Тёмное солнце - Мария Мельхиор

— Что… там…

— Тебе нужно попить.

Он поперхнулся и сухо закашлялся. Гилота бросилась к столу, но мужчина резко мотнул головой, уворачиваясь от прикосновений. А когда она пыталась поддержать его за затылок и поднесла стакан ко рту, плотно сжал губы.

— Попей, станет легче, ну давай же, всего пару глотков, — увещевала она его, как капризного ребёнка, потом отступилась.

Гилота вспомнила, как мать говорила ей, будто колдовство всегда ведёт мужчин к несчастью. Не созданы они для этой доли, и если уж рождается некто с задатками колдуна, то нечего ему ждать счастливой жизни и лёгкой смерти. Пожалуй, теперь это звучало не так забавно, как прежде.

Когда она убрала стакан и вернулась, чтобы поменять испорченные повязки, мужчина уже лежал с закрытыми глазами и больше не двигался. Она склонилась над его лицом, положила ладонь на лоб, пытаясь уловить малейшую вибрацию силы, но там не было ничего. Будто она заглядывала в пустую оболочку. Не было ни единой приметы того, что когда-то этот человек был способен изрубить целый отряд гвардейцев, полагаясь на единственный в спешке наложенный магический щит, а при атаке сила выплёскивалась из него, как приливная волна, потому что он так и не научился полностью держать её в узде. Какая небрежность — думать о поражении противника больше, чем о собственной безопасности. Но сила, даже при неосторожном обращении, не может сама до капли покинуть владельца. Если её нет здесь, значит, её отобрал и использует кто-то другой. Значит, её позволили отобрать.

— Что же ты натворил? — сказала Гилота.

Мужчина медленно покачал головой.

Рана на руке была плохая, и никто не позаботился о её чистоте вовремя. Гилота не понимала, чем можно так ударить, но, судя по направлению разрыва, мужчина заслонил от этого предмета голову.

Полтора десятка лет назад она представить себе не могла возможности, при которой молодой сэр Томас Вьятт будет носить невольничий ошейник и лишь прикрывать голову, когда его избивают. Кроме старых, давно побелевших шрамов на костяшках не оказалось следов — значит, не сопротивлялся.

— Знаешь, иногда ко мне приходила эта странная мысль — вдруг я ошибаюсь? Вдруг это вы правы, а я не вижу очевидного? Можешь удивиться — да, меня одолевали сомнения. Рингерн сказал мне, когда на севере снова затеплился очаг ненависти, что я обошлась с тобой слишком мягко, помиловав, да ещё и позволив сбежать. По его разумению, если я не желала убийства, то стоило запереть тебя в башне навсегда. Или лишить титула, выпороть прилюдно, как зарвавшегося лакея, и услать в колонии на какие-нибудь дальние острова.

Гилота затянула узел на новой повязке.

— Если ты удивился, в голове мелькнула мысль «какие колонии?», я уточню тебе, что те самые, которые вы потеряли в первый год после свержения тирании. Те самые, что снабжали ресурсами поражённые многолетней засухой земли от континентального побережья до Огненного кольца, теперь пустующие и заселённые лишь мелкими полуголодными племенами дикарей, которых отлавливают торговцы и продают за медяки в рабство на железные рудники и в угольные шахты. Возможно, ты встречался с такими в последние годы. И мне теперь кажется, что Рингерн был чудовищно прав. Пять десятков отметин, которые заживут за пару лет, и ты, воспитанный и поскромневший, уже начальствуешь над какой-нибудь плантацией, копишь состояние и обзаводишься покладистой местной женой, а может — сразу тремя. Тебе бы, конечно, никогда не позволили вернуться на континент, но разве это повод для печали? Будь Рингерн жив, он хохотал бы, как бесноватый.

— Да и ты… не отстаешь…

Гилота, собиравшая испорченные бинты для стирки, с лёгким удивлением посмотрела на мужчину.

— Лжёшь… и насмехаешься… Когда… приступишь к делу?.. Зачем я… тебе?..

— Чтобы насмехаться.

Мужчина дёрнулся, издав всё тот же глухой звук, но теперь его потрескавшиеся губы растянулись, и Гилота догадалась, что и в прошлый раз и теперь это была усмешка.

— Мы оба знаем… — сказал он совсем хрипло и опять закашлялся так, что Гилоте пришлось ждать некоторое время, чтобы узнать, о чём таком она знает, потому что от стакана с водой мужчина опять уворачивался.

— Ты солгала… девке, — заговорил он наконец. Теперь голос был осипшим. Словно инструмент, которым давно не пользовались, окончательно разладился и теперь не желал служить владельцу.

— Ты многое можешь сделать с человеком… И крови у тебя на руках… столько… Хмуришься?.. Только мертвому… тебя можно не бояться… А мне… умереть… не дала… тянешь… удовольствие…

На самом деле Гилота хмурилась потому, что разбирать шелестящую и прерывающуюся речь было сложно. Но что-то подсказывало ей, что человеку, настроившемуся умереть, растолковывать такие мелочи — тщетная затея. Поэтому она лишь развела руками.

— Прости меня, я слишком зла и впредь постараюсь укоротить язык.

Она понимала, что не может сказать ничего, чем бы сам мужчина не мучил себя в последние годы, о чём бы ни думал, о чём ни сожалел, пока на сожаление и горе ещё оставались силы. У него было много времени, чтобы круг за кругом погружаться в личную преисподнюю. Но почему-то было слишком сложно себя осадить. Что это? Неизбывная обида на то, во что превратился её чётко выстроенный мир?

Мужчина закашлялся, выдавил с трудом:

— Ты не зла… ты — зло.

Гилота даже улыбнулась. Разум, способный в таком состоянии сочинить игру слов, ещё нельзя считать потерянным в Бездне.

— Выпей, — сказала она, вновь предлагая стакан и подкладывая ладонь ему под затылок.

— Что… это.

— Тебе нужно попить.

Мужчина отвернулся.

— Что это, — повторил он упрямо.

— Дурман, — ответила Гилота, почувствовав, что всё это начинает её донимать. — Уснёшь на время, ничего страшного.

— Что… ты делаешь… Оресия.

В его голосе отчётливо сквозило отчаяние.

— Это не моё имя, меня никогда не звали так на самом деле, — сказала Гилота и добавила мягко: — Я не сделаю ничего дурного, всего лишь облегчу твои страдания. Не бойся, Томас.

— Так… больше… не зовут… меня.

— Ладно, и я не буду до времени, — легко согласилась Гилота. — Как бы там ни было, ты