Тёмное солнце - Мария Мельхиор

мышцами и узколобым обезьяньим лицом, и Гилота, взглянув мельком, поняла, что не так с этим «товаром». Детина был слабоумным. Улыбался, как ребёнок, доверчиво заглядывал в лица хихикающим зевакам.

Гилота снова взглянула на раба с клеймом на лице.

«Нет, быть такого не может…»

— Ох, леди! — воскликнул торговец. — Редко же почтенные дамы удостаивают вниманием подобные выставки!

От него не укрылось её странное внимание именно к одному «товару», потому что следом торговец потащил за ошейник именно его.

— Вот, к примеру, послушная зверушка для любителей экзотики! Видали когда-нибудь такое, а?! Колдун из самой столицы! Отдам за три медяка, если кто укажет, где на торжище найдётся второй такой! А если не найдёте — с вас всего три либры или восемь динаров!

На каждую выкрикнутую фразу он дёргал раба за ошейник, и тот неловко полз за ним на коленях.

— Дорого! — насмешливо заявил кто-то из зрителей.

— Возможность похвастаться перед друзьями цепным колдуном стоит не один золотой, в самом-то деле! — в тон ему откликнулся торгаш. — Вы же глядите повнимательнее, ну! — И пинком под зад пихнул раба под ноги «почтенной даме».

Гилота отметила взглядом путь к отступлению. А торгаш схватил мужчину за длинные, сбитые колтунами волосы, задрал голову и полез пальцами в рот.

— Зубы все целые! Кости крепкие! Глядите, леди, глядите!

Захотелось развернуться и уйти. Гилота смотрела, как заворожённая. Шум ярмарки отдалился.

Невольник был грязный, страшный и смиренный, как живой труп. Равнодушно перенёс и демонстрацию зубов, и ощупывание мышц. Когда отпустили — уронил голову, глядя в землю и спрятав лицо за свалявшимися волосами. И даже когда торговец рванул на нём лохмотья, не шелохнулся, чтобы прикрыться. Гилота увидела гораздо больше, чем стоило.

«Это не может быть он».

Она попыталась убедить себя, что ошибается, приписывая чумазому и изуродованному человеку знакомые черты. Сколько лет прошло с тех пор, как тот, сохранённый в памяти мужчина стоял перед ней с оружием в руках, пылающий праведной яростью и готовый пролить кровь? Или… когда она увидела его впервые, и он был совсем иным?

Гилота склонилась, позвала беззвучно, одними губами:

— Сэр Томас?

Иногда люди чудесным образом узнают собственное имя, сказанное даже в мыслях.

Он услышал. Не поднял головы, только плечи напряглись. Гилота выпрямилась, подавив острое желание коснуться его склонённой головы, чтобы убедиться, что это — существо из плоти и крови, а не чудовищное видение. Но она не шелохнулась, только прикрыла глаза, ощущая сгущающийся где-то внутри ледяной холод.

«Вот как. Сэр Томас, где же ваш верный меч?..»

Когда-то она одним прикосновением изменила его судьбу, а он стал её смертельным врагом. Но они расстались навсегда, их разделил целый всепоглощающий цикл, сколько лет прошло с тех пор?

Что делает время с созданием её рода? Оно умножает их силы. Что может сделать время с человеком? Лишь стереть в пыль и развеять без следа.

Гилота отступила, выбралась из толпы и медленно побрела прочь. Она пыталась сказать себе, что всё бесполезно. Каждый выбирает себе дорогу, и этот мужчина однажды стоял на перепутье и принял главное решение в своей жизни. Он шёл путём, который сам называл "праведным" и "священным". Теперь он стоит на коленях там, где закончилось его долгое путешествие.

Никто не вправе лишать человека этого высшего счастья — собрать плоды собственных многолетних трудов.

Сама она не имеет к этому ни малейшего касательства. То была другая женщина, её звали Оресия, она давно умерла. Хватит думать об этом, выбрось из головы и иди своей дорогой, она ещё длинна.

Гилота остановилась среди толпы, будто натолкнулась на невидимую стену. Ярмарка гудела и грохотала, а ей казалось, что она всё ещё слышит этот заливистый хохот, которым толпа встречала ползающего на коленях человека в рабском ошейнике.

Она попыталась сказать себе, что это всего лишь дела людские, никоим образом не задевающие её жизнь.

Гилота сама не заметила за тяжёлыми размышлениями, как это случилось, но она уже развернулась и пихалась локтями, прокладывая себе путь в бесконечной сутолоке обратно, к проклятой повозке.

Часть 3

Восемнадцать лет назад.

Первым в крепость примчался гонец, неся благие вести, а на исходе луны у горизонта показалось воинство Рингерна Ворона. Вереница всадников, пеших мечников, лучников, мастеров огня и пороха заполнила большак. В арьергарде тянулся бесконечный обоз. Оресия наблюдала со стены, как на подходах к крепости авангард развернул знамёна. Они чёрными и красными лентами полоскались на ветру, и зрелище это отозвалось в душе теплотой. Оресия сделала ставку и не ошиблась — из всех полководцев почившего мужа Ворон оказался именно тем, в ком она нуждалась сейчас. Он всё понимал и ни в чём не сомневался.

Вечером, после того, как лучшие воины Рингерна Ворона во главе с предводителем прошли парадом по главной улице города, а разбитый за городскими стенами лагерь накрыла весёлая волна пьянства и разврата, Оресия уже чувствовала себя бесконечно усталой. Но терпела, пока служанки облачали её в торжественный наряд, из-за тугого корсета казавшийся ей пыточным станком. Ничего, позже она станет одеваться, как пожелает. Настанет такое время.

Пока челядь спешно заканчивала приготовления к пышному ужину, в широком дворе крепости многочисленная свита рассматривала самые ценные трофеи, сгружаемые гвардейцами с повозок. Владения мятежного барона Вьятта лежали у северного моря, и из военных походов его флотилии привозили в родные берега искрящееся золото с частицами магического песка, крашеный шёлк и узорную парчу, которую ткали лишь с помощью особых заклятий, драгоценные камни, никогда не попадавшиеся в имперских землях, от вида которых фрейлины императрицы теряли дар речи в восхищении, лекарственные травы и приправы, росшие так далеко, что при перевозке по сухопутным путям они становились дороже некоторых городов, магические порошки из костей животных, чьи обиталища были уже не в этом мире. Но отчего же колдунам барона Вьятта не помогла вся эта магия, когда она осталась единственным спасением?

Именно поэтому Оресия полагалась на разум прежде всяких чар.

Она следила, стоя на высоких парадных ступенях, как раскрывают бесчисленные сундуки