Сгинь! - Реньжина Настасья

Позавчера, в оттепель, тоже все вместе были, убирались. Она рьяно, он с неохотой, но это сейчас неважно. Да и она подходила к тому месту, когда думала спуститься к реке, –  трупа не было. И какая же глупость – оставлять тело на виду, ведь лучше было бы скинуть его хотя бы за забор. Туда женщина носу не сует, в жизни бы не узнала о смерти, пришедшей в их двор.

Может, мужчина несчастного пришиб, да не до конца? Решил, что убил, схоронил где-нибудь подальше, оставил умирать в полупустом сарае или за забором. А мертвец, который и не мертвец тогда был вовсе, очухался, вылез. Слабый, но живой. Тут его метель и добила. Застала на тропинке, засыпала снегом.

Покойся без мира.

Мужчина оттого и удивился, оттого и испугался, что не ожидал жертву свою здесь, прям под носом, повстречать.

Привет тебе из Преисподней, убийца!

Но отчего же он такой синюшный?

Женщина поняла, что до этого видела мертвецов только в гробах. Мирных, покойных, наряженных в лучший костюм или платье, припудренных, расчесанных. Откуда ей знать, что случится с телом, если выбросить его на улицу, на мороз, если оставить под метелью на целую ночь.

Но как же можно пропустить, прослушать, просмотреть появление человека в их захолустье? Такое не могло затеряться в снегах. Установившуюся здесь тишину даже хруст снега под чужой ногой разорвал бы, растрескал.

Чем женщина занималась в тот день? Если убийство случилось за день до оттепели.

Да все как всегда. Мела полы, готовила суп. Шумно, но не грохотно. Может, убийство произошло, когда она радио включила? Коротенький такой отрезок времени, когда в избу ворвался голос Пугачевой: «Позови меня с собой, я приду сквозь злые ночи». Приемник барахлил, шипел, плевался звуками, но песню можно было слушать. Конечно, лучше бы поймать что посовременнее или хотя бы веселее, поднять чуть настроение, но и на том спасибо. Да, точно, она тогда прибавила звук ровно на куплет и припев, после радио зашипело и отказалось ловить волну.

Прекратить веселье!

Достаточно ли одного куплета, чтобы убить человека?

Хватит ли припева на то, чтобы спрятать труп?

Сжимала. Отпускала.

Глаз не сомкнуть. Не уснуть.

Ближе к ночи под окнами завыл. Волк. Ветер. Мертвец. Кто из них троих? Выходи, посчитаемся! Покажись, поквитаемся! Вой протяжный, вой печальный. Почти стон. Почти плач, причитание:

– Оооооооооооо. Ууууууууу. Ооооу.

То не волк. Волки здесь не частые гости. Чего бы это им вдруг выть вздумалось, да еще и под самыми окнами.

То не ветер. Ветра тут сильнее, настойчивее, громче. Если уж начнут завывать, то не забудут и по крыше постучать, и дверь подергать, и окнами подребезжать.

Мертвец, ты ли воешь-ноешь? Оплакиваешь судьбу свою, жалуешься на холод, что съел тебя снаружи и внутри.

«Пустите в дом! Пустите погреться! Теперь вы за меня в ответе».

Но не слышат хозяева воя. Таращатся в потолок, друг друга боятся, друг друга сторожат, а уличные звуки мимо них проносятся.

Тише, мертвец, тише. Не до тебя им пока.

Она

Женщина хотела уснуть. Чтобы приснилась ей она сама, только прежняя. Не безымянная серая женщина, а та, красивая, молодая, у которой есть имя – Ольга. И чтобы все у Ольги было хо-ро-шо. Необязательно как в сказке, а просто хорошо, как до того черного дня.

Уснуть не получалось. Женщина прислушивалась: не встал ли мужчина, не раздаются ли его шаги.

Боже! Что она здесь делает? Зачем согласилась тогда на этот лес?

Уж лучше бы прыгнула.

Когда-то у нее была прекрасная жизнь. Тихая, спокойная, которой не хвалятся, которой вслух не завидуют, но от которой никто не откажется. Такая жизнь, в которой у нее было имя – Ольга.

Излюбленный ребенок своих родителей, что ты делаешь в этих злых краях? О, Олечкины родители безумно любили дочку, холили, лелеяли, покупали кружевные платьица, яркие банты, сладости и вообще все, что ни пожелает их маленькая принцесса.

Папенька и маменька, ищете ли вы свою дочку сейчас, зовете ли, поминаете ли не лихом?

Ольга лежала на кровати, слушала избу, а в голове перебирала события своей жизни, выискивая ту травму, из-за которой все рухнуло в один момент. Хорошо, рухнуло из-за самой Ольги. Но почему она так поступила? Понять бы.

Травма никак не отыскивалась. Счастливое детство, спокойный переходный возраст, потом – студенчество. Было ли что-то там? Да нет, прекрасное время: шумные компании, бессонные ночи, студенческие мероприятия, квартирники, немного безденежья и дешевого алкоголя. Все как у всех.

Виновата ли первая несчастная любовь? Ольга так сильно страдала, когда Витька предпочел ее первокурснице Надьке, противной тощей старосте второго потока филологов. Зазнайке, что вечно всех исправляла:

– Правильно говорить не по срЕдам, а по средАм! Не жАлюзи, а жалюзИ! И откуда вы такие понаехали?

Правильно-то оно правильно, но зачем сообщать об этом с задранным кверху носом? Тьфу, противная особа была!

Но все чувства к Витьке перекрыла любовь к мужу, Андрею. Да и было бы по кому страдать: прыщавый заика, и чего она только в нем нашла? Нет, любовь к Витьке – нечто такое, о чем вспоминают редко, а если и вспомнят вдруг, вот как сейчас, то лишь пожмут плечами:

– Бывает.

А Андрей? Было ли что не так в их браке?

Нет. Все ладно. Все как по писаному: познакомились, встречались столько, сколько нужно, предложение Андрей сделал ровно через год, поженились пышно и красиво с кучей неизвестных ни жениху, ни невесте гостей, плачущей матерью Ольги, чуть выпившим свекром, танцами свидетелей до утра. И даже драка была. Так, двоюродный брат со стороны невесты чуть разворотил нос племяннику троюродного брата жениха. Ничего страшного, даже крови мало, но все же драка. В лучших традициях русских свадеб.

После свадьбы медовый месяц, точнее – медовая неделя, в санатории под Адлером. Соленые от моря молодые тела, смех через край, жаркие во всех смыслах ночи. И даже цикады под окнами – очень кстати, очень романтично.

Тем временем родители: и свекры, и теща с тестем – обставили молодым квартиру. И обстановка, и сама квартира – свадебный подарок от любящих мам и пап.

Даже классического противостояния со свекровью не случилось: чудесная женщина, приняла Ольгу как родную дочь.

Можно перебрать каждый год их совместной с Андреем жизни, но ничего там не отыщешь, никакой травмы. Работали, путешествовали, ходили в гости. Любили. О, как они любили друг друга. Неправ господин Бегбедер – не три года любовь живет, а гораздо дольше.

Любовь живет до первой смерти, как оказалось.

В тридцать Ольга забеременела. Да, не сразу после замужества. Нет-нет, никаких проблем. Просто они так и планировали с Андреем: сначала пожить для себя, а потом, когда для себя надоест, для ребенка. Конечно, несостоявшиеся бабушки, и даже пару раз дедушки, заводили разговоры про тикающие часы. Все как всегда – никаких аргументов, кроме дурацких часов и заек с лужайками, люди так и не придумали, но в целом родители решение не заводить детей сразу после свадьбы принимали.

Было ли что не так в беременность? Может, тогда что-то сломалось в Ольге? Под действием гормонов, например. Да нет же! Нет! Беременность протекала отлично: никаких токсикозов, давлений, смены настроений, бессонных ночей, отеков. Что там еще бывает у беременных? Дайте этот длинный список, напротив каждой графы Ольга уверенно поставит прочерк. Даже клубники посреди зимы не хотелось. Или ананасов с горчицей. Или селедки в шоколаде. И до конца беременности Ольга пробегала резво, словно не чувствуя тяжести живота.

Повлияли ли роды? Процесс, конечно, тяжелый, болезненный, но вся боль забывается, едва только на грудь кладут твоего ребенка, твоего первенца, твоего сына.

– Привет, Степа, –  прошептала Ольга, нежно касаясь своего младенца. – Степа, Степашка мой. Слышишь? Это твое имя. Степа. А я твоя мама.