Княгинины ловы - Луковская Владимировна

– Спесив – то воевода местный, – подметил Пахомий, – а вид у него, аки у коршуна, у которого добычу хотят отобрать, даром, что крючконосый.

– Так тоже, небось, на ловы хотел, – подмигнул Димитрий дружку. Оба засмеялись. Найден, не расслышав, но догадавшись, что шутка о нем, нервно передернул плечами.

Перекрестившись на образ Богородицы Одигитрии на надвратной церкви, путники въехали в город.

Ростислав радостно бросился гостям на встречу. Пухленький, но очень подвижный, с усеянным веснушками наивным лицом, мальчишка оказался балагуром. Он засыпал чернореченцев расспросами: как добрались, какие у них лошади, броня, мечи. С детской непосредственностью начал показывать свой новенький, еще не ведавший сечи меч. Силы били в нем через край, мальчонка не мог устоять на месте и скакал, как резвый козлик промеж гостей.

– Ну, я думаю, Пахомий, вы с ним сойдетесь, порода то одна, – поддразнил друга князь.

– Я вам комоней своих покажу, у меня тоже знатные комони, а соколы какие! Вы таких и не видели! Пойдемте же! – и Ростислав потянул Чернореченского князя за рукав.

– Уймись, Ростислав, оставь гостей в покое! Не видишь, устали в дороге, – раздался с крыльца мягкий женский голос. То была Заозерская княгиня Улита. Пришлые с любопытством вскинули головы.

Княгиня была совсем не такой, как писало пылкое воображение Димитрия. Он представлял, что увидит пленительную степную красавицу, дерзкую и гибкую, со смелым распутным лукавым взглядом и чувственными, зовущими к поцелую губами. Но перед ним стояла скромная, краснеющая от смущения молодая женщина. Она – то бросала на гостей робкий взгляд, то поспешно опускала глаза. На щеках алел румянец. Улита оказалась небольшого росточка, с округлыми плечами и выдающейся грудью, которую она прикрывала рукой с кружевной ширинкой29. Миловидное лицо, с правильными чертами, до роковой красавицы не дотягивало. Чернореченский князь был, с одной стороны, разочарован, а с другой – вздохнул с облегчением: ну ловы, так ловы, за тем и ехали.

Маленький князь обиженно надул губы:

– Да мы ненадолго, я только комоней покажу.

– В баньке попариться гостям надобно да откушать, а ты с жеребцами своими.

– Ничего, – улыбнулся Димитрий, – мы не устали. Пойдем, князь Ростислав, покажешь своих красавцев.

Чернореченский гость заговорщически шепнул:

– Ты, князь, что волю бабам даешь, аль не хозяин в доме своем?

Пахомий так и прыснул:

– Да кто б говорил! Ты, княже Ростиславе, мать слушайся, чай, вон у него уж у самого борода, а и то за материнский подол все держится.

– Кабы держался, так тут бы не хаживал, – огрызнулся Димитрий.

Первак, Пахомий и Чернореченский князь сидели в жарко натопленной баньке. После промозглого бежского ветра окостеневшие пальцы на ногах больно покалывали. От пара кружилась голова. Было приятно и блаженно.

– Ростислав говорит, завтра медведя травить пойдем, они там местечко приметили. Рогатины свои возьмем, оно надежней, и броню, князь, надо бы надеть. Весной зверь голодный, свирепый, в броне оно надежней, – Первак всегда все стремился продумать заранее.

– Заладил, надежней да надежней. Стану я на ловы броню на себе таскать, нас толпа какая, а медведь один, чего бояться? Вы, как хотите, – запальчиво заявил Пахомий, – а я в броне не пойду.

– Подумаем, – расслабленно промурлыкал князь,– до завтра еще дожить надо.

– И то верно, сегодня на пиру еще погуляем, хмельного их отведаем, – повеселел Пахомий.

– И на меды сильно нечего налегать, чай, не дома, – неугомонный Первак и здесь одергивал дружка.

– Ты, Димитрий, свету белому радоваться не умеешь, – пробурчал Пахомий.

– Зато ты больно весел, на двоих хватит, – не уступал Первак.

– Ну, будет вам, опять сцепились попусту. Как княгиня-то здешняя вам?

– Баба как баба, ничего особенного, я-то уж думал …, – и Пахомий пренебрежительно махнул рукой, – правда, грудастая, может, она этим и берет.

Боярин для смеха толкнул грудью князя в плечо, оба расхохотались. Первак лишь кисло улыбнулся, он с детства стараниями матушки имел искренний страх перед грехом, и похабные разговоры не любил.

– Гляди, ты, праведник-то наш весь наморщился, – поддразнил Пахомий, – надо было с чернецом в скит идти, а не с нами на ловы.

– Ежели можно было б с таким балаболом, как ты, князя оставить, так, может, и ушел бы. Душе на ловы за благодатью завсегда лучше, чем телесам – за зверьем.

– Как тебя дома терпят такого нудного, подружью небось заучил? Покуда с десяток молитв не прочитает, на постель с собой не кладешь. Вот деток у вас и нет, когда вам – у вас то посты, то молитвы.

Лицо у Первака побагровело, на лице заходили желваки, он двинулся на обидчика как раненый шатун. Князь понял, что Пахомий зашел слишком далеко в своих насмешках, и кинулся разнимать своих бояр.

– Уймись, Димитрий, уймись! – безуспешно взывал он, хватая Первака за руку.

– Прости меня, дурака, – прокричал и Пахомий, не столько из страха, сколько от стыда. Он и сам понял, что шутя, ударил по самому больному.

– Сам же сказал, что я балабол, сначала мелю, потом думаю.

Первак тяжело вздохнул, развернулся и, не промолвив ни слова, сел в углу.

– Ополоумел что ли?! – зашипел на Пахомия князь. – Нешто не знаешь, уж десять лет на коленях перед образами стоят, чтоб Бог дитя послал, а ты?!

– Да понял я уж все, нечистый попутал, скверное это место – баня, так всякое дурное и лезет. Должно, выходить уж пора.

Стол заозерские приготовили на славу. Здесь в княжеских хоромах бедность никого за полы не хватала, всюду чувствовались сытость и достаток. Жаркое дразнило за нос, заморское вино и мед звали утолить жажду, к золотистым пшеничным хлебам рука тянулась сама.

Чернореченского князя усадили на самое почетное место, по правую руку от князя Ростислава. Княгиня Улита сидела по левую руку от сына, она суетилась как хозяйка дома и шепотом все время отдавала приказы челяди, снующей между пирующими. Гости и хозяева вели неспешную дружескую беседу, все улыбались и желали друг другу здравия. Перестал дуться и Первак, мирно, как ни в чём не бывало, перешептываясь с Пахомием. Старшиной на пиру с лёгкой руки княгини Ростислав назначил Найдена. Тот, не забывая подливать гостям хмельное, без умолку хвалил своего воспитанника, не стесняясь грубой лести, мол, и ловок, и смел, и умен не по годам, и на рати уж может войско вести. Речи дядьки смущали маленького князя, он украдкой показывал Найдену: «Хватит уже, неудобно перед гостями». Но тот не замечал возмущенных взглядов мальчика.

– Скажи, князь, – тихо обратился Ростислав к Димитрию, – и твой дядька таков?

– Нет, мой на похвалу скуп да ворчлив, уж ежели похвалит – жди снега летом.

Ростислав во всем старался подражать Чернореченскому князю, украдкой подсматривая, как тот держится за столом. Так же подпирал левой рукой подбородок, постукивал пальцами по столу в такт гудкам скоморохов.

Хмель медленно кружил Димитрию голову, расслабляя тело. Чернореченский князь начал поглядывать через голову Ростислава на княгиню. Теперь под медовыми парами она не казалась ему простушкой. Он отметил про себя ее пухлые губы. «Целовать, должно, приятно», – мелькнула бесстыжая мысль.

Княгиня Улита заметила пьяный оценивающий взгляд, сильно засмущалась и начала вести с Дмитрием непринуждённую, но подчёркнуто вежливую беседу, как бы напоминая: «Ты гость, не забывайся».

– Здорова ли княгиня Глебовна30?

– По милости Божией все благополучно, – улыбнулся Димитрий.

– Дай Бог ей милость свою. Все ли благополучно во земле твоей?

– Мирно бысть. А как, княгиня, у вас, не гладно ли?

– Оправились с Божьей помощью, тесть вот только твой, Мстислав, гостей31 с житом32 к нам не пущает, дозоры по Утице поставил. Но хоть ратью не грозит, и то ладно.

Утица текла в Бежское озеро с северо-востока из Залесских земель, по ней издавна залессцы торговали с заозерскими житом, так как в болотистом Бежском краю хлеб рос скудно. Закрыть торговлю – значит, сильно ухудшить положение и без того небогатого люда.

– Почто ж прогневался Мстислав? – удивленно поднял бровь Димитрий.

– Уж и не знаю, видит, что дитя у нас на столе сидит, вот и изводит, – вздохнула Улита.

Чернореченский князь раздраженно поджал нижнюю губу. Если бы княгиня сказала «Залесский князь», а то ведь «тесть твой», получалось, что вина за бедствия заозерских лежала и на нем, на Димитрии.

– Ну, житом – то и мы, наверное, помочь сможем, урожай – то знатен тем летом был, поспрошаю у бояр, может, что и осталось, – к своему стыду он понял, что не знает, каковы запасы хлеба в княжестве, и не может точно обещать Улите помощь.

– Да уж мы на юге с Всеволодовыми гостями ряд33 заключили, ждем струги34 от них.