По мере того как эта кроткая тихая женщина освобождалась от оков бренной плоти, ее разум просветлялся, проницательность обострялась, а характер становился во всех отношениях более возвышенным и властным. Хотя она гораздо меньше мужа говорила о домашнем очаге и алтарях, у меня нет оснований сомневаться в том, что она не меньше его была верна первому и предана вторым. Я опишу важное событие, каким был ее уход из этого мира в мир иной и лучший, теми словами, которые я не раз слышал из уст человека, присутствовавшего при ее кончине, — впоследствии он сыграл большую роль в том, что я стал тем, чем стал. Это был священник нашего прихода, благочестивый и ученый пастырь и джентльмен не только по происхождению, но и по своим понятиям.

Моя мать, уже давно сознававшая, что ее час близок, упорно не желала сообщать мужу о своем положении, чтобы не отвлекать его от дел, которым он отдавал все свое внимание. Он знал, что она больна, очень больна — он об этом догадывался: но так как он не только позволил, но даже настаивал, чтобы она прибегла ко всей той помощи и советам, какие можно купить за деньги (мой предок не был скупцом в вульгарном смысле этого слова), то считал, что сделал все, что может сделать человек, когда дело идет о жизни и смерти, которые, как он признавал, не входили в сферу его компетенции. Он видел, что священник, доктор богословия Этерингтон, уже месяц ежедневно посещает их дом, но это не вызывало у него ни тревоги, ни дурных предчувствий. По его мнению, беседы священника успокаивали мою мать, и он весьма одобрял все то, что позволяло ему не отвлекаться от любимых занятий, которым он теперь отдавал все свои силы. Врачу с величайшей аккуратностью вручалась гинея после каждого визита, сиделок никто не стеснял, и они были довольны, так как, кроме врача, в их дела никто не вмешивался; все, что требовал обычный долг, мой предок выполнял с таким тщанием, словно угасающее и безропотное создание, с которым ему предстояло расстаться навеки, было предметом его свободного выбора, когда его чувства еще были юны и свежи.