Младший брат - Салтанат Бодыкова

— А мне восемь. У меня тоже нету брата.

— Когда есть старший брат, это хорошо. Он меня защищал, играл со мной.

— Амантай, а давай мы с тобой будем братьями, а?

— Давай. А что мы будем делать?

— Будем защищать друг друга и помогать. И дружить.

Они улыбались смущенно, не зная, что делать дальше.

— Пойдем, Алеша, я научу играть тебя в асики.

— Что это такое?

— Это такие бараньи косточки. Одна косточка свинцовая, это мой ата залил ее свинцом.

— Ух, ты, пошли, — загорелись глаза мальчишки.

Глава 3 Немка

Вторая военная осень дышала ранними холодами и собирая обоз для отправки продовольствия на фронт, Василий Петрович наказал всем помощникам одеться потеплее.

Четыре доверху заполненные телеги, запряженные одной лошадью и тремя быками, стояли в ряд перед небольшим строением, в котором располагалась правление колхоза. Тремя повозками управляли старики, в том числе верный друг и помощник Василия Петровича, Толеутай — ата, на четвертую Василий Петрович сел сам. Кроме того, для сопровождения в каждую повозку Василий Петрович выделил по одной молодой женщине и одному подростку. Укомплектовав таким образом весь обоз, Василий Петрович махнул рукой, мол, отправляемся и тряхнул вожжами.

Уже после войны, Василий Петрович отослал письмо в городской совет Караганды, где подробно расписал идею создания памятника труженикам тыла. Монумент, по его мнению, должен был включать в себя трех людей, стоящих рядом: старик, женщина и подросток. Ответ от чиновников пришел обескураживающий: не время, товарищ Кузнецов, ставить памятники, тем более, не героям войны, много других, важных дел есть у нас, страну из руин поднимать надо.

В Караганде, на железнодорожных путях лязгал колесами эшелон, настежь раскрывая нутро вагонов, готовясь вобрать в себя все то, что привезли из окрестных колхозов и что принесли жители самого города. Как гласила надпись на транспаранте, приколоченным на одной из телег из обоза Василия Петровича, «все для фронта, все для победы над врагом!».

И это были не просто слова, каждый приносящий что-либо, — будь то кусок мыла, кисет, теплая вещь или рисунок от самого сердца — желал, чтобы его дар помог разгромить врага.

В посылки вкладывали письма с пожеланиями фронтовикам. Отправлялись даже конфеты, изготовленные на нехитром оборудовании, прибывшим из Астрахани, через года выросшее в полноценную кондитерскую фабрику, выпускавшую, знаменитые на весь Советский Союз, конфеты Караганды. А пока, на фронт отправлялись простые карамельки в свернутых, из пергаментной бумаги, кульках.

Пока Василий Петрович у утрясал формальности с начальником поезда, Толеутай-ата рассматривал всех и все. Особенно его интересовал поезд, он его боялся.

Это огромное, черное, опасное чудище с головой айдахара, изрыгающее гром и дым, внушало ему мистический ужас. Самый настоящий Жезтырнак. Еще в Асан-Кайгы, он впервые услышал о шайтан — арбе, такое точное название дал ему народ. А увидел эту джинноподобную железную змею, когда с семьей дошел до Караганды и поселился близ города. Толеутай-ата неимоверно восхищался смелостью людей, обслуживающих эту железную шайтан-арбу.

Рассматривая людей, отважно входящих в поезд, Толеутай-ата заметил женщину, одиноко стоящую у вагона и явно изголодавшимся взглядом, сопровождающую каждый мешок, загружаемый внутрь. Толеутай-ата осторожно подошел к ней и стал рассматривать ее, благо что женщина не обратила на него никакого внимания, даже головы не повернула.

Бедняжка была на грани истощения и к тому же легко одета: платье, колготы и накинутая на плечи, легкая пелерина.

И вдруг женщина резко повернулась, хищно водя головой и принюхиваясь к стоящему рядом, высокому старику-казаху. Запах хлеба, ароматно пахнущего хлеба через нос проник прямо в мозг изголодавшегося человека.

Толеутай-ата и сам не понял, как в руках у него оказалась лепешка хлеба, спрятанная за пазухой, он молча наблюдал как несчастная вгрызлась в него зубами, отрывала куски и глотала, почти не жуя.

— Вес не кушайт, — тихо попросил он женщину, — сраз нелзя, умрешь.

Она его не слышала, присела на твердую, мерзлую землю и жадно запихивала в себя хлеб.

Старик горестно и протяжно вздохнул, стянул с себя тяжелый, теплый тулуп и накинул на плечи несчастной, почти безумной женщины, сам остался в тонком чапане и в малахае. В кармане тулупа лежали кусочки курта, но Толеутай-ата не стал говорить ей об этом, пусть обнаружит их попозже, может, они продлят ее горемычную жизнь.

Вернулся к обозу, куда, тут же, подоспел Василий Петрович и внимательно оглядев сутулую фигуру возвышавшегося над ним старика, задумчиво изрек.

— Это что за кадриль такая, дядь Толь, куды одежу подевал?

Старик смотрел куда-то в сторону, упрямо поджав губы и версию об ограблении Василий Петрович сразу отмел. Василий Петрович огляделся и недалеко от обоза приметил женщину, закутанную в знакомый тулуп.

— Слышь сердобольный ты мой, ты что же это, всех сирых и убогих подбирать будешь? Хлеба дал. С обоза, что ли, спер?

Василий Петрович впервые так строго говорил с этим стариком, которого считал, скорее, соратником, чем подчиненным. Толеутай-ата так сердито задвигал седыми бровями на выдвинутые обвинения, что у Василия Петровича отлегло от сердца.

— Мой, мой хлеб, дома взят. Ты хоту бы узнайт, для начал.

Василий Петрович еще раз всмотрелся в лицо незнакомой женщины, европейские черты которой, указывали на ее нерусское происхождение.

— Дядь Толь, а ты смотри хоть, кому помогаешь. Она же немка, отец у неё точно немец, будь ее отец русский, а мать немка, ее бы не выслали сюда…

И еле слышно добавил.

— В никуда…

— А?

Старик приставил широкую ладонь к уху.

— Я говорю, хватит с тебя одной спасенной семьи, всем не поможешь, добрая ты душа. Она, немка эта, зиму, думаю, не переживет, даже в твоем тулупчике.

Как же был удивлен Василий Петрович, когда в первое, послевоенное лето встретил эту самую немку, ведомую под руку сильно хромающим мужичком, довольную и вроде бы счастливую. Память на лица у Василия Петровича была отменная, поэтому он ее сразу узнал, несмотря на округлившиеся черты и тот факт, что видел он её, всего, один раз.

Чудеса какие-то, подумалось ему тогда, каждый, кто попадает под опеку этого удивительного старика, спасается. Видать, молитвы его идут от самого сердца.

Глава 4 Аменгерство

Закончилась война. Благословенный месяц куралай принес весть о победе. В памяти Жумабике снова и снова разворачивался тот прекрасный майский день.

Она в ржавом тазу обмылком хозяйственного мыла стирала детские вещи. Услышав крики, подняла голову и увидела несущегося во весь опор подростка, соседского мальчика. Красный от переполнявшей его радости, задыхаясь, он кричал, вдобавок размахивая руками.

— Женгей, победа! Победа,