Темные числа - Маттиас Зенкель

четыре чайных стакана в никелированных подстаканниках. В соседнем купе раздавалось многоголосие. В вентиляции что-то потрескивало, словно работало отопление, но с потолка струился холодный воздух. Мирейя, уже несколько часов как кандидат наук – для кубинцев Doctora Fuentes, – мерзла. Она помчалась на вокзал прямо из актового зала университета, даже не переодевшись. Едва она взглянула на багажную полку, как сидевший рядом матрос вскочил:

– Позвольте, помогу.

Мирейя позволила, подавив смешок. За три года, прожитые в Ленинграде, она уже не раз слышала, что на подлодке высокий рост только помеха. Матрос приподнялся на цыпочках и с трудом спустил ее сумку на сиденье. Поправив задравшуюся форму, он сообщил, что теперь засвидетельствует почтение соседнему купе: там явно весело. Как показалось Мирейе, он взглядом пригласил ее присоединиться, но, возможно, это было обманчивое впечатление, потому что лампы на потолке замигали. Как бы то ни было, Мирейя никуда не пошла и набросила вязаный жакет. Не успела она раскрыть тетрадку со словами, как свет – и в купе, и в коридоре – погас.

– Нет, нет, – взвыл мальчик, – что за черт! У меня же почти триста. Какого…

Гневный возглас потонул в скрежете тормозов. Поезд резко остановился, стало тихо; даже «спорный дождь», казалось, на время умерил пыл.

– Ну, прекрасно, – прорезал темноту купе голос старушки. От соседей донесся смех, и кто-то баритоном затянул «Попутную песню» Глинки: «Веселится и ликует весь народ». Вентиляция защелкала еще усерднее, но воздух уже не шел. Когда по соседнему пути проехал пассажирский поезд, мальчик в мелькающем свете посмотрел на тусклый жидкокристаллический экран:

– Двести девяносто семь очков. Двести девяносто семь!

– Слезами горю не поможешь, – проворковала старушка.

Снова тронулись. Когда стрелки остались позади, поезд заметно ускорил ход, и лампы, мигнув, включились. Щелканье в вентиляции мгновенно прекратилось, но сверху снова начал поступать воздух.

– Ну, отлично, Евграф.

Под покровом темноты мальчик содрал корочки на ссадинах. Струйка крови уже приближалась к носкам, но старушка успела прижать к ноге обрывок газеты.

– Держи крепко, Графа. Я сейчас.

Она вернулась с мокрым носовым платком и вытерла с ноги мальчика кровь, прикасаясь осторожно, потому что тот как раз менял крохотные батарейки. В дверь купе постучали, и вошел мужчина с зачесанными назад волосами. На нем был пиджак с подплечниками, из-за этого крепко сложенный здоровяк лет сорока пяти казался монументальным, как памятник рабочему.

– Разрешите представиться: Гоголадзе. Григол Николаевич, Тбилиси. Маленький адмирал поведал, что я найду здесь очаровательную соотечественницу. Откуда вы родом, милейшая?

– Вас не касается, – отрезала старушка, – и я вам не милейшая.

– О, ваша речь выдает вас: вы из Питера, ошибки быть не может. Жаль, жаль. А вы, позвольте спросить?

– Из Батуми, – ответила Мирейя, так как матрос уже наверняка передал эту невинную ложь. – Но уже несколько лет живу в Ленинграде, – добавила она, объясняя акцент. Кубинке легче отделаться от ленинградских сердцеедов и матросов, если выдавать себя за грузинку.

– А фамилия ваша?

Ее окатило волной жара, когда она произнесла фамилию Ники. Грузин поцокал языком, словно пробуя фамилию на вкус, как дорогое вино.

– Ни разу не слышал, но на побережье у меня нет родственников, – пояснил он и вынул бутылку из внутреннего кармана пиджака. – Нужно обмыть знакомство.

На старушку у окна вид бутылки подействовал возбуждающе. Она воскликнула: «Здесь же ребенок!», а затем бросилась в бой со злейшим врагом страны. Поставленным голосом она процитировала отрывок из постановления ЦК «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма». Не выдержав атаки, грузин отступил. Едва за ним закрылась дверь, старушка опустилась на сиденье:

– Извините, пожалуйста, если я слишком громко. Но со злом нужно решительно бороться. И вообще, если этот клетчатый шкаф – грузин, то я якутка. Прохвост даже не отличит Колхиду от колхоза.

Мальчик выудил из корзинки упавшую сердцевину яблока и вернул на газету. Старушка рассыпалась в благодарностях и тут же очистила новое яблоко. Однако вышеупомянутый клетчатый шкаф вскоре вернулся с подкреплением: два его усатых ровесника, явно покупавшие одежду у той же продавщицы, что и их товарищ, заняли позицию позади него.

– Примите мои искренние извинения, – смущенно выдавил тот, кто назвал себя грузином, – чтобы искупить вину, мы исполним для вас балладу из нашего репертуара.

– Пощадите, – проворчала старушка, но не очень убедительно.

– Прошу вас, соотечественница. Текст написал мой дедушка Шота, пусть земля ему будет пухом! Он был свидетелем событий, на которых основана эта баллада, в 1935 году на заводе за Уралом. Итак, сейчас и только для вас, дорогие дамы: «Баллада о крахе Купидона». И-и-и…

Прежде чем старушка и Мирейя успели что-либо возразить, он и его друзья завели:

Во время перерыва появился

Любви посланник Купидон

На химзаводе имени Папанина. (О Папанин, о Папанин!)

А из котла вдруг пар излился,

Разнесся по столовой громкий звон.

Старушка попыталась протестовать, но перекричать голоса трио оказалось ей не под силу. Объявился еще и матрос. Хотя он всего лишь улыбался, прислонившись к двери, пение зазвучало на четыре голоса:

И глицерин в огромной дозе

Ударил в мозг посланнику любви.

Любовь всего сильнее, но не в этот раз. (О глицерин, о глицерин!)

Летит стрела, лови ее, лови.

Но все застыло, будто на морозе.

Будь то вахтер иль бригадир,

Что проку в ханжеской морали?

Сразили две стрелы Марию…

Но тут проводница положила конец представлению. Стаканами с горячим чаем она оттеснила участников ансамбля в их купе, а матросу посоветовала наведаться в вагон-ресторан. Старушка смотрела в окно на ярко освещенную платформу Бологого и бормотала что-то об остряках-самоучках и язве. Пытаясь восстановить душевное равновесие, она глубоко вздохнула и принялась расспрашивать Мирейю о диссертации:

– Поздравляю! Но я не совсем понимаю: вы все-все сами написали?

– Нет, что вы, программы уже были. Моя исследовательская задача состояла в том, чтобы определить, можно ли их использовать для улучшения качества переводов…

Мирейя, правда, предпочла бы исследовать программы языкового анализа на примере любимого кубинского романа. Хотя бы потому, что в книге «Три грустных тигра» удивительно стильно переплелись разновидности языка, в первую очередь социолекты ночных бродяг и бездельников, да еще и литературная манера известных кубинских авторов. Но до сих пор книги Гильермо Кабреры Инфанте попадали в страны Восточного блока лишь контрабандой и в виде нелегальных перепечаток – пробиться с этим в диссертационном совете было бы нереально. Как и с «Улиссом», взятым Кабрерой Инфанте за образец. Этот шедевр ирландской