Грим - Анастасия Худякова

Сюзанна поднялась и вдруг показалась Теодоре выше обычного. Пестрый кардиган уже не висел на ней, как на вешалке. Она стояла в нем посреди комнаты так, словно на плечах у нее был военный мундир.

– Вы уверены, Сюзанна? Если я чем-то обидела вас…

– Нет, что вы, – поспешила успокоить Сюзанна. – Я… позвоню вам, если передумаю.

Она подхватила вещи с подоконника и направилась к двери, откидывая с лица непослушные волосы. Теодора тоже поднялась и теперь смотрела в спину уходящей девушке со смешанным чувством. Сюзанна остановилась у порога и обернулась:

– Спасибо за все, фрекен Холл. Вы хороший специалист. Лучший, что у меня был. Но не отдавайте себя им… Никогда. Вы для этого слишком хороши.

Не дождавшись ответа, Сюзанна покинула кабинет, неслышно ступая по ковру, плотно прикрыла дверь. Теодора застыла на том самом месте, где провожала девушку глазами. Она жадно хваталась за слова Сюзанны, но с каждой секундой их все громче и настойчивее перекрикивали голоса родителей. Особенно отца. Нет, она должна быть хорошей девочкой. Должна помогать, сострадать, слушать, отдавать. Должна, должна!

Но кому?..

Теодора подошла к широкому оконному проему и опустилась на подоконник. Ее охватили тоскливое одиночество и немая беспомощность, каких она не чувствовала давно. Сумерки обвели город темным контуром, который стал четче виден на фоне разбухших снежных туч. Сыпались первые хлопья. Подступающая темнота пробралась и в глаза, провожающие длинную вереницу машин внизу. Теодора приложила ладонь к стеклу, потом убрала ее и наблюдала за тем, как тает призрачный отпечаток. Терзаемая противоречиями, она твердила себе, что должна сделать выбор. Как можно разобраться в мыслях других, если не способна навести порядок в собственных? Она попыталась представить два четких варианта будущего, разделить возможные решения на черное и белое. И вдруг увидела разделение не на два контрастных цвета, но на двух диаметрально противоположных людей, смотревших на нее с немым вопросом в строгих глазах. Она оказалась между ними. Настало время выбора.

Глядя то на лицо отца, то на лицо Романа, Теодора почувствовала, как вспотели ладони. Ее всегда влекло ко второму. И сидя там, на подоконнике в своем кабинете, она призналась себе не в том, что выбрала черное или белое, но в трусости. Да и как могла она выбрать, если все суждения, мысли и мораль, внушаемые ей с малолетства, развили в ней дальтонизм?

Четверть часа спустя Теодора уже мчалась по шоссе, ругая себя за несобранность и невнимательность, когда вслед неслись возмущенные гудки клаксонов. Она действовала точно с завязанными глазами, но нога упрямо вдавливала педаль газа в пол. Город начал исчезать в темноте позади, прячась за холмом, как если бы уходил под воду. Теодора прибавила скорости.

Когда она выбралась из машины, ступив на мягкую пружинистую землю, медного цвета луна только начала подниматься над далекими шпилями, невидимыми отсюда. Ей пришлось покопаться в поисках фонарика. Старая церковь стояла у подножия холма неосвещенная – сгусток тьмы с проржавевшей крышей, терзаемой всеми ветрами. Ее так и не решились снести. Казалось, к ней вообще никто не осмеливался приближаться, не говоря о том, чтобы ступить под непрочный неф. Это место категорично заклеймили злым, нечистым, хотя когда-то считали святым.

Слушая свое громкое, учащенное дыхание, походящее на хрип, Теодора приблизилась к двери. Потянулась к ручке, застыла. Совсем как тогда. Она вошла внутрь. Замерла посреди загнившего от времени и пустоты нутра здания. Здесь все осталось таким же. Ничего не тронули, не перенесли в новую церковь, построенную уже в городке. Даже позолоченный алтарь остался стоять нелепым памятником древности и ушедшим векам. Он высился посреди сгнившего дерева и полуобвалившегося купола, будто бы гордился своей святой неприкасаемостью, торжествовал над разрушением и скверной. Теодора долго смотрела, как алтарь отражает направленный на него луч фонаря и бросает его к потемневшим от сырости стенам. На них смотреть было просто. Только бы не поднимать взгляд наверх, на балюстрады, не опускать вниз, под ноги. Она поддалась. Посветила вниз.

Этого не могло быть, но… на том самом месте, кажется, бурое пятно навечно въелось в непрочные доски. Теодора отскочила, почувствовав, как к горлу подступает ком. Зажав рот рукой, она бросилась вон, и свет фонарика заметался по стенам и полу застигнутым врасплох грабителем.

Теодора твердила про себя, что это была она, но слышала не собственные разрушительные мысли, а его крик. Уже давно он не оглушал ее так мощно, невыносимо. В слезах она забралась в машину и заперлась, точно преследуемая чудовищем. Прежде чем завести мотор, Теодора еще долго обхватывала себя руками. Как будто так спасет себя от этого крика, от чудовища.

Она ехала, не разбирая указателей. Просто неслась вперед, наблюдая, как крепчают порывы ветра и бросают теперь уже крупные снежные хлопья в лобовое стекло. Она ехала, чтобы не думать, не вспоминать. Темную равнину лишь иногда подсвечивали окна домов, стоящих особняком от соседей. У одного, с колоннами у входа и большим садом, очерченным соснами, резвились собаки. Крупные, лохматые, они носились друг за другом в сиреневом свете фонарей. Одна все время тянула другую за хвост, не позволяя увильнуть от дружеской потасовки. При взгляде на них Теодору пронзила крупная дрожь. Та, что тянула за хвост другую, слишком сильно походила на волка. Теодора задержала взгляд на собаках чуть дольше, чем следовало, и потому не заметила, как с подъездной дорожки соседнего дома выворачивает автомобиль. От резкого торможения ее швырнуло на руль, послышался глухой, несильный удар.

Выругавшись про себя, Теодора зажмурилась, а когда распахнула глаза, сквозь мелькающие дворники и снег увидела высокую женщину в меховом манто до самых пят. Она гневно махала рукой, и Теодора, съежившись, выбралась из автомобиля.

– Вы совсем ополоумели?! – воскликнула дама, накидывая на голову платок и сверкая глазами в сторону Теодоры. – Пустая дорога, а вы умудрились устроить аварию, и где? У моего дома! Вы вконец совесть потеряли, милочка!

Несмотря на внушительный возраст, незнакомка выглядела крепкой, а такой осанке могли бы позавидовать многие молодые девушки. Ясные голубые глаза гневно сверкали на лице, неоднократно тронутом хирургическим скальпелем, но возраст упрямо выдавала шея, слегка обвисшая и морщинистая, которую прятали в платок, как уродца, которого не должны были видеть посторонние для собственного же блага, да еще руки, такие же сухие и пожившие добрые шесть, а то и семь десятков наверняка интересных, не лишенных удовольствий лет.

– Ради бога, простите! Снег пошел сильнее и… – Теодора поняла, что любые оправдания будут выглядеть